Бессмертный избранный (СИ) - Юлия Леру

Шинироса, — говорит он. — Ты учишься магии, ты расхаживаешь за пределами леса. Либо ты очень храбрая, либо безумная.

— Вековечный лес — свободная земля, — отвечаю я. — А магии я начала учиться еще до запрета. И я не причинила бы вам вреда.

— То, что ты находишься здесь, уже вред, — замечает он, и сказать мне ему нечего.

Мы проходим мимо деревни, и дорога спускается к реке, почти прижимаясь к обрывистому берегу. Юноша не отрывает от меня взгляда, но, кажется, слова мои его убедили, и в облике его нет больше угрозы. Он останавливается там, где с тропой, идущей вдоль леса, сливается та, что ведет из деревни, и я тоже замедляю шаг.

— Иди быстрее, путница, — говорит он, и я понимаю, что дальше он не двинется. — Скоро ночь, а ночью из леса к реке выходит всякая живность. Можешь пожалеть, что ты еще не Мастер.

Его слова — не предупреждение, а просто насмешка, но я почему-то чувствую, что должна поблагодарить.

— Спасибо, — говорю я, оглядываясь на него в последний раз и быстро отводя взгляд, когда он усмехается мне прямо в глаза.

— Иди-иди! Поспеши!

Но как я могу спешить, если в желудке пусто, а в старых шоангах словно засел рой злобных дзур? Я спускаюсь к реке, и деревня вскоре скрывается с глаз. Тропинка бежит по краю обрыва, от воды тянет холодом и темнотой. Скоро на землю снова спустится двоелуние. Я же так устала, что готова упасть замертво прямо сейчас.

Удалившись от деревни на расстояние нескольких полетов стрелы, я замечаю впереди, у берега, остатки чьего-то костра. Мысль об огне и тепле заставляет меня поежиться и обхватить себя за плечи руками. Мне нужен огонь, мне нужна еда, мне нужен отдых. Я решаю воспользоваться этим кострищем и улечься спать у разведенного огня. Ночные твари боятся пламени. Оно их отпугнет.

Возле берега я нахожу заросли дудуков, с помощью острого зуба срезаю стебли, призываю на себя воду из них, заставляя высохнуть. Теперь они готовы стать кормом для огненного зверя. Я укладываю стебли в кучу на угли и с помощью камня и зуба высекаю искру. Она попадает на сухие стебли и заставляет их вспыхнуть. Огонь жадно набрасывается на дудуки, я подкладываю еще и еще. Наконец, пламя разгорается. Из стебля и своего волоса я делаю удочку, а из червя, найденного в мокрой земле — наживку. Вскоре на огне жарится пара рыбешек.

Я допиваю воду из фляжки и наполняю ее речной водой. Зуб тсыя и несколько слов очищают воду от грязи. Рыба готова, и я достаю ее из огня и, обжигая пальцы, начинаю вечерничать. Тьма сгущается вокруг пламени, словно обступая костер. Солнце уходит за горизонт, и сумрак выныривает из реки, оглядывается вокруг и потом почти лениво вползает на берег. Шепот бегущей мимо воды становится чуть громче в тишине, убаюкивает, навевает сон. Я доедаю последнюю рыбину и швыряю кости в огонь, чтобы не привлекать объедками ночную живность. А она уже бродит, правда, пока не решается подойти ближе к огню. Я слышу, как кто-то ворчит поблизости, как шуршит под тяжелыми лапами сухая трава.

Зубом тсыя я колю палец и выжимаю из крошечной ранки каплю крови. Капаю на палец воду из фляжки, чтобы две сущности, которыми я имею силу управлять, смешались, стали сильнее.

— Кровь и вода, защита моя. Кровь и вода, защита моя.

Я опускаю палец в горлышко фляжки и разбалтываю кровь в воде. Поднявшись, наливаю воду в ладонь и разбрызгиваю вокруг костра, продолжая еле слышно проговаривать заклинание. Я слышу, как во мраке кто-то фыркает, и понимаю, что, должно быть плеснула водой в какое-то животное. Заклятье это безопасное, но неприятное. Живность будет держаться поодаль от огня. На брызги лучше не наступать — лапы будут гореть, словно намазанные огненным рапу.

Мне даже не во что закутаться. Приходится лечь прямо так, на голую землю. Свернувшись в клубок у костра, я вглядываюсь в неприветливую реку. Равнодушно катятся мимо меня ее быстрые воды. Усталые ноги понемногу перестают зудеть и болеть, и я засыпаю мертвым сном.

6. ВОИН

Рана к вечеру начинает болеть, и после прогулки в город я возвращаюсь в выделенную мне комнату, где, улегшись на кровать, проваливаюсь в сон без сновидений. Просыпаюсь я от прикосновения нежных женских пальчиков к своей голой груди. Это Нуталея. Она забралась в мою постель, улеглась рядом и водит пальцами по моей груди, сосредоточенно вычерчивая на коже какие-то узоры.

Уже темно, и очаг не горит, а луны еще не взошли, и я больше догадываюсь, чем на самом деле вижу, что это она. Ее прикосновения торопливы и легки, а тело, прижимающееся к моему, кажется горячим, как нагретый солнцем камень.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я.

Она поднимает голову и глядит мне в глаза, а потом наклоняется и целует то место, которого только что касалась пальцами. У нее влажные губы и после поцелуя на коже остается след.

— Асклакин стар. А ты горяч и молод. Знаешь, каково это — быть вынужденной жить со стариком? — Она снова наклоняется и проводит по коже языком. — Ты так горяч, Серпетис…

Я ухватываю ее за плечи и сажусь на постели, заставляя и ее сесть. Глаза Нуталеи полузакрыты, она тяжело дышит, грудь в вырезе сонного платья вздымается. Тонкое оштанское полотно прилегает к телу, и я чувствую жар ее кожи. Это не страсть, это что-то другое. Я внимательно вглядываюсь в нее, а она замирает в моих объятьях, глядя на меня томным взглядом. Темные глаза кажутся черными. Они поблескивают в темноте.

— Нуталея, тебе нужно уйти, — говорю я.

Она протягивает руки и обхватывает меня за шею. Ее губы скользят по моей щеке, она тянется