Убитый манекен - Станислас-Андре Стееман

— Вы же не будете отрицать, что Леопольд Траше перед задержанием работал здесь?

— Нет…

Но это «нет» звучало так, что трудно было понять смысл, который вкладывала в него девушка.

— Я из полиции, — добавил Малез. — Его я разыскиваю для того, чтобы передать ему бумаги, подтверждающие его освобождение.

Девушка вроде бы успокоилась:

— Вы… вы не причините ему зла?

— Это зависит только от него и… от вас. Почему он скрывается?

Девушка схватила ведра и пошла к дому:

— Он… болен.

— А! Проводите меня в его комнату… Это та, что выходит на дорогу?

— Да. Как вы догадались?

Малез развивал свою мысль:

— Как давно он здесь?

— Два или три дня.

Они вошли в дом и поднялись по лестнице.

— Извините! Два или три дня?

Не отвечая, девушка тихонько открыла дверь и просунула в щель голову.

— Он там, — прошептала она. — Он спит…

Она встревожилась:

— Вы же не станете его будить?

— Нет, — сказал Малез.

Он проник в комнату, обставленную светлой мебелью, схватился за спинку стула, пододвинул его к подножию кровати, сел и повернулся к замершей на пороге девушке:

— Я подожду…

В то же мгновение Леопольд Траше, лишь светлый затылок которого был виден, повернулся, глубоко вздохнул и открыл глаза, которые наполнились нежностью при виде девушки, и недоверием при виде Малеза.

20. Тень каторги

— Тебе плохо? — хмуро спросил Малез.

— Не слишком хорошо, — глухим голосом ответил юноша.

Его длинные, тонкие, словно бескровные пальцы незаметно дрожали на одеяле.

«Тюрьма все еще отбрасывает на него свою тень, — подумал Малез. — Пройдет еще какое-то время, прежде чем он начнет смотреть людям прямо в глаза, высоко держать голову…»

Дочь фермера незаметно отошла.

— Полиция, да? — внезапно задал вопрос Леопольд. Его ресницы трепетали, а худая грудь вздымалась при дыхании так высоко, что возникало мучительное и странное ощущение, будто видишь, как бьется его сердце.

— Да. Сначала скажите мне… Действительно ли вас освободили после предсмертных признаний поденщика Ванхака? Мне об этом ничего не было известно, пока я не нашел газету, выброшенную вами сегодня утром из окна.

Леопольд Траше провел рукой по лбу.

— Ах да, газета! Откуда вы знаете, что?.. — начал он.

…вы ее выбросли сегодня утром? Потому что она буквально подлетела ко мне, а этого бы не случилось, если бы она провела эту ночь под дождем. Предполагаю, что и приговорены вы были отчасти из-за Ванхака?

Молодой человек поддакнул:

— Да, он измазал кровью жертвы мою одежду и нанес удар киркой с моими отпечатками пальцев. К счастью, конечно только для меня, еще не принято решение ликвидировать неохраняемые железнодорожные переезды! С неделю назад, когда он правил тележкой, Ванхака сбило одиночным паровозом, и, охваченный угрызениями совести, он решился сказать правду.

Он горько улыбнулся:

— Не знаю, будет ли пересмотрен мой приговор и буду ли я публично реабилитирован. Боюсь, что мне не под силу привести в движение такой судебный аппарат. В любом случае было решено немедленно выпустить меня на свободу. Учли и состояние моего здоровья.

Малез нахмурился. Он не любил покорных людей.

— Вы больны?

— Да.

— Что с вами?

— Не знаю.

Схватив носовой платок, юноша попытался подавить поднимающийся в груди хрип.

— Вы кашляете?

— Немного.

— Дайте мне вашу руку. У вас есть температура?

— Думаю, да. В определенное время.

— Что у вас болит?

— Непреодолимая усталость. Головокружения, помрачения…

— Есть аппетит?

— Нет.

— Спите хорошо?

— Плохо. Я… я думаю, что там простудился. Несколько дней так кашлял, что у меня грудь выворачивало.

— Были у врача?

— Нет.

— Почему?

Леопольд Траше понизил голос, словно от смущения:

— Я не жаловался, никому ничего не говорил…

— Почему?

Комиссар никогда не уставал повторять один и тот же вопрос.

Ответ был неожиданно простым:

— Хотел умереть…

— А теперь?

— Я боюсь… я хочу жить!

— Как вышло, что мать не предупредили о вашем освобождении?

— Я возражал…

— Почему я нашел вас здесь, а не у нее в объятиях? Юноша промолчал.

— Похоже, вы скрываетесь?

— Да! — яростно выкрикнул Леопольд. — Не нужно, чтобы она меня видела! Пока еще рано. Не в моем нынешнем состоянии!

— Зачем, в таком случае, вы укрылись именно в этой деревне?

— А куда, скажите, мне было деться? Я нигде никого не знаю. А здесь, я знал, меня приютят, обо мне, в случае нужды, позаботятся…

— Вы долго работали на этой ферме?

— Больше года.

— И вами были довольны?

— Думаю, да.

Малез злился. Сам не зная точно, почему. Но злился.

— За какое число была газета, которую вы купили?

— Подождите… Я купил ее по выходе из тюрьмы… За 21-е.

— Но вас выпустили 20-го?

— Кажется, да… Да.

По мере того, как допрос продолжался, волнение юноши явно возрастало.

— Когда вы добрались сюда? В течение дня? Вечером?

— К вечеру.

— Каким поездом?

— Я не ехал поездом. Добрался попутным грузовиком, сидел рядом с водителем. Я… я небогат.

— В котором часу вы приехали?

На этот раз молодой человек возмутился:

— Почему вы мне устраиваете этот допрос?

На его щеках вспыхнули два красных пятна:

— Случайно, не подозревают ли меня снова в преступлении, совершенном кем-то другим?

Малез прикусил губу.

— Отвечайте! — резко продолжал он. — Это в ваших интересах.

— Ну что же, насколько могу припомнить, было около девяти часов, может, девять тридцать…

— И вы сразу же легли?

— Нет. Г-н Фализ заставил меня поесть, ему также хотелось услышать подробности моего заключения, моего освобождения… Затем вернулась Жанин…

— Жанин?

— Его дочь.

— Так что, когда вы легли, было уже?..

— Десять тридцать, может быть, одиннадцать.

— Конечно, вы сразу же уснули?

— Нет. Я был слишком возбужден, слишком устал! Около полуночи Жанин услышала, как я кашляю, и принесла мне чашку горячего молока и таблетку. Вскоре я, должно быть, и заснул.

— А! — произнес Малез, с трудом скрывая свое разочарование. — Послушайте, буду с вами откровенен… В тюрьме вы должны были слышать о кончине Жильбера Лекопта через несколько часов после вашего ареста?

Молодой человек знаком подтвердил.

— Так вот, Жильбер умер не своей смертью! Его убили!

— Убили! — пролепетал мертвенно-бледный Леопольд.

Капельки пота покрыли его лоб. Он машинально вытер влажные руки о постельную простыню:

— Кто? Как?

— Вот этого-то я еще и не знаю! — неохотно признался комиссар.

Он не отводил глаз от собеседника:

— На след меня навело похищение манекена, манекена, который — вы припоминаете? — был сделан по образу и подобию умершего. В результате стечения обстоятельств, которые остаются невыясненными, его приобрел и выставил в витрине своей лавки г-н Деван, торговец-портной со Станционной улицы. Однажды вечером — послушайте, как раз в вечер вашего возвращения в деревню! — кто-то завладел им, изуродовал ударами ножа, а затем отправился к железной дороге, где и оставил, причем таким образом, что его обязательно переехал бы утренний поезд. А я как раз находился в том поезде! Это побудило меня сойти и остаться здесь…

— А! — произнес Леопольд с пустым взглядом.

— Вы не видите связи?

— Признаюсь…

— Никогда не признавайтесь! — оборвал комиссар, резко поднявшись и зашагав по комнате. — Нужно срочно оповестить мать о вашем освобождении! — вдруг продолжил он. — Если бы она раньше об этом услышала, то не попыталась бы меня отравить…

И, не оставив на этот раз своему собеседнику времени прийти в себя от изумления, он в нескольких словах изложил ему в хронологическом порядке события, в которые оказался замешан последние три дня.

— С трудом могу поверить, что мне не снится! — пробормотал Леопольд, когда Малез закончил свой рассказ. — И, очевидно, вы заподозрили меня?

— Меньше всего на свете! — лицемерно возразил комиссар. — Но согласитесь, что ваше поведение следовало прояснить.

Казалось, Леопольд сгорает от желания задать какой-то вопрос. Покраснев, словно девочка, он наконец решился:

— Если я правильно вас понял, вы несколько раз по долгу службы побывали в доме на Церковной площади?

— Трижды.

— Вы видели мою мать… Кого еще? Лауру?

— Мадемуазель Лауру, мадемуазель Ирэн, всю семью!

— Она… Она все так же…

В юноше происходила тяжелая внутренняя борьба. Наконец он выговорил:

— …красива?

— Вы о ком? — жестко переспросил Малез, хотя отлично все понял.