Все люди — враги - Ричард Олдингтон

— Да, да, — перебил Тони, со страхом увидев в глазах отца страдание, когда он заговорил об умершей.

— Я не могу предоставить тебе большой суммы, но… Я дам тебе на проезд и дорожные расходы, а по этому документу ты сможешь получить деньги в главных банках Италии. Этого тебе хватит месяца на два. Будь экономен и помни, что большего я сделать для тебя не могу.

— Ах, папа, я не знаю, как и благодарить тебя!

— Когда вернешься, я буду уже в Лондоне.

Я пришлю тебе адрес. Ты устроишься так, как сам захочешь, забудешь происшедшую здесь трагедию… и…, начнешь пользоваться жизнью…

Он передал Тони десять фунтов золотом и аккредитив на сто фунтов.

В первый раз за много месяцев Энтони почувствовал какое-то облегчение, Когда местный поезд медленно вез его по мокрым от дождя окрестностям в Ныо-Хейвен. Он рассчитал, что если поедет в третьем классе и через Дьепп, то дорога до Рима обойдется ему только в три фунта, а он намеревался экономить, чтобы пробыть в Италии как можно дольше. Путешествовать в третьем классе там, где уже не будет англичан, казалось ему настоящим приключением.

Ему придется обходиться теми незначительными знаниями итальянского языка, которые он приобрел сам или усвоил от Генри Скропа. Он не пытался подавить в себе чувство свободы и жадный интерес к Жизни, снова пробуждавшийся в нем, ему казалось, словно он вырвался на волю из могильной атмосферы, созданной отцом.

На набережной в Нью-Хейвене было темно и ветрено, переезд по морю также оказался весьма неприятен, так как пассажирам третьего класса было отведено небольшое пространство на корме над самым винтом. Тони лежал на деревянной скамье и, стараясь преодолеть ощущение тошноты, раздумывал о своей жизни, о Маргарит, о Робине, о книгах, которые читал, и о тех местах, которые ему предстояло увидеть.

Скамейки во французских вагонах были жесткие, а ночь темная, ветреная, но быстрая езда усыпила Тони, и когда он проснулся, уже начинало светать и поезд, свистя, подходил к предместьям Парижа. Тони единственный из всех пассажиров отправился прямо на Лионский вокзал по окружной дороге (что, как оказалось, было предусмотрено его билетом), потом погулял немного по грязным парижским улицам, выпил стакан кофе, съел булку и купил себе плитку шоколада. В девять часов он уже был в поезде Париж — Модена и ехал по незнакомым местам. Весь день Тони сидел в углу у окна, читая итальянскую книгу или глядя на голую плоскую равнину. К его удивлению, чем дальше они ехали на юг, тем становилось холоднее. На верхних склонах холмов близ Дижона лежал грязноватый снег, а на следующих станциях он уже виднелся повсюду. Стемнело задолго до того, как они подъехали к Шамбери, а когда поезд стал медленно взбираться по длинному перевалу через Савойские Альпы, Тони увидел неясные очертания огромных снежных гор, поросших темными соснами. Поезд поднимался все выше и выше, останавливаясь на маленьких станциях, где люди, закутанные в плащи, выходили из вагонов и тяжело ступали по снегу. А в Англии, когда он уезжал, было тепло и сыро!…

В Модене их застал настоящий мороз, и даже приятное волнение, охватившее Тони, когда он переводил свои часы на среднеевропейское время, не помогло ему превозмочь отвращения, которое он испытал во время таможенного осмотра и бесконечных часов ожидания. В пустой вагон, куда он сел, постепенно набились итальянские крестьяне — мужчины, женщины, дети, с бесчисленными узлами и неистощимой жизнерадостностью. Едва усевшись, итальянцы принялись за еду и запивали ее красным вином из больших оплетенных бутылей. Тони вспомнил, что тоже проголодался. Дети мочились прямо на пол, женщины тараторили без умолку, мужчины курили черные сигары, вонь которых была невыносима для некурящего. А поезд тем временем несся сквозь тьму и снег, и постепенно все пассажиры один за другим заснули в самых неудобных позах. Все, кроме одного молодого итальянского солдата, сидевшего напротив Тони. Он ездил в отпуск, а теперь возвращался в свой полк, в Триполи, где шла война. У солдата были огромные руки с черными ногтями и от него дурно пахло. С готовностью дал он Тони урок итальянского языка, а затем вынул из своего ранца томик Кардуччи [43] и прочел некоторые стихотворения с большой выразительностью и чувством ритма. Энтони был поражен, что это за народ, если даже вот такие грязные солдаты читают стихи и любят поэзию! Наконец заснул и солдат, и Тони остался один бодрствовать в большом вагоне, с сильно запотевшими окнами и спертым воздухом, среди прикорнувших кое-как и храпящих на все лады закутанных фигур. Потом заснул и он.

Он проснулся внезапно и увидал, что вагон залит холодным, сверкающим от снега светом. Тони протер запотевшее окно и увидел громадные хребты Альп, чудесные, призрачно-розоватые на алом небе. Он осторожно открыл окно, и струя живительного холодного воздуха наполнила его легкие, а горы, окрашенные зарей, казалось, обещали непреходящую красоту. Он сразу позабыл все мучения и скуку последних месяцев, ему казалось, что он вступает в новую жизнь.

Ради таких минут, ради такого зрелища действительно стоило жить! Чья-то рука дотронулась до его плеча, чей-то голос сказал: «Freddo» [44] — и высокий человек, одетый в длинный черный плащ и черную шляпу, вежливо, но решительно закрыл окно.

Ряд туннелей и поворот железнодорожной линии скрыли все это великолепие. Поезд вошел в густой туман большой Ломбардской равнины. Открылся пустынный пейзаж, искривленные карликовые деревья, обвитые голыми виноградными лозами, и глубокий снег. В Турине Тони позавтракал и купил немного еды про запас; вокзал был грязный и холодный, всюду тающий снег, сырость и слякоть. По всей равнине, пока они ехали на юг, приближаясь к Генуе, еще лежал снег. Энтони снова задремал, обескураженный унылым зрелищем снега и тумана, сквозь который, багровея, слабо проглядывало почти лондонское солнце. Он проснулся от жары. Все кругом было залито таким ярким солнечным светом, что он зажмурился.

Никаких следов снега или тумана, небо цвета чудесного синего кобальта и такое ясное, какого он никогда не видывал! Поезд быстро мчался под гору, мимо высоких холмов, покрытых виноградниками, в которых еще мелькали последние золотые листья, а на одном из переездов железной дороги Тони увидел двуколки, запряженные большими серыми волами. Поезд прогрохотал по предместью; мелькнула сверкающая полоса голубого моря, белые, освещенные солнцем фасады домов с зелеными ставнями, а когда поезд, замедляя ход, стал подходить к станции, возбужденные голоса закричали: «Генуя, Генуя!»— и крестьяне, суетясь, стали собирать свои узлы и своих детей.

После бесконечной стоянки, с опозданием почти на час, поезд медленно запыхтел по Лигурийской Ривьере. Энтони сидел в вагоне один и, несмотря на частые туннели с отвратительным вонючим дымом, держал окно открытым. Сейчас в него врывался теплый, душистый воздух. Тони смотрел на огромные синие волны, которые рассыпались пышной белой пеной, с грохотом разбиваясь о скалы. Он забыл всю свою усталость, любуясь розами на белых залитых солнцем станциях, золотистыми апельсинами среди темной блестящей зелени и пушистыми желтыми шариками мимозы. Только бы поменьше этих дымных туннелей! Поезд мчался мимо коричневых и белых деревень с башенками и колокольнями, мимо маленьких бухт, укрывшихся среди пальм и алоэ. В одной из них голые мальчишки, плескавшиеся в полосе прибоя, помахали им вслед.

Когда поезд подошел к Пизе, уже наступила ночь, и Энтони чувствовал себя очень усталым, ждать предстояло полтора часа. Он потащил свой чемодан в буфет, претенциозный и дорогой, и поел там макарон, запивая их терпким кьянти с легким запахом перца.

Это показалось вкусным после затхлой воды и черствых булок с кусочками жесткой салями. Несмотря на усталость и вечернюю прохладу, он был доволен, что находится в Пизе, и твердо решил в ту же ночь попасть во Флоренцию, Еще два часа утомительной езды, стук колес сквозь тяжелую дремоту, и, наконец, шатаясь от усталости, стоит он на открытой площади с башней Санта-Мария Новелла, резко выделяющейся на звездном небе. Он вошел в первый попавшийся отель, бросился на кровать в отведенном ему номере и моментально заснул мертвым сном. Последнее, что мелькнуло в его сознании, была гордая мысль — он проехал из Англии до самой Флоренции в третьем классе, зимой, что все считали совершенно невозможным.

Весь следующий день Энтони бродил по Флоренции в счастливом полусне, не чувствуя никакой усталости. Было двадцать первое декабря, а он обещал Робину завтракать с ним в Риме двадцать второго.

Воздух был холодный, и на темно-синем небе четкая изогнутая линия темных каменных домов, с выступающими крышами, казалась вырезанной из металла. Тони видел не торгашескую Флоренцию сегодняшнего дня, показывающую за деньги поблекшее великолепие своих предков, а город, созданный грезами художников.