Акума, или Солнце мертвых - Александр Евгеньевич Белых

тишина, нарушаемая чьими-то непривычными всхрапами и всхлипами. Да где-то за стенкой уныло тинькала, падая в таз, редкая капелька, должно быть воды. И стало жутко-жутко и снова захотелось во сне горько плакать». ………………………………………………………………

– У меня не будут вынимать мозг, – всхлипывая, спросил Мишенька. – Что ж я теперь мертвяк?

В глазах его стояли лужи из слёз.

– Ну, что ты, малыш, спи, давай. Зачем нам твой мозг, он еще маленький, как у мышонка. Кому он будет нужен, такой маленький мозг?!

Иосиф Виссарионович сомкнул толстые пальцы в доброжелательный знак «Okey» и глянул сквозь него своим карим проницательным глазом, словно в воображаемый окуляр Левенгук.

– А если придёт самозванец?

– Если придёт самозванец, то мы его арестуем тотчас, на то у нас есть часовой, не бойся.

Миша утёр слёзы, маргаритки духовные.

– А на что похож мой мозг?

– На грецкий орех, что грызёт белочка… Грызёт-грызёт, разгрызть не может, крепкий орешек.

Иосиф Виссарионович укрыл мальчика синим байковым солдатским одеялом.

– Спи, давай, защитник отечества.

( «Der Vorhang fällt, das Stück ist aus», – скажет здесь проницательный читатель, кивая на философскую тень Людвига Витгенштейна, выходящего из трамвая у Волкового кладбища).

…Миша Кралечкин намертво уснул, словно куколка мотылька в склянке в руках юного энтомолога-любителя Мау Линя, взращивающего для себя это крылатое чудо из чудес, это бархатное чешуекрылое великолепие, эту трепетную радость для восторженных глаз будущего спасителя мира от озоновых дыр и нефтяных пятен, как нагадала ему вокзальная цыганка. Мау Линь смотрит на своё сокровище в стеклянной банке, потом смотрит в окно на Крестовоздвиженский казачий собор, ожидая чудо превращения…

Мише снилось чаромутие, снилось чудодействие: над ним нежно и трепетно колдовал Мау Линь, наблюдая изо дня в день за биологической метаморфозой куколки – так автор этого романа присматривает за метемпсихозом своего персонажа-голема. Бог знает, что за чудо-юдо может выпорхнуть однажды из-под его упругого скрипучего пера, выпавшего из крыла ворона!

…Кралечкин прилёг в ожидании, когда Мау Линь подъедет за ним на своем новеньком юрком «Жигулёнке», купленном по госпрограмме «сдай старый автомобиль – купи новый взамен со скидкой», чтобы отвезти его со всем скарбом и собаками в деревню, на приволье – на весну, лето, осень…

«Скорей бы уж!» – вздыхал он в своём последнем сне…

А когда Мау Линь подъехал, а подъехал с жалобной детдомовской музыкой «Стекловаты», ноющей из магнитофона, то вид его казался недовольным и сердитым, как у пушкинского извозчика Петра Пурчука. «Ну что, Пурчук! Что случилось с твоим жигулявым «Ё-моё-mobile»? Мой дружок, что? Опять Пурчук?» – подтрунивал над ним Кралечкин, будучи в духе расположения к сезонной перемене мест. Упрямилась «каурая кобылица Анфисушка», не хотела отечественная машина поддать газа, не хотела ускориться по госпрограмме, глохла на полпути и, как назло, не было ни «пускача», ни кривого стартера, да заклинивала дверца автомобиля. «Оглоблей бы как дал!» – бесился Мау Линь. Он вынужден был хлопать со всей силы, чтобы дверца закрылась. Кралечкин проснулся от этого звука, похожего на выстрел из жигана. Сквозняк в комнате хлопал форточкой.

«Жигуль – вечная тачка, купишь – хуй прода-а-а-а-шь!»

22

Этот светлый, чистый, меланхоличный, ностальгический сон в зелёной патине старины, как найденная на земле старинная монетка, приснился Михаилу Кралечкину в канун его дня рождения, который он собирался отмечать в первую апрельскую субботу.

Он ждал гостей: Евгенислава Цветикова с его любовными узлами, завязанными туго, которые он хотел бы развязать да впутывался в новые эротические узлы и узелки, и девственную Мелхолу Давидовну с её цепкой памятью и тщетным тщеславием и литературными потугами выковать для себя что-нибудь железное, нерукотворное…

А более никого не ждал, звонок разве что от друга, потерянного в пространстве лет, с которым водил знакомство с 1975 года… «Ау, Сергунька! Жду от тебя писем счастья. Если найдёшь сочинение про счастье, принеси его в воскресенье, к часам 10 вечера. Я чувствую, меня влечёт к той могиле, которая зовётся одиночеством. Помнишь, у Тургенева есть стихотворение в прозе о могиле, которая преследует человека по пятам. После Москвы я как-то сломался. Не надо ездить было по местам старых воспоминаний, а поехал, ну и попался. Милый мой Серж! Я чувствовал там так остро, так болезненно свою пережитую молодость. Друзья, лучшие из которых уже нет на свете, но дома, улицы так постоянно и мучительно напоминают о них. А новые друзья, Сашка, которого ты знаешь, и его круг, это молодое и довольное собой офицерство. С ними хорошо пить чуть разбавленный спирт, играть в «кинга», но разве могут они понять мою верленовскую тоску, мою ненависть к настоящему времени. Москва сыта, довольна собой, озабочена обделыванием разного рода бизнесов, одним словом, Москва вполне буржуазна… Дорогой Серж, ты уехал, а я ещё более утвердился в своем одиночестве, для утешения взял себе собаку. Я предоставлен себе и своему таланту, написал большую статью для журнала «Смена», используя твои мыслишки, готовлю программу на радио «Продлись, продлись, очарованье…», слушай через неделю в 16 часов, 30 ноября. Служи хорошо, но не упорствуй. Мой дорогой Серж! Мне тебя не хватает. Я повздорил с начальством, меня отчислили от аспирантуры, диссертация так и осталась ненаписанной. С горя я начал перестановку в своей комнате, освободилось больше места для предполагаемых танцев. Очень хочу встретить ночь на 9 апреля, когда мне стукнет 30 большим шумом и весельем. Время ужасно, потому что пожирает плоть и бессильно против духа…»

…Ну, конечно, рядом будет суетиться, подавать, наливать, шутить, любезничать подкидыш, подобранный в подворотне, беспризорник плюшевый клишоногий Кравчик, Маленький Мук.

Авось ещё кто-нибудь откликнется из именитых знакомцев, также надеялся на звонок от издательства, где вышла его книжка об Акуме за деньги, на которые раскошелился папа ради писательской славы сына. Непременно они затеют о ней литературный разговор, будут разгадывать любовные ребусы поэтических строф.

У каждого будет свой личный резон толковать тайнопись так или иначе, ведь речь скрывает смыслы. А какой у неё был цвет глаз? Синий, голубой? Ну, как же всегда один и тот же до глубокой старости: «И очей моих синий пожар».

Его сознание не отдавало ему отчёта в том, что эти два персонажа – Евгенислав и Мелхола – были приглашены им в разное время, в разные годы его жизни, однако сейчас ему представлялось, что они вместе войдут в большую залу с окнами на восток, с радостной гортензией на подоконнике. Этот цветок первым озарялся лучами северного солнца.

Сознание продолжало свои игры, меняя по ходу правила.