Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания - Фёдор Головкин

Как видно, сомнения Тиссо основывались более на знании им характера его приятеля, чем на затруднениях, которые он для него предвидел. Положение «Директора спектаклей» было действительно, не из легких. Он находился в ежедневных сношениях с монархом, весьма требовательным, нередко капризным и стремление которого к сбережению государственной казны, после семилетней войны, дошло до скупости, заслуживающей названия скаредности. Фридрих Великий страстно любил музыку. Когда он достиг высшей власти, одна из первых забот его состояла в сооружении великолепного здания для оперы, которое и теперь еще украшает бульвар «Unter den Linden» в Берлине. По окончании постройки этого храма муз, король назначил для него достаточное число актеров и актрис. Танцы тоже нашли своих жриц, и Берлин мог похвалиться тем, что принимал у себя знаменитую танцовщицу Барбарину[100], которая, как говорили, некоторое время пользовалась благорасположением великого Фридриха.

Прусский король лично занимался делами театра, до мелочей. Его переписка с «директорами спектаклей» представляет много интересных черт. «Я Вам пишу это письмо, — писал он 11 марта 1773 г. графу Зеротину-Лильгенау, — чтобы предупредить Вас, что, как мне известно, певица Шмелинг собирается тайно бежать, почему Вам следует установить за нею надзор и принять все необходимые меры». Другой раз он дает знать барону Арниму: «Вы можете сказать певице Мара, в ответ на прилагаемое при сем письмо, которое она мне только что написала, что я плачу ей для того, чтобы она пела, а не для того, чтобы она писала, и что арии были очень хороши в таком виде, в каком они были, и что ей следовало к ним приспособиться, не теряя так много слов и не делая затруднений».

Приписка собственною рукою короля:

— «Ей платят для того, чтобы она пела, а не для того, чтобы она писала»[101].

Случалось, что к театральным делам примешивалась высшая политика, и тогда интерес, представляемый посланиями короля, получает пикантный привкус.

Когда великий князь Павел приехал в Пруссию, «это, — рассказывает Фридрих II[102], — был беспрерывный ряд празднеств, начиная с границы и до самого Берлина, где роскошь и хороший вкус соперничали между собою, чтобы оказать высокому иностранцу наибольший почет». Не было упущено ничего, чтобы поддержать в наследнике русского престола хорошее расположение духа. Поэты и музыканты принялись за дело, чтобы сочинить достойный случая пролог, для произнесения его перед началом оперы в честь высокого гостя. В этом прологе гении России и Пруссии должны были приветствовать друг друга, соединив свои голоса в дуэте, и, наконец, броситься в объятия друг друга. Актеры, предназначенные сыграть этих двух гениев, были избраны самим королем. Но при этом он принял во внимание исключительно их голоса, а не их внешность, причем случайно гений России оказался мизерным, а гений Пруссии изображался актером крупного телосложения. Великий князь Павел, вспыльчивый и подозрительный нрав коего был достаточно известен, мог в этом усмотреть умышленное оскорбление своего отечества. С другой стороны, не исключалась возможность, что этот маленький сатирический намек входил в намерения короля. Можно ли было, в виду таких обстоятельств, предупредить его?

Эти сомнения беспокоили директора спектаклей барона Арнима; но гордиев узел был разрублен одним смелым музыкантом, который отважился обратить внимание короля на этот щекотливый вопрос. Король остался доволен его смелостью, как видно из двух писем, обращенных им к барону Арниму:

I.

«По весьма разумным причинам я приказал моему капельмейстеру Рейхардту передать в прологе к предстоящей опере роль г-жи Кох — г-ну Порпорини, а роль последнего — первой».

«Вам следует озаботиться, чтобы этот обмен ролей был произведен без малейшего замедления, под каким-нибудь правдоподобным предлогом, каковую предосторожность я рекомендовал также г-ну Рейхардту. К сему молю Бога принять вас под Свою святую защиту.

Дано в Потсдаме 16 июля 1776 г.»

II.

«При обмене роли г-жи Кох, как я вчера приказал, речь идет лишь о том, чтобы поручить роль гения России певцу большого роста: и если Порпорини не может ее выучить в столь короткое время, то надо выбрать кого-нибудь другого такого же самого роста, чтобы изобразить в этой картине гения России, а г-жу Кох переодеть в хориста и поставить ее по соседству с этим гением, так, чтобы не было заметно, что гений и тот, кто поет его роль, два различных лица. Я предоставляю вам заботу устроить все это по соглашению с моим капельмейстером — так, чтобы моя воля была исполнена без ущерба для пролога. К сему молю Бога принять вас под Свою святую защиту».

Переписка короля с Головкиным лишена пикантных мест, вроде тех, какие мы привели.

Она содержит разные мелочи и технические подробности, а также указания на сбережения, которые можно было бы осуществить, о чем, главным образом, заботился Фридрих Великий. «Я не люблю, ни чтобы меня обирали, ни чтобы обирали других, — пишет он своему новому директору спектаклей, — поэтому я предоставляю каждому щипать курицу так, чтобы она не кричала, и выписать из Франции те перья, в которых встретится надобность».

«Вы должны, — пишет он снова, — стараться найти лучших актеров и актрис, которые будут оплачивать, согласно установленным штатам, и должны устраивать дела так, чтобы при представлениях соблюдались возможнейшие экономия и совершенство».

Между прочим, король занялся с Головкиным составлением регламента, касающегося распределения лож и мест в театре между придворными чинами и публикою, соответственно их положению. Лучшие места были предоставлены генералам, министрам, высшим военным и гражданским чинам, а также дворянству. «Что же касается четвертого яруса, или райка, — повелевает король директору спектаклей, — то там можно сажать купцов, банкиров и граждан, которые сами захотят там сидеть, а также евреев».

По-видимому, послушные купцы, банкиры, граждане и евреи прусской столицы удовольствовались почетными местами в «райке». Однако же, летописи того времени передают, что один голландский банкир, еврейского вероисповедания, возмущенный этой сомнительной честью, отослал королю обратно свой билет.

По этому поводу в берлинских гостиных была распространена следующая эпиграмма:

В век просвещенья мудростью прослыв,Еврейчика нахалом мы бранимЗа то лишь, что билет отослан им!Не лучше ль, сплетни ход остановить,Спросить, кто виноват? Кто знает.Не тот ли, кто евреев в рай сажает!»[103]

Письма короля к Головкину находятся в архиве замка Монна. Они, как я уже сказал, имеют лишь мало значения; тем не менее, я с величайшим интересом рассматривал эти маленькие клочки пожелтевшей бумаги, покрытые убористым почерком секретаря короля, Ле-Катта, и подписанные победителем у Росбаха и Лейтена.