Завершившие войну - Яна Каляева

и не находила. И все же пока не решилась. Оставалось девять дней до первого февраля.

Фрол и его люди подались вперед.

— Отставить! — прикрикнула на них Саша. — Не влезать!

— Вона оно чего, братва, — хохотнул Кривой. — Комиссар, значится, тут приказы раздает, будто право имеет. Ее-де армия и вся недолга. А сама-то к былому полюбовнику сбежать удумала! Станет белые булки кушать, пока нас тута травить будут, что твоих волков!

Саша еще раз остановила конвой — теперь яростным взглядом. Их тут шестеро против пяти десятков. Не выгорит.

— А и за какой надобностью тебе к белякам, комиссар? — Кривой уже откровенно издевался. — У нас туточки мужики сыщутся ничуть не хуже полковника твоего!

Саша резко вдохнула и собралась. С ними — как с волками, учил Антонов; надо просто знать, что вожак тут — ты.

— В глаза мне смотри, — твердо, с усмешкой даже сказала Кривому. — Ежели не боишься, конечно.

Он на миг растерялся, она поймала его взгляд, удержала, произнесла совершенно спокойно:

— Да, я меняю себя на Князевых, — и добавила неожиданно для себя: — По завету.

Черт знает, откуда это у нее всплыло, но на Кривого последние слова подействовали, словно его облили ледяной водой. Он замер, даже отступил на полшага; кажется, хотел разорвать контакт глаз, но почему-то сразу не смог.

— Ты бы это, комиссар, не к ночи-то поминала… — Кривой наконец отвел взгляд и посмотрел на своих людей. — Крайнюю землянку освободите им. Нехай ночуют. Не боись, комиссар, не тронем вас. Шутковал я. Веселые мы тут люди.

Повернулся и пошел к землянке. Саша оторопело уставилась ему вслед. Его страх напугал ее сильнее, чем он сам.

* * *

— Да что это, черт возьми, значит — завет? Что они этим словом называют? — спросила Саша, закончив отчет об объезде частей.

— Так, суеверия, — быстро ответил Антонов. — Не бери в голову, комиссар.

Здесь штаб разместили в здании церковно-приходской школы, и у главкома в кои-то веки был отдельный кабинет — бывшая учительская. Они сидели за столом вдвоем, Саша грела руки о кружку с горячей водой — чай в штабе весь вышел.

— Да объясни мне уже! А то я людей запугиваю, а сама даже не знаю, чем!

Антонов потер лицо ладонями. Саша не видела его прежде таким усталым.

— Ну, это… когда есть… обязательства, что ли. Человек о них знает. Просто знает. Его дело. Бабка вон моя каждый день миску молока относила к одному камню. А нам самим молока не хватало, но никто не вякал. Стать между заветом и завещанным — большую беду накликать… Суеверия, сказал же.

— То есть любой может сказать, что действует по завету, и никто ему слова поперек не скажет, что бы он ни вытворял?

— Да едрена ж копоть! — Антонов досадливо поморщился. — О таком не говорят вовсе. К беде. Если б Кривой подумал, что ты шутки шутишь, насмехаешься над темным народцем — порешил бы на месте. Но про тебя слухи гуляют всякие, и с хлыстами ты водишься… Вот Сенька и не стал связываться, от греха подальше. Прав был Фрол, зря ты к нему поехала вообще. Могло до беды дойти. Обошлось — и ладно. Они уже выдвинулись, куда им приказано. Даже эти смекают, что Народной армии держаться надо, а не то сгинут ни за грош. А тут хоть толпой врагу зададим жару напоследок…

— Напоследок, — тупо повторила Саша.

Вошла Наташа с пузырем самогона, плошкой кислой капусты и осьмушкой ржаного каравая, обернутой в рушник. Саша обнялась с ней — живот явственно проступал под кацавейкой. Антонов ласково улыбнулся жене и отослал ее жестом. Разлил самогон по стаканам.

— За Федора Князева!

Выпили, не чокаясь. Саша давно уже приноровилась пить в меру.

— Хороший Князев размен произвел, — сказал Антонов. — Кирилл Михалыч как раз вчера сводку закончил. Выходит, мы противника изрядно обескровили. Людей теперь нехватка у них, а без людей вся хваленая французская техника ни черта не стоит. Но и у нас народа мало осталось, а с заложниками этими… на родню себя уже почти две сотни человек обменяли. Вечная память. Другие еще ищут свои семьи, а мы сами не всегда знаем, кого вывезли, кого не успели, черт ногу сломит в этих списках… Михалыч твой порядок наводит, ночами не спит.

— Что теперь станем делать?

— Да почитаешь протоколы потом… Если коротко — отступаем на юг и зачинаем, как Михалыч это назвал, рельсовую войну. Мешаем им перевозить грузы всячески. Треплем как можем, не позволяем рассредоточить силы и перейти в наступление. Бог даст — до весны продержимся, покуда дороги не высохнут. Прокормить бы только эту прорву… А там и сев, вот только кому сеять, где? Да и останется ли зерно? Слушай, а ты всерьез решила уйти, комиссар? А то Кривому доложилась прежде, чем мне. Я ж тут без тебя как без рук буду…

— Да, Саня, — Саша опрокинула в себя вторую рюмку, зажевала хлебом. — Слово я командиру дала. Все одно к одному складывается. Сам понимаешь… нету у нас тут будущего. От железки и, значит, поставок нас отрезали. Другие очаги революции даже и в худшем положении, чем мы. Помощи ждать неоткуда — это от нас ждут помощи, а мы тут связаны теперь. Князев купил нам время, быть может, до весны, а там бронетехника двинется на наши деревни… Небольшие банды могут годами по лесам прятаться, но Народную армию сохранить уже не удастся.

Антонов разлил самогон.

— Но вот, положим, ты сдашься. Здесь тебя, верно, казнить не станут, отвезут сперва в Москву. На что ты рассчитываешь там?

— Не знаю, Саня. А ты на что рассчитываешь тут?

— Не знаю, Саша…

Выпили снова не чокаясь. Короткий зимний день сменился серыми сумерками. Антонов зажег свечу, тени легли на его лицо. Так они и сидели, тяжело облокотившись о стол — два измотанных человека, которых исторический процесс определил на роль последней надежды революции.

Саша набила самокрутку плохо слушающимися от усталости пальцами. Табака оставалось чуть…

— Знаешь, когда я вела полк на Тамбовщину, мне тоже говорили: на что ты только рассчитываешь, дура… Антонов-де с Красной армией воюет и комиссаров вешает… Ну я понадеялась на авось. Идти всяко некуда больше было. Теперь тоже идти некуда. Вы без меня управитесь не хуже, чем со мной. А там если кто и сможет зацепиться и сделать для нас хоть что-то, то только я.

— Будешь полковника своего соблазнять? Ты прости, Саша… баба ты справная, спору нет… Но соблазнительница из тебя — как из земли