Шофер (СИ) - Никонов Андрей

Лялин Модест Петрович, статский советник, захоронен на Немецком кладбище рядом с нашими покойными родителями, помер 12/ II-1901. Оставил наследство в 3600 зол. империалов.

Бессонов Аркадий Ионович, земский врач, захоронен на Алексеевском кладбище, помер 18/ IX-1877, оставил наследство в 3200 зол. имп.

Пяткин Фёдор Кузьмич, из мещан, захоронен на Медведковском кладбище, помер 22/IX-1905, оставил наследство в 3200 зол. имп.

Суворов Владимир Степанович, из дворян, захоронен на Борисовском кладбище, помер 14/X-1899, оставил наследство в 3200 зол. имп.

Меняйло Лука Нилович, из купцов, захоронен на Сетуньском кладбище, помер 5/I V-1912, оставил наследство в 2800 зол. имп.

Будь осторожен, времена нынче лихие, и охотников на чужое добро много приходится. А уж если чего из наследства не найдёшь, значит, и не было его, профукали, как наш дядюшка-игрок'.

Почерк на записке отличался от того, что на карте, и сам лист был захватан пальцами, даже жирные отпечатки остались. Видимо, его много раз доставали и перечитывали, а потом тот, кто это сделал, уже нарисовал схему, положив её на первоначальный текст, отчего она отпечаталась.

Ковров и сам присоединился к этим охотникам, но элементарная осторожность заставляла не торопиться. Оригинал рисунка был у Азалова, тот мог начать свои поиски, а обнаружив конкурента, догадался бы, что это — Ковров. А Азалов-Радкевич Коврову был необходим, задание, полученное от ОГПУ, никуда не делось.

И всё же, Николай не утерпел, воскресным утром съездил на Немецкое кладбище, прогулялся до могилы статского советника Лялина, заодно осмотрел близлежащие захоронения. Прямо через заборчик находился погост семьи Пилявских. Младший и самый свежий покойник, Станислав, идеально подходил на роль приятеля Азалова. Ковров договорился сам с собой, что если через неделю царский офицер никак себя не проявит и насчёт кладов не почешется, то он сам съездит и проверит одну из могил. Не утерпел, и решил, что до четверга и так слишком долго ждал.

Молодой человек, который вёз его от вокзала до гостиницы, показался Коврову знакомым, но произошедшие события отодвинули эту встречу на второй план, а тут как раз понадобилась машина, не повезёшь же на трамвае два пуда золотых монет. Николай позвонил в таксопарк, чтобы выяснить, как звали того шофера, и предположение одно проверить.

— Сергей Травин, — ответили ему на том конце провода, — только сейчас он в таксомоторе не работает, переведён в техники. Временно. Но вы, товарищ, можете выбрать любого другого шоффера.

Ковров уточнил, может ли он в качестве исключения взять машину именно с Травиным, получил положительный ответ от подключившегося к разговору мужчины с кавказским акцентом, и заказал прокатный экипаж на четверг, на два часа дня.

К двум часам четверга Травин предпринял две попытки помириться с Симой. С утра он принёс в приемную Коробейникова коробку шоколадных конфет, протянул их машинистке, сел на угол стола и сделал грустные глаза. Сима, ни слова не говоря, швырнула конфеты в ящик стола — с Сергеем она общаться не желала, но и от сладостей отказываться не собиралась. И указала пальцем на дверь.

Вторую попытку Сергей сделал, кое-как подремонтировав Форд, на котором ему предстояло ехать к клиенту. Он купил цветы у уличной торговки, выбрав букет посимпатичнее, и подловил машинистку, когда та возвращалась с обеда. Сима цветы взяла, повертела в руках.

— Нет, — сказала она, — я как воскресенье вспомню, меня всю трясёт. Ты ведь их убил. Убил?

— Не знаю, но когда мы уходили, они ещё дышали, — честно ответил молодой человек.

Женщина швырнула в него букет, зарыдала, закрыв глаза ладонями, и убежала.

— Вот и поговорили, — мрачно сказал Травин.

У него оставалось ещё с четверть часа, цветы выбрасывать не хотелось, и Сергей зашёл к Ливадской. Секретарь партячейки, она же — заведующий складом, сидела вся в папиросном дыму. Пепел лежал везде, на её гимнастёрке, на столе, на полу и даже на подоконнике, заваленном протоколами, выписками, актами и разнарядками — казалось, комнату усыпали серым снегом. Увидев Травина, Ливадская вздохнула, потёрла красные глаза кулаками.

— Что нужно?

— Привет, Зоя, — сказал Сергей, кладя букет на стол. — Это тебе. Хоть мне ваше решение и не понравилось, излучаю оптимизм и смотрю в революционное будущее с восторгом.

— Не паясничай, — Ливадская взяла цветы, понюхала, — от этого горлодёра запахов не чувствую, но красивые. Олейник брать отказалась?

— Да.

— Мелкобуржуазная позиция. Ну не нравится человек, так и скажи, чего цветы в рожу швырять. Ты обиделся, поди?

— На неё?

— На нас. Понизили, понимаешь, лучшего шоффера гаража, перевели в техники, на грязную работу.

— Ну если честно, лучшие шофера у нас Пасечник и Колбин, а я так, в средних рядах. И работа грязной не бывает. Ты бы из кабинета почаще вылезала, может, посмотрела, как техники трудятся, деталькам вашим применение находят. Смолкин, между прочим, член партии, и не гнушается в масле извозиться. Но это так, к слову. Ты скажи, Зоя, что вам, женщинам, надо?

— За цветы спасибо, и вниз, в ваш цех, я спущусь непременно, — Ливадская поднялась из-за стола, сжала кулаки, — а если нюни пришёл сюда распускать, то я не женщина, а член партии большевиков. У тебя всё?

— Вопросов больше не имею, — Травин послал женщине воздушный поцелуй, и исчез за дверью за мгновение до того, как в неё врезалось тяжелое пресс-папье. И это он ещё легко отделался, могла и из нагана пальнуть.

Заказчик находился неподалёку, на Ольховской улице, которая шла от Рязанского вокзала до Гавриковой площади. Дом номер 25 был построен архитектором Вивьеном для судьи Московского сиротского суда Гучкова в 1873 году, но теперь его занимал трест «Главупрнарфабриз». Травин заехал во двор, и там обнаружил пристроенный к дому флигель с крыльцом. На крыльце стоял Ковров с кожаным портфелем в руке. Увидев автомобиль, он залез на переднее сиденье.

— Здорово, браток, — сказал он, протягивая Травину руку, — поехали?

— Скажете, куда, непременно поедем.

— Ах, да. Ехать нам нужно в село Спасское-Манухино, знаешь такое? — Ковров достал из портфеля карту, разложил, ткнул пальцем. — Вот здесь, как твой тарантас, довезёт?

— Довезёт, — кивнул Травин, и потянул за рычаг.

Форд тронулся, набирая скорость, машина затряслась по булыжникам, устилавшим Басманные улицы и переулки, по направлению к Садовому кольцу. Ковров молчал, Сергей тоже разговор начинать не стремился.

Несмотря на ограничение скорости, введённое декретом 1920-го года, в городе каждый ездил как хотел. У милиционеров не было приборов, определяющих, как быстро едет тот или иной самоходный экипаж, на памяти Травина его останавливали шесть или семь раз, и только единожды выписали штраф. Но и сильно превышать не стоило, он держался скорости тридцать пять километров в час вплоть до Драгомиловской заставы, там, где она переходила в Можайское шоссе, а Москва заканчивалась. Тут уже можно было разогнаться и до шестидесяти, но дорожное покрытие этому не способствовало. Стоило автомобилю покинуть границы столичного города, Ковров молчание прервал.

— А ведь я тебя сразу признал, ещё тогда, у вокзалов, — сказал он, — сколько мы не виделись, с весны семнадцатого? Это восемь лет получается, ты, братец, ещё сильнее подрос, возмужал, вон какая мускулатура проявилась, и на лицо не узнать, мальчиком был, а стал мужчиной.

— А вот ты, Николай Леопольдович, почти не изменился, разве что шевелюру сбрил, — Травин притормозил перед лежащей на дороге курицей, нажал клаксон, птица, закудахтав, бросилась прочь, — что узнал, так врёшь. Иначе в гараже бы фамилию не спрашивал.

— Ты гляди какой шельмец, раскусил, — Ковров рассмеялся. — Выходит, сразу меня признал?

Сергей равнодушно кивнул.

— И не обнял дядюшку? Нехорошо.