Последний путь Владимира Мономаха - Антонин Ладинский

В семидневном плавании князь Олег имел достаточно времени, чтобы поразмыслить о своей участи, но он потратил эти дни главным образом на то, что препирался с Халкидонием. Спафарий, человек с одутловатым лицом и внушительным чревом, походил на вепря, однако никто не мог бы отказать ему в известной тонкости и умении обращаться с людьми, и тем не менее этот неукротимый скиф доставил ему немало беспокойства и попортил крови.

— Почему ты гневаешься на меня? — спрашивал Халкидоний русского архонта. — У тебя ведь нет причин жаловаться на судьбу. Я уже говорил тебе. Может быть, царь украсит твое чело кесарской диадемой или женит на своей родственнице? Между прочим. Когда тебе представится случай предстать пред благочестивым, не забудь упомянуть в беседе, что я неизменно проявлял в отношении тебя всякое внимание и старался выполнить малейшее твое желание.

— Если так, то поверни корабль на полночь!

— Такое я как раз сделать не могу, так как выполняю повеление пославшего меня.

Видя, что Олег уже готов разразиться ругательствами, он прибавил:

— Прошу тебя, выпей со мной вина.

В хмельной напиток, который цедили для архонта, подмешивали немного снотворного.

Несмотря на льстивые речи Халкидония, Олег совершал путешествие в самом мрачном настроении духа. Его гордость уязвляло сознание, что он на положении узника. Еще никогда не приходилось князю быть в плену. Вокруг сияло невиданной красотою волнующееся море, и проплывающие мимо берега представлялись каким-то прекрасным сновидением, но его везли как пленника, коварно схватив на ночном ложе.

По прибытии в Константинополь, оставив спящего архонта на корабле, Халкидоний поспешил сойти на берег, осторожно ступая по узкой доске, довольно неприятно гнувшейся под тяжестью его дородного тела, и направился в Священный дворец. Там его удостоил длительного разговора сам логофет дрома. Этот могущественный евнух, по имени Никифор, но прозванный насмешниками Никифорицей — малюткой Никифором, доверенное лицо василевса, представлялся в воображении несведущих людей чем-то вроде огромного дуба, покрывающего своей сенью все государство ромеев. В действительности же он оказался болезненным и слабосильным старичком, однако наделенным исключительным умом, способным распутать самые сложные политические загадки.

Стены сводчатой палаты, где принимал видных посетителей логофет дрома, украшала роспись, представлявшая собою небесный вертоград. На гигантских лозах чередовались с успокаивающей монотонностью пурпуровые листья и неправдоподобные золотые гроздья, так как все это надлежало понимать отвлеченно и духовно. Посреди горницы стоял мраморный круглый стол со стеклянной чернильницей, прикрытой от мух крышечкой. Логофет, пожелавший лично переговорить с Халкидонием, умудрившимся доставить в ромейский град столь редкую птицу, как русский архонт, надеялся узнать от спафария любопытные подробности. Кроме того, дворцовый затворник, кажется, никуда не выезжавший далее своего загородного дома, где он кормил в круглом водоеме золотых рыбок белым хлебом, очень интересовался рассказами о путешествиях и приключениях, а этот спафарий повидал кое-что во время выполнения царского поручения. Однако логофет считал неприличным усаживать такого малозначительного человека рядом с собою за стол, хотя, с другой стороны, ему хотелось и отметить его несомненную заслугу, поэтому он решил разговаривать со спафарием стоя. Когда Халкидоний вошел в палату, изобразив на лице приличествующее данному месту смирение, евнух стоял у окна и поманил его указательным перстом. Спафарий поклонился, касаясь рукой пола, и приблизился к могущественному царедворцу.

— Здравствуй, спафарий, — милостиво приветствовал его глуховатым и скрипучим голоском логофет дрома.

— Многая лета твоему благолепию.

Евнух окинул взором огромное тело этого счастливца, вдыхавшего запах степей, и, видимо, не одобрил такое предрасположение к полноте. Но каждому свое.

— Ну как там, в Кумании? — спросил он спафария.

Куманами греки называли половцев, но Халкидоний растерялся и не знал, что ответить.

— По необозримым степным пространствам скачут во множестве дикие кони?

— улыбался евнух.

Спафарий ничего подобного не видел или не заметил, но поспешил ответить, чувствуя, что этим доставляет удовольствие собеседнику:

— Во множестве.

— Воображаю, какое это волнующее зрелище!

— Скачут во множестве, во всех направлениях, — повторил Халкидоний, уже входя во вкус.

— Да, — вздохнул логофет, мечтательно устремляя взоры куда-то вдаль и уже не слушая спафария, — там живут люди, по своему положению варвары, однако знающие, что такое перемена мест и свобода от ложных предрассудков. А мы погребли себя в книжной пыли. Но поведай мне о том, как ты мчался на скакунах, совершал переправы через бурные реки, вступил в единоборство с разъяренным барсом; Рассказывай же, спафарий!

Он даже простер вперед ручки.

Халкидоний почувствовал смущение. У него не хватало смелости вынуть из-за пазухи платок, чтобы вытереть пот на лбу и придать себе некоторую независимость, хотя он и считал, что подобная принадлежность костюма является признаком хорошего воспитания и всеми принята во дворце.

— Да, путешествие мое было полно всяких трудностей. Огромное количество блох в этих шатрах, пища самая грубая…

Он не знал, о чем еще рассказать логофету. Видя, что спафарий отнюдь не обладает даром повествования, Никифор вздохнул опять и перешел к делу.

— Итак, ты доставил архонта? — спросил он, пожевывая тонкими губами. Желтое, сморщенное, как засохшее яблочко, лицо евнуха было лишено растительности, жалкие остатки которой удалялись брадобреем, но в глазах у него поблескивал живой ум.

— Архонт прибыл в сей богохранимый град в полном благополучии, — доложил спафарий и даже поклонился низко при этих словах.

— Где же он?

— Почивает на корабле.

— Не делал попыток к бегству?

Логофет разговаривал с Халкидонием, заложив руки за спину, стоя к нему спиной.

— Смею сказать твоему благолепию, что убежать с корабля затруднительно.

— Не высказывал ли он что-нибудь такое, что ты считал бы нужным и необходимым сообщить мне?

Не соображая, на что обратить внимание логофета, спафарий вспомнил:

— Говорил, что с ним поступили в нарушение всех божеских и человеческих законов. Он уверен, что это сделано по наущению киевского архонта.

— Так, так…

— Часто буйствовал в пути, требовал, чтобы я повернул корабль в обратный путь. Тогда мы примешивали в его вино снотворное в небольшом количестве.

— Ну что же… Эти скифы ужасны в гневе. Значит, архонт считает, что его пленили по замыслу киевского правителя?

— Так он говорил.

— А не выражал ли он желание служить василевсу?

Халкидоний замялся:

— Как будто не выражал.

— Однако в своих высказываниях относился к благочестивому с должным почтением?

Спафарий вспомнил, какие слова произносил Олег, говоря о царе, и стал покашливать в кулак. Евнух нахмурился и не настаивал на ответе.

— Ну, об этом в свое время. Но что он несет?

Не понимая, о чем идет речь, Халкидоний недоуменно посмотрел на логофета, а потом, следуя за его любопытствующим взглядом, в котором чувствовалось нетерпеливое желание что-то узнать, — в окно. Тогда спафарий увидел в глубине дворцового пространства, обнесенного каменной оградой, служителя, несущего в руках какую-то птицу, трепыхавшую крыльями.

— Как будто бы курицу несет? — спросил логофет и даже посмотрел с мучительным сомнением на спафария, интересуясь его мыслями по этому поводу и забывая на мгновение о разнице их положения. Потом присел немного, чтобы лучше рассмотреть происходящее на дворе.

Халкидоний тоже стал вглядываться в пернатую ношу. Служитель спокойно шел, не помышляя даже, что служит предметом высокого внимания. Но острое зрение у спафария не было столь утомлено чтением мелко написанных доносов и панегириков, как подслеповатые глаза евнуха, и он отлично разглядел, что несут не курицу, а петуха. В руках у этого человека бился огромный белый петух с красным гребнем. Халкидоний так и заявил:

— Служитель несет петуха.

— Петуха?

— Смею утверждать.

— Гм… Куда же он несет его?

— Вероятно, на поварню, — высказал свое предположение Халкидоний, польщенный тем, что волею судьбы принимает участие в таком важном обсуждении земных дел.

Губы логофета скривились в скептической ужимке.

— На поварню? Не думаю. Она расположена на другом конце двора, за кладезем святого Саввы… Странно, странно…

Однако Никифор спохватился, и разговор снова перешел на Олега.

— Итак, архонт находится на корабле?

— На корабле.

— И считает, что по козням киевского правителя?

— Я уверял его, что это не так.