Я – пророк без Отечества. Личный дневник телепата Сталина - Вольф Мессинг

Я ничего не просил у Творца. Мне кажется, что людская назойливость не подобает общению с Господом.

Просить приплоду, вымаливать дары – это так мелко, так недостойно. Да и какое может быть общение у Творца и твари дрожащей?

Когда лицемеры лебезят, утверждая, что «мы – пыль под пятой Его», они сильно преувеличивают и слишком переоценивают человечество. Весь род людской для Бога – исчезающе малая величина, и умолять Его подать некие блага суть убожество и стыдная суетность.

От дум о высоком меня оторвали два товарища в штатском, но даже издали в них угадывались сотрудники НКВД. Они поздоровались и сказали, что со мной хочет поговорить товарищ Абакумов. И пригласили в машину.

Разумеется, я не стал задираться и сел в подъехавшую «эмку».

Дом, к которому меня подвезли, вывески над входом не имел, но охрана тут была.

Меня провели в кабинет капитана госбезопасности Абакумова, и я занял стул. Правда, хозяин кабинета садиться не предлагал – он был из тех людей, которым приятно унижать ближнего.

Неприятный оказался человек, к тому же он был настроен ко мне довольно-таки враждебно. Только из-за того, что я родился евреем.

Поразительно, но в Советском Союзе был распространен антисемитизм, хотя и сам Ленин был на четверть евреем.

А Троцкий? Каганович? Маленков? И тем не менее…

А Абакумов все продолжал свои игры: перекладывал папки на столе, просматривал – для виду – какие-то бумаги, – в общем, изображал крайнюю занятость.

Это тоже было приемом из серии «Как унизить посетителя». Вот только я к нему сам не пришел, меня привели. Стало быть, я нужен Абакумову. Так чего ж тянуть? Есть нужда – выкладывай, в чем дело. Или я попал к дураку? Похоже, что так оно и есть.

Вероятно, капитан получал от процесса унижения некое извращенное удовольствие – поглядывая на меня, он словно вырастал в своих глазах.

– Вольф Мессинг – это настоящее ваше имя? – снизошел капитан наконец.

– Не совсем, – ответил я. – Мое настоящее имя – Велвел, но в документах я для удобства записан как Вольф.

– С какой целью находитесь в Вильно? – резко спросил Абакумов и пристально, не мигая, посмотрел мне в глаза.

– Приехал сюда на гастроли.

Абакумов начал меня раздражать. К чему этот допрос?

Вспомнив, как меня принимал Берия, я ощутил неприязнь к капитану – недалекому, жестокому и охочему до власти.

Невольно я передал Абакумову это воспоминание как посыл, и капитан испугался. «Мало ли, какие отношения у этого жида с наркомом», – подумал он опасливо и резко сменил «маску», мигом перевоплотившись в доброго и отзывчивого человека.

Но его нутро по-прежнему оставалось гнилым. Я был ему нужен как инструмент для упрочения положения.

Абакумов не просто так интересовался моими психологическими талантами, в нем жила вера в могущество гипноза, немного детская. Отец его второй жены выступал под именем Орнальдо именно как гипнотизер, причем неплохой.

Отсюда, по-видимому, и возник интерес к моей персоне.

– Я наслышан о ваших необыкновенных способностях, Вольф Григорьевич, – сказал капитан вкрадчиво. – Очень бы хотелось увидеть, как вы это делаете.

– Что именно? – уточнил я.

– Внушение! – выпалил Абакумов. – Сейчас я приглашу сотрудника, а вы попытайтесь внушить ему что-то невероятное. Пусть он споет… Нет, пусть лучше спляшет… Нет, внушите сотруднику, чтобы он пригласил меня танцевать. Сможете?

– Смогу.

Капитан вызвал пожилого офицера, и я отдал ему мысленный приказ побыть «кавалером».

Офицер с несколько неуклюжей грацией приблизился к начальнику, церемонно поклонился и сказал:

– Разрешите пригласить вас на вальс!

Абакумов смешно растерялся, но «кавалер» был настойчив – он повторил свое приглашение, и я приказал ему обо всем забыть.

Офицер недоуменно оглянулся, совершенно не разумея, как это он оказался так близко от непосредственного начальства, и Абакумов быстро сказал ему: «Ступайте!»

Капитан был сильно впечатлен, но еще долго выспрашивал меня о том, как да что. Под конец он успокоился и даже повеселел.

– Вы, как советский человек, не откажетесь помочь органам, если потребуется? – спросил он с легким нажимом.

– Как советский человек, всегда готов оказать органам посильную помощь.

– Ну, я и не ожидал от вас другого ответа, и вы никогда не пожалеете о своем решении. Вы не думайте, Вольф Григорьевич, мы умеем ценить преданность. Ваша помощь будет хорошо оплачена…

– Помогать своей стране я буду бесплатно, а вот…

– Ну, ну! – добродушно подбодрил меня Абакумов.

– Я бы очень хотел узнать, что сталось с моими родными в Польше…

Капитан деловито кивнул и сказал увесисто:

– Узнаем, Вольф Григорьевич!

На этом мы и расстались. Я вернулся в гостиницу и позволил себе рюмочку коньяка…

20 декабря 1940 года

У меня были выступления в Гомеле. Вечером, после концерта, я сидел в номере гостиницы и пил чай, сдобренный армянским коньяком.

Вечер получался замечательный – устал я, конечно, сильно, но за час уютных «посиделок» утомление покинуло меня. Я чувствовал приятную расслабленность и умиротворение.

На улице было холодно и начиналась метель, снежинки шеберстели в окно, а в номере тепло и тихо. Я мирно «оттаивал» после дневного напряга, когда надо было держать себя в кулаке, не распускаться, не позволять себе ничего лишнего.

Теперь же, наедине с собой, я мог и размякнуть. Имел право.

Все беспокоящие меня мысли я отогнал от себя, отложил на потом, на завтра. Вот наступит утро, и пусть возвращается время тревог и опасений. А пока…

Тут в дверь постучали, и я со стоном покинул мякоть кресла. Прошел обреченно – и открыл двум офицерам при полном параде.

– Товарищ Мессинг? – сказал один, четко отдав честь. – Мы за вами. Собирайтесь, вас ждут в Москве.

Мало что понимая, я оделся, обулся, прихватил с собой портфель и вышел. Меня отвезли на аэродром и посадили в самолет. Первый раз со мной было такое, чтобы за мной высылали самолет!

В салоне было холодно, моторы гремели, пуская дрожь.

Это мешало думать. Заснуть тоже не выходило.

На Центральном аэродроме я пересел… вернее, меня пересадили в «ЗИС». Автомобиль проехал за город, на дачу И.В. Сталина.

На какую именно, я не знаю до сих пор, а о хозяине дачи я узнал, прочитав мысли сопровождающих.

Вот уж где мыслей было! Моих собственных. Всяких. Чего я только не передумал, пока фары «подметали» заснеженное шоссе!

И вот она, дача вождя.

Охрана меня тщательно обыскала, отняла портфель, и офицер для поручений провел в сталинский кабинет.

Читая чужие дневники, я заметил в них то же самое, что присутствует в моих собственных записях, – обилие деталей.

Суть этого мелочного воспроизведения прожитых дней я понял не так давно – человек пишет дневник для себя самого, чтобы закрепить прошлое за собой. Ведь в памяти остается очень мало из того, что было, буквально крупицы. А вот если сразу, на свежую голову, записать недавние события, то они останутся с тобой навсегда. Ты просто не сможешь их забыть, а если и запамятуешь что-либо, то откроешь дневник, прочтешь – и вот оно, твое былое.

Я прекрасно помню встречу с Иосифом Виссарионовичем.

Мне сразу стало понятно, что товарищ Сталин не поддается внушению – это человек со стальной волей. К тому же у него имеется то, что отличает истинного государственного мужа от просто политика, – харизма. Тот незримый ореол, та аура, что приводит к повиновению целые народы, а у врагов вызывает почтение.

Харизма – продукт высшей нервной деятельности, и ее тоже можно назвать необыкновенной психологической способностью, имеющей отдаленное сходство с массовым гипнозом.

Когда я вошел в кабинет, товарищ Сталин сидел за столом, изучая какие-то документы. Увидев гостя, он встал, приблизился и молча оглядел меня, словно изучая. А я изучал его.

Иосиф Виссарионович был ко мне доброжелателен, хотя и чувствовалось явное недоверие. Видимо, получив различные материалы, вождь составил обо мне нелестное мнение как об очередном шарлатане.

Потом Иосиф Виссарионович предложил мне сесть, и мы закурили: он – трубку, я – папиросу.

– Откуда вы родом, товарищ Мессинг? – спросил Сталин спокойно, но пристальный взгляд его желтых глаз не позволял расслабиться.

Нет, я не испытывал страха, мне ничего не грозило. Просто, разочаровавшись, вождь спокойно отпустил бы меня, навсегда позабыв о моем существовании. А я хотел, ну, не то чтобы понравиться, но произвести наилучшее впечатление – точно.

Я рассказал о моей родине, о семье.

– А когда вы ощутили свои способности, Вольф Григорьевич?

– В отрочестве, товарищ Сталин, или даже в детстве, когда предсказал, что у соседа корова сдохнет. Но тогда я не понимал, что это именно мои способности позволили заглянуть в будущее. Да я и слов таких не знал…

Иосиф Виссарионович усмехнулся, вынул трубку изо рта и сказал: