Журавленко и мы - Энна Аленник

— Я же помню! — кричит Лёва. — В руке у него был карандаш!

Журавленко, что-то сообразив, говорит:

— Надо смотреть там, у регулятора.

Он развинчивает трубу снизу и вытаскивает из неё не карандаш, а два намертво скреплённых затвердевшим раствором кирпичика.

Эти сросшиеся кирпичики и устроили пробку. Из-за них и дрожала и хрипела модель.

Лёва шепчет:

— Я хорошо вытирал, досуха!

А Маринка сидит с полными слёз глазами. Это дядя Серёжа виноват. Он выхватил у неё из рук необтёртый кирпич; он бросил его в контейнер и начал с нею танцевать… А она? Она ведь не сказала: «Нет, подождите, он ещё мокрый».

Маринка сидит одна в последнем ряду. Никто на неё не смотрит. Все смотрят на два сросшихся кирпичика и смеются, но уже не язвительно, без всякой иронии. А папа вытирает лоб и говорит собранию:

— Не надо перерыва. Виноваты. Садитесь.

Глава тридцать четвёртая. Собрание постановило

На демонстрационной площадке стоял двухэтажный домик с проёмами для окон.

Все в зале аплодировали.

Журавленко попросил слово. Он перечислил всех, кто ему помогал, кто отдавал этой, не оплачиваемой деньгами работе часы своего отдыха.

Он показал, что двое из них здесь, вот они на площадке у модели, а троим не дали билетов, как он ни настаивал.

Потом Журавленко сказал, что начал он работу в одиночестве, а кончил в коллективе, который назвал себя Общественной мастерской изобретателя, — и это куда больше, чем просто мастерская. Это самый бескорыстный труд; за ним будущее.

В зале зааплодировали ещё громче.

Но Журавленко попросил ещё минуту тишины. И для чего бы вы думали? Для того, чтобы сказать о Лёве и Маринке.

Он не показал в их сторону, не устроил им смотрин, хотя отлично знал, где они сидят. Он без всякой улыбки, очень серьёзно назвал собранию двоих ребят и коротко, как всё, что он говорил, отметил, что их участие было нужным для него и важным.

Этому сообщению Журавленко многие в зале удивились. Не приходилось им, солидным людям, слышать, чтобы на таком высоком деловом собрании упоминали о каких-то ребятах.

А некоторые оживились, заулыбались, — им это очень понравилось.

Лёва сидел широко раскрыв глаза, подняв брови, слушал и думал: что он там помог! Не так бы хотел, да не давали!

Если б не два злополучных кирпичика, Маринка ждала бы, что на неё покажут. Она бы косы взяла наперёд и банты расправила. Но сейчас она ещё сидела ни жива ни мертва. Она повторяла про себя слова Журавленко: «Их участие было нужным и важным». Только сейчас она как следует поняла, что, если прийти к человеку, когда он один и ему трудно, — это же тоже помогать. Ведь если ты за него переживаешь, — так он уже не совсем один. «Ничего, всё-таки я была нужна, — думала Маринка, — и буду нужна, вот буду!»

А в зале уже слышалось в одном конце и в другом слово «Общественная». Вот встал и вышел на середину, к площадке, человек, тот самый, на руки которому упали пальто ребят. Это крупный учёный Дмитрий Евгеньевич Корсак. Он много нового внёс в строительное дело, и его здесь знали все.

Он сказал:

— Во-первых, товарищи, надо подхватить это прекрасное начинание. Надо добиться, чтобы у нас, не в чьей-нибудь комнате, а в специально отведенном для этого помещении была организована Общественная мастерская изобретателя. Я надеюсь, что многие творческие люди и Иван Григорьевич Журавленко будут создавать в ней новое и вдохновлять своих помощников.

— Правильно! — подтвердило большинство собравшихся.

— Во-вторых, — продолжал Дмитрий Евгеньевич Корсак, — поздравляю строителей с ценнейшим изобретением. Скоро смеяться будем, вспоминая, как по кирпичику руками строили дома.

Корсак спросил о чём-то председателя, затем институтского профессора Журавленко и предложил собранию записать в своём постановлении, что инженеры-строители и учёные Ленинграда считают необходимым в кратчайший срок построить машину, действующая модель которой сегодня демонстрировалась.

Председатель спросил:

— Кто с таким предложением согласен?

Поднялся целый лес рук.

— Кто против?

Не поднялось ни одной.

— Кто воздержался?

Лениво поднялись четыре руки.

Лёва заметил, что Розовенький не голосовал ни за, ни против, что он хотел было поднять руку с теми, кто воздержался, но передумал и тоже не поднял.

Как только кончилось собрание, Дмитрий Евгеньевич Корсак подвёл его к Журавленко и представил:

— Знакомьтесь. Это Пётр Петрович Липялин — начальник большого конструкторского бюро при заводе строительных машин.

Розовенький широко улыбнулся:

— Да мы более чем знакомы! Мы вместе с ним, Дмитрий Евгеньевич, в школе учились, в одном классе! Я его ещё просто Ваней помню. Он, бывало, и тогда нас своими способностями удивлял.

Тут Розовенький заметил, что Журавленко хочет что-то сказать совсем не в тон ему, и поспешно похлопал своего одноклассника по плечу:

— Поздравляю! Рад за тебя. Нет, брат, ну кто бы мог подумать?

В эту минуту Корсака отозвал какой-то инженер о чём-то посоветоваться.

А розовенький Липялин снова, как старший младшего, похлопал Журавленко по плечу:

— Значит… давай, заходи ко мне. Недаром говорится, что все дороги ведут в Рим. А для строительной техники Рим — это, в общем и целом, наше конструкторское бюро и наш завод.

— Благодарю, — ответил Журавленко и насторожился, ожидая подвоха. — Завтра приду.

— Ну, недельку-другую можно пропустить. После такой работы не мешало бы сначала в санаторий съездить. Осунулся ты изрядно.

Весёлая ирония слышалась в голосе Журавленко, когда он сказал:

— Тронут твоей заботой. Но в санатории не нуждаюсь. Не буду откладывать ни на недельку, ни на другую, — до завтра!

Розовенький приветливо развёл руки:

— Пожалуйста! Договорились! Буду ждать тебя с утра, И модель давай, привози прямо к нам.

Этим и кончился решающий вечер.

Глава тридцать пятая. Возвращение домой

Модель решили оставить до утра в Доме Новой Техники.

Лёва не помогал при упаковке, даже тогда, когда его об этом просили, и насупившись стоял в стороне. Он бы на месте Ивана Григорьевича так не поступил. Лёва был уверен, что Розовенький задумал что-то недоброе. Почему он сказал «пропустить недельку-другую»? Потому что не хочет, чтобы строили машину. Вредитель он, как пить дать!

Лёва просил:

— Не оставляйте тут модель, Иван Григорьевич. Ни за что не оставляйте!

А Иван Григорьевич засмеялся и пожал Лёвино плечо, как пожимают руку:

— Не волнуйся.

И вот модель поставили в какую-то комнату возле самого вестибюля, почти рядом с дверью на улицу, а заперли комнату на пустяковый замок. Кто захочет, — в два счёта откроет!

Вот гардеробщик уже подал Ивану Григорьевичу, дяде Мише и папе пальто; ворча, выдал Маринкино и Лёвино, которые тоже очутились на вешалке.

Папа сбегал на стоянку такси, подкатил к подъезду на роскошной «Победе» и распахнул дверцу:

— Шикнём в честь победы. Приглашаю!

Ребята уселись на диванчик между Шевелёвым и Журавленко. Рядом с водителем сидел Сергей Кудрявцев. Он был радостнее и праздничнее всех. На кого ни глянут его быстрые глаза, — так и обдадут победным: «Знай наших!»

Молодой водитель проникся его настроением, понял, что у его пассажиров сегодня особый день, и повёл машину действительно с заправским шиком.

Маринка сидела утомлённая и бурными переживаниями и успехом Журавленко. В её ушах ещё гремели аплодисменты. Она несколько раз громко выдохнула:

— Фу-ух!

Потом подумала:

«Что я, сумасшедшая — говорить в такой вечер про те два несчастных кирпичика? Я когда-нибудь после скажу. Может быть, не очень скоро… а скажу, — вот честное слово!»

Лёва то наслаждался тем, что катит на такой «Победе» рядом с Журавленко, то огорчался:

«Все мы едем, а она там одна…»

Он имел в виду модель. Он был влюблён в неё, как только может быть влюблён мальчишка в машину, да ещё такую, которая ожила, заработала на его глазах и принесла победу.

«Пусть за шесть лет, — думал Лёва, — а доказал Журавленко: вот вам немыслимая затея!»

Водитель быстро вёз их по морозным улицам. За стёклами по ту сторону, где сидел Сергей Кудрявцев и за ним Журавленко, замелькали деревья.

— Парк, — объявил Кудрявцев. — Тоже посажен в честь победы — только всенародной. Эх, не представить вам, ребятки, чего это стоило — до неё дотопать!

Деревья Парка Победы проплывали совсем близко. Каждый фонарь среди белых заснеженных веток казался луной. И ветки светились голубоватыми искрами.

— Ну как в сказке! — почти прошептала Маринка. — После всего даже нервы успокаивает.

— Нервы! — передразнил Сергей Кудрявцев и подмигнул ей и Лёве. — А здо́рово вы, милые мои, оскандалились. Нельзя вам доверять. Баста! Да если б Иван Григорьевич мигом не сообразил, в каком месте развинчивать, — форменный был бы провал!