Маленький городок в Германии. Секретный паломник (сборник) - Джон Ле Карре

– Здесь работают по большей части вольнонаемные из местных, – пояснил Гонт сквозь шум. – А поскольку они немцы, выше им хода нет.

В его голосе чувствовалась симпатия к иностранцам, хотя и слегка замаскированная, сдержанная в силу его профессиональной принадлежности.

Слева открылась дверь, и на них обрушился поток белого света, выявивший небрежно оштукатуренные стены и потертую доску для объявлений на двух языках. Две девушки, собиравшиеся выйти из секретариата информационной секции, посторонились, чтобы уступить им дорогу. Тернер машинально посмотрел на них, и невольно пришла мысль: «Это твой мир. Человек второго сорта и чужак». Одна несла термос, вторая держала тяжелую стопку папок. У них за спинами через окно, защищенное ставнями для ювелирных магазинов, виднелась автостоянка, откуда тут же донесся рев двигателя мотоцикла, когда курьер стремительно выехал с нее. Гонт нырнул куда-то вправо вдоль еще одного коридора. Потом остановился, и они оказались перед нужной дверью. Пока Гонт подыскивал ключ, Тернер смотрел через его плечо на табличку, прикрепленную по центру: «Хартинг Лео. Разбор жалоб и консульские вопросы». Она выглядела как случайная примета живого человека или же как не менее случайный памятник покойному.

Буквы первых двух слов достигали добрых двух дюймов в высоту. По краям их обвели каймой и заштриховали красным и зеленым карандашами. Хотя слово «консульские» сделали еще крупнее, кайма была жирно выполнена чернилами явно для того, чтобы придать еще больше значительности и без того такому важному понятию. Чуть наклонившись, Тернер слегка прикоснулся к поверхности таблички. Ее изготовили из наклеенной на картон бумаги, и даже при скудном освещении виднелись тонкие карандашные линии, которыми предварительно наметили верхние и нижние края каждого слова. Какой смысл заключался в этом? Четкое определение границ более чем скромного существования? Или же попытка скрыть обман, окружавший эту жизнь? Обман. Кажется, уж теперь-то вывод стал совершенно очевидным.

– Поторопитесь, – велел он.

Гонт отпер замок. Когда Тернер взялся за ручку и толчком открыл дверь, он снова услышал голос ее сестры по телефону и собственный ответ перед тем, как положить трубку: «Только сообщить ей о своем отъезде за границу». Окна оказались закрыты. От линолеума на них дохнуло жаром. Пахло резиной и воском. Одна занавеска была чуть задернута. Гонт потянулся, чтобы отдернуть ее.

– Оставьте! Держитесь в стороне от окон. Стойте при входе. Если кто-нибудь появится, прикажите немедленно уйти.

Тернер бросил вышитую подушечку на стул и огляделся.

У письменного стола были ручки из хромированной стали. И вообще стол выглядел лучше, чем рабочее место Брэдфилда. Настенный календарь одновременно служил рекламой голландской фирмы, занимавшейся снабжением дипломатического корпуса. Несмотря на свои крупные габариты, Тернер двигался очень легко, все изучая, но ни к чему не прикасаясь. На стене висела старая армейская карта, разделенная на первоначальные зоны военной оккупации. Британскую зону обозначили ярко-зеленым цветом – плодородный оазис посреди иноземных пустынь. Ощущение, что находишься в камере тюрьмы усиленного режима, подумал он. Должно быть, из-за решеток на окнах. Из такого места просто отчаянно хочется сбежать. Отсюда рванул бы на свободу любой. Здесь и пахло более чем странно, но он не мог понять, как появилось это сочетание, просто бившее в нос.

– Что ж, я удивлен, – сказал вдруг Гонт. – Очень многого не хватает, как я погляжу.

Тернер даже не взглянул на него.

– Чего, например?

– Сразу в точности и не определишь. Штуковин разных, приспособлений. Это ведь комната мистера Хартинга, – пояснил он, – а мистер Хартинг обожал всякие штучки-дрючки.

– Какого рода штучки?

– Во-первых, у него был аппарат для приготовления чая. Крепкого и бодрящего, чтобы сразу проснуться поутру. Он готовил прекрасный чай, это точно. Право, жаль, что теперь его нет.

– Что еще?

– Электронагреватель исчез. Новейшего типа, с вентилятором и двумя спиралями. Потом, была лампа. Потрясающая японская лампа. Светила во все стороны, как сейчас помню. Повернешь рукоятку, и свет становился приглушенным, мягким таким. Она была очень экономичная – как он мне рассказывал. Но я не мог себе такую позволить, а теперь уж точно не смогу после того, как урезали премиальные. Но он, вероятно, все увез домой, – добавил он утешительным тоном. – Куда еще все могло переместиться, как не к нему домой?

– Да, верно. Скорее всего, так и есть.

На подоконнике стоял транзисторный приемник. Склонившись, чтобы приборная панель оказалась на уровне глаз, Тернер включил его. И сразу раздался исполненный слащавых эмоций голос диктора радиостанции британских вооруженных сил, читавшего комментарий к побоищу в Ганновере и предсказание относительно перспектив для Великобритании в Брюсселе. Тернер стал медленно перемещать указатель вдоль подсвеченной шкалы с обозначением волн, напрягая слух каждый раз, когда ловил такую же трепотню на французском, немецком или голландском языках.

– Я думал, вас интересуют только проблемы обеспечения безопасности. Так вы сказали.

– Да, я действительно так сказал.

– Но вы едва ли вообще обратили внимание на состояние окон или дверного замка.

– Обращу. Непременно обращу. – Он обнаружил передачу на славянском языке и слушал особенно внимательно. – Вы его хорошо знали, не так ли? Частенько заглядывали на чашку чая, надо полагать?

– Да, был грех. Но это зависело от свободного времени больше, чем от чего другого.

Выключив радио, Тернер выпрямился.

– Выйдите из кабинета и подождите, – распорядился он. – А ключ отдайте мне.

– Что же он такого натворил? – спросил Гонт, медля с исполнением приказа. – Отчего все пошло наперекосяк?

– Натворил? Хартинг? Ничего. Он в отпуске по семейным обстоятельствам. Я просто хочу побыть здесь один, вот и все.

– Но, говорят, у него неприятности.

– Кто говорит?

– Все кому не лень.

– Какие неприятности?

– Не знаю. В аварию попал, что ли. Понимаете, он не пришел на репетицию хора. А потом и в церковь.

– Он плохо водит машину?

– Об этом не мне судить.

Отчасти в знак протеста, отчасти из чистого любопытства Гонт продолжал торчать в дверях, наблюдая, как Тернер открыл деревянный платяной шкаф и заглянул туда. Три фена для сушки волос, так и не распакованные, стояли в коробках внизу рядом с парой резиновых галош.

– Вы ведь его близкий друг, верно?

– Не совсем. Мы приятели только в хоре, вот как оно обстоит.

– Ах да. – Теперь Тернер присмотрелся к Гонту внимательнее. – Вы пели под его аккомпанемент. Я и сам когда-то любил хоровое пение.

– Вот это номер! Ну надо же! И где вы пели?

– Дома, в Йоркшире. – Тернер произнес это с исключительным дружелюбием, не сводя глаз с простоватого лица Гонта. – Как мне сказали, он отличный органист.

– Неплохой. Я бы скорее так выразился, – подтвердил Гонт с оговоркой, довольный, что обнаружил общность интересов с гостем.

– А кто был его особенно близким другом? Кто-то другой из хора, верно? Может, даже леди? – Тернер задавал вопросы все еще уважительным, почти почтительным тоном.

– Он ни с кем близко не сходится, наш Лео.

– Тогда для кого он купил вот это?

Фены были различного качества и сложности устройства. Цены на коробках колебались от восьмидесяти до двухсот марок.

– Для кого? – спросил он еще раз.

– Для всех нас. Для дипломатов и простых сотрудников – все равно. Он взял на себя работу, понимаете ли, обеспечивать персонал товарами по каталогам с дипломатической скидкой. Всегда готов помочь. Он такой, наш Лео. И неважно, что ты ему заказываешь: радиоприемники, посудомоечные машины, автомобили, – он все добывает в два счета.

– Стало быть, хорошо знает систему, верно?

– Это точно.

– И немножко зарабатывает сам. Берет небольшой процент, как я подозреваю. За хлопоты, – предположил Тернер без тени осуждения. – Все по справедливости.

– Я за ним этого не замечал.

– А девушки? Он и ими может вас снабжать, ловкий малый?

– Ни в коем разе! – ответил Гонт, заметно шокированный.

– Тогда чего ради он старается?

– Просто так, наверное. Я даже не знаю.

– Просто добрый человек, готовый всем помогать бескорыстно, так получается? Чтобы все его любили. Должно быть, вот причина.

– А что здесь странного? Мы все хотим нравиться другим.

– Склонны пофилософствовать, как я вижу.

– Да, он всегда готов помочь, – продолжал Гонт, слишком медленно замечая перемену в настроении Тернера. – Взять хоть Артура Медоуза. Вот вам отличный пример. Лео всего день как перевели в референтуру, а он уже снова как простой посыльный спускается вниз за почтой. «Не тревожтесь из-за пустяка, – говорит он Артуру. – Поберегите ноги. Вы уже не так молоды, как прежде, и у вас других забот полон рот. Я сам все принесу». Вот он какой, Лео. Обходительный, обязательный. Почти святой, если учесть его проблемы.