Уто - Андреа Де Карло

Досадуя на себя, набрасываюсь на Джефа-Джузеппе:

– Как ты можешь тут жить?

– В каком смысле? – спрашивает он, и его взгляд отрывается от моих губ и начинает неприкаянно блуждать по гостиной, как рыба в новом аквариуме.

– Мадонна, да вы здесь, как на луне!

– Неправда! – в его голосе слышатся панические нотки. – Здесь нормально.

– Что значит – нормально? – продолжаю я нападать, не давая ему передышки. – Почему же тогда ты так безразлично об этом говоришь? Ты сам по себе или придаток своей семьи?

– Мне только четырнадцать лет, – растерянно говорит он.

Эта его беспомощность, в которую он и сам уже уверовал, бесит меня. Какого черта он строит из себя добровольную жертву, не способную не только решать, но просто желать чего-то?

– Четырнадцать лет – не так уж и мало, – говорю я. – Если и дальше будешь вести себя, как маменькин сынок, то таким и останешься. На всю жизнь.

– Что же мне делать? – спрашивает он неуверенно своим голосом-мутантом. Ни малейшей попытки защититься, уклониться. Стоит передо мной в своей нелепой светлой одежде, купленной ему матерью, и ждет инструкций.

– Кончай быть таким хорошим, кончай склевывать без разбору все, чем тебя тут пичкают, слушать трепотню гуру, сидеть задницей на полу в вашем идиотском храме и помогать соседям. Не слушай разговоры о даре, благодатном духе, и какое тут счастье, и какая тут красота, не молись перед едой, как у вас заведено. А главное, приучай себя к мысли, что ты должен уехать отсюда при первом удобном случае, если не хочешь застрять тут навеки.

Джеф-Джузеппе опирается обеими руками на рояль и, не глядя на меня, говорит:

– Разве ты не живешь со своими в Милане?

– У меня никаких своих нет! – огрызаюсь, как собака на привязи. – Когда мне было шесть лет, мой отец бросил мою мать и, не долго думая, отправил нас из Чили. Спасибо, хоть в аэропорт проводил. Второй муж моей матери взлетел на воздух вместе с целым домом. Найденная нога оказалась самым крупным из оставшихся от него кусков. Мой сводный брат меня ненавидит. Мамаша чокнутая. Отличная семейка, одним словом.

Джеф-Джузеппе, опустив голову в пол и почти отвернувшись от меня к стене, говорит:

– Я не хотел сказать ничего такого…

– И даже живя в семье, я был сам по себе, – отрезал я. – В любой момент мог от них уйти, и они прекрасно это понимали. Я с ними вообще не разговаривал. Поесть в кухню выходил ночью, когда они спали, а в остальное время сидел у себя в комнате, запершись на два оборота ключа. Играл на фортепьяно, только когда их всех дома не было.

Я знаю, что вру, что провоцирую его, но это потому, что я стараюсь обмануть самого себя, отогнать мысль о своем трусливом бездействии. Если бы не инерция, я выбрал бы другое место, а не приехал бы сюда, чтобы оказаться тут в заложниках. Не слишком-то это красиво вымещать злость на мальчишке, у которого переходный возраст и все такое, это ни заслуг, ни мужества мне не прибавит. У меня перехватывает дыхание, во рту едкая горечь от отвращения к самому себе.

Джеф-Джузеппе и не догадывается о моих угрызениях совести; он казнится, что так бестактно коснулся болезненной темы, хоть наверняка знал от матери обо всем, что случилось в моей семье. Он считает, что разбередил мою рану, и как теперь быть – не знает. Чешет в затылке, смотрит в окно, не появились ли Витторио с Марианной, не придут ли они ему на помощь.

Я больше не говорю ни слова. Машу приветственно рукой, как в кино, и иду беззаботной походочкой к лестнице, утопая ногами в мягком упругом ковре.

Встреча с выздоравливающим гуру

Читаю в гостиной книгу про айкидо. Ки – значит Духи. Библиотека Фолетти напоминает рыбную лавку, где большая часть товара несъедобна: мне приходится долго рыться, прежде чем я отыщу что-то вроде сардины или барабульки. Впечатление такое, будто читабельные книги сохранились по чистой случайности в соседстве со сборниками выступлений гуру, энциклопедией ведийской мысли, очерками о дзэн-буддизме, историей индуизма, нравственными притчами для детей. Если я натыкаюсь на что-то удобоваримое, то книга либо попала сюда из предыдущей жизни Витторио, либо чудом оказалась среди литературы, прошедшей чистку по дороге в вестибюль Кундалини-Холла. Как всегда, я читаю не подряд: у меня привычка начинать с конца, затем я заглядываю в середину, прочитываю несколько первых страниц и только уже потом, если не пропал интерес, читаю остальные главы. Никакой это не метод, обыкновенная лень, ведь когда знаешь, чем дело закончится, то не важно, что там в начале, и глупо тратить время на середину, все равно, читаешь ты роман или ученый труд. Такое чтение хорошо еще и тем, что я потом помню каждое слово, а если это партитура, то каждую ноту, по зрительным нервам информация поступает внутрь меня и прочно там оседает, а наружу выходит уже только по моему сигналу. Я сбивал с толку консерваторских преподавателей, они были уверены, что я только прикидываюсь лентяем, что это у меня маска, а на самом деле я работяга, каких мало. Они и мысли не допускали, что я лентяй, что я шутя, без всякого труда запоминаю ноты, усваиваю услышанное, увиденное, прочитанное.

Одна из глав книги про айкидо объясняла, что у человека центр мировой энергии находится на десять сантиметров ниже пупка, но человек не всегда это знает. Смешно, если представить, сколько народу с мировым центром под пупком разгуливает по земле; с другой стороны, в этом что-то есть. Мне всегда казалось, что мое понимание жизни близко к восточному, подразумевающему определенное равнодушие к материальным благам, земным чувствам, земным связям. Выбор у меня был большой, было что выбирать из смеси философий и религий, даже если судить только по книгам в доме Фолетти и в вестибюле Кундалини-Холла. По всей этой печатной продукции с пучками света на обложках, зачарованными глазами и листьями магических растений, с многозначительными комбинациями гласных и согласных в заголовках. Для меня все эти переплеты были вроде разных этикеток одного и того же товара, ничего не стоило придумать еще одну и еще, и еще. Было бы интересно взять понемногу из каждого источника, перемешать и на то, что получится, поставить свой копирайт. Организовать духовное шоу с музыкой для привлечения молодежи. Мистическое кунфу. Я листал книгу про айкидо, давая волю фантазии.

Можно продемонстрировать убедительный опыт – попробовать поднять Уто Дродемберга, когда он не сосредоточен на Ки. Это совсем нетрудно, при росте метр семьдесят пять он весит всего пятьдесят три килограмма. Разве это вес? К нему подходит узколобый детина, берет его под мышки и без труда поднимает. Потом ставит на землю и отступает на четыре шага. Мускулы напряжены, кривые ножищи широко расставлены. Уто Дродемберг сосредоточивается на Ки, смещает центр тяжести ниже. Прикрывает глаза, берет длинное дыхание, чуть сгибает колени, плавно выпячивает лобок и подтягивает зад. Ощущает в десяти сантиметрах ниже пупка неизменную силу мировой тяжести, невидимый поток космической энергии, который медленно проходит через все тело и приковывает его к земле. Гениталии тут ни при чем, это выше, так что никакой двусмысленности. Уто Дродемберг легким движением головы подзывает детину, и тот подходит – тупая рожа, стрижка под ежик. Детина с утра до ночи потеет в спортзале, ворочает сотни килограммов железа, качает мускулы на тренажерах. С его неповоротливым умом этот битюг не знает, что такое сомнения. Толстенные ляжки трутся на ходу одна о другую, бицепсы – стальные шары. Такого можно встретить с женщинами или в кино, увидеть, как он выходит из машины и пытается взять на испуг более слабого и менее тупого, чем он. Не трудно представить, что он ест: кровавые бифштексы и яйца, сверхпротеиновые смеси, анаболические кормовые добавки, используемые в животноводстве. Он заходит со спины и опять подхватывает Уто Дродемберга под мышки, слегка приседает на мощных ногах, как штангист перед поднятием веса. (Это происходит, естественно, на глазах у многочисленных зрителей, в переполненном театре или вечером на стадионе под открытым небом. Напряженное ожидание. Взгляды зрителей, всех до единого, устремлены на Уто Дродемберга и на детину, тысячи людей затаили дыхание.) Детина всей силой своих накачанных мускулов пытается оторвать Уто Дродемберга от земли и не может приподнять его ни на миллиметр. Он дергает его, тужится, напрягает мышцы ног, живота, спины, бицепсы и трицепсы, стискивает зубы, весь красный, но у него ничего не получается. Уто Дродемберг стоит как вкопанный и не желает отрываться от земли, не желает, и все. Он совершенно спокоен, на невозмутимом лице разве что едва уловимый намек на улыбку, в легком теле нет напряженности, оно расслаблено. Детина из кожи вон лезет, скрежещет зубами, его звериное животное самолюбие уязвлено, еще немного, и он лопнет от натуги. В конце концов он сдается, отпускает Уто Дродемберга и, признав свое поражение, обессиленный, удаляется под смех и улюлюканье зрителей. Уто Дродемберг открывает глаза, выходит на авансцену, кланяется, как по окончании концерта. Тысячи и тысячи людей неистово бьют, в ладоши, плачут, смеются, выкрикивают его имя. Уто Дродемберг улыбается, впитывает поток коллективной энергии. Эта энергия способна превратить обыкновенного человека в святого, на ее волне можно воспарить над землей.