Три повести - Владимир Лидин

Пристань осталась внизу. Опять была улица города, серый высокий дом, в котором он был у Губанова утром. На этот раз без особой обиды посмотрел он на мокрые окна. В общем, Губанов не стал перелистывать бумаги, перечислявшие его прошлые ошибки. Он только деловито предложил перейти с мостков парохода на этот заново отстроенный берег. Тучи прорывало на западе. Легкий акварельный размыв возник и стал расползаться нежнейшей синевой. Камни просыхали. Складывались мокрые зонты. Стеклянно на Чуркином мысу зажигались первые огни. Не так уж непогодлив и чужд был теперь город.

Промытый досиня вечер ложился над Амурским заливом, когда Свияжинов дошел до набережной. Дымилось тучное серебро испарений, лилово набухали далекие сопки, а там, ближе к выходу в море, по розовато освещенной воде двигались кунгасы с четырехугольными своими парусами… Нет конечно, для движения вперед возвратился он сюда!

XII

Тысячами своих километров простиралось побережье на карте. Береговой полосой тянулась бесконечно страна — от границы Кореи, Приморьем, окружием Охотского моря, Камчаткой до тихоокеанского соседства с Америкой. Давно, еще на Камчатке, изучена была эта карта. Давно размечены были на ней рыбные промысла, лесопильные и консервные заводы, фактории и радиостанции, которыми со щедростью наделило ее последнее десятилетие. Веками, в запустении, населенные вымирающими народами, лежали бесполезные земли. За десять последних лет невиданно изменилась и расцвела эта карта. Даже на самых заброшенных островах, на отдаленнейших побережьях — повсюду торопливо наверстывались Советской страной потерянные в прошлом годы. Уже по проложенным, ставшим обычными, путям заходили суда в устья далеких рек, где строились новые порты; уже выходили рыболовные флоты в бурное Охотское море; уже изыскивался Великий Северный путь из Ледовитого океана в тихоокеанские воды, чтобы сделать каждодневностью мечту великих русских мореплавателей. В широком разбеге социалистической эпохи меняла свой облик эта карта окраин.

Уже давно магистраль новой истории прокладывалась через Тихий океан. Только четыре столетия назад открыл Магеллан это Тихое море, великие воды Старого Света — Азии. Умирали Венеция, Генуя, — возникали новые торговые пути, становившиеся путями колониальных захватов. К далеким Филиппинам, к Формозе, к Вест-Индии и Индокитаю ревниво и хищно шли мореходы-испанцы. Пути через Тихое море становились путями к колониальному золоту; попутно выжигались огнем недовольные или оказывающие сопротивление народы. В историческом переделе приходила к концу завоевательная слава Испании. На смену ей, на заморский дележ, уже торопились корабли под голландскими и британскими флагами. Далеким окружным путем, по следам Магеллана, обходили они южную оконечность земли, которая в пору первых открытий считалась полуостровом Азии. География разоблачила ошибку: это был Новый Свет. Он лежал на пути из Западного моря — Атлантики — в новое Восточное море. За первыми каравеллами вышли первые, паровые суда. С торопливой жадностью наверстывал Новый Свет свое запоздание к мировым захватам. Хвост перешейка, на котором висели Южная Америка с Бразилией и Аргентиной, становился преградой для дальнейших завоевательных целей. Столетие спустя его взрезали Панамским каналом. Испанская Куба мешала стратегическим планам, и Америка опрокинула испанское былое владычество, завоевывая новые рынки и создавая базы для военного флота. Соперничали страны, привыкшие к колониальным захватам, прокладывая новые морские пути. Дряхлеющая Атлантика шумела вдоль западного побережья Америки, Тихий океан омывал ее восточные берега.

На пути к этому материку старой Азии лежала своими островами Япония. Так же, омывая ее берега, перед ней простирались тихоокеанские воды. Вслед за военным флотом Америки вырастал военный флот Японии. Вслед колониальным устремлениям Англии и Америки в Китай, в Корею, в Маньчжурию создавала и Япония свои колониальные планы. Первая мировая война только расчистила поле для новых столкновений. Обновленные флоты вырастали в доках Америки, Японии, Англии, оспаривая друг у друга мощность, быстроходность и дальнобойность орудий.

Иными целями жил, опоясывался радиостанциями, нефтяными вышками, строил рыбные промысла и консервные заводы, шахты и питомники пушного зверя омываемый теми же тихоокеанскими водами советский берег. Выкорчевывались десятилетия отсталости и запустения, строились школы для народов, не имевших до революции письменности, и первые посланцы этих некогда вымиравших народов шли в Институт народов Севера и в университеты.

Изучая проблему Тихого океана, разглядывая карту необъятных просторов, Свияжинов со счастливым чувством наносил на нее обозначения новых строительств… А сейчас он был обращен к мелочам, к повседневности, как бы заслонявшим эти широкие и волновавшие его перспективы. Прошло три недели со вторичного его посещения Губанова. Был ли сам он иным в этот раз или иначе его встретил Губанов, но договорились они по-деловому. В числе других был он направлен на путину. Сроки были крайние. Неувязки, отсталость, малая воля к работе приводили к срывам, к невыполнению планов. Но не в одних только людях лежали причины. Причины были также и в условиях. Условия мешали работе. Работа плохо улучшала условия. Люди приезжали с иными сноровками, привыкшие к иному порядку работы. Они приспосабливались туго и нехотя. Работа казалась им временной, окраинной работой. Местных сил не хватало. Край был велик, в людях была нужда. Каждый день возникал с очередного боя за мелочи, за увязку работы. Мало-помалу дело захватило его. Борьба была настоящей. Обстановка походила на фронт. Даже далекие знакомые чувства вызывала боевая тревога каждого дня. Нити неувязок и срывов терялись в канцеляриях, в трестовских залежах. Прорывы возникали, как обходные движения противника. Противник двигался, наблюдал, — Свияжинов ощущал временами его губительное дыхание. Только как-то вязок, неясен, недоговорен до конца был этот противник. Прежде всего плохо и позорно было поставлено промысловое переселение. Как и в прошлые годы, оказывались недостроенными ловецкие бараки на промыслах. Постройка бараков упиралась в недостаток материалов, материалы — в плохую погрузку, плохая погрузка — в простои судов, простои судов — в плохую работу порта, в медленные сроки ремонта. Казалось, взад и вперед передвигала упорная сила эту бесконечную цепь. Не хватало промысловых моторных судов. Судоверфь запаздывала, опрокидывала календарные сроки. С другой стороны — с перебоями, плохо проходила работа на механизированных судах — сейнерах, дрифтерах, траулерах… Много было и другого: не хватало тары, запаздывал бондарный завод, часть добычи протухала, шла на тук, выбрасывалась обратно в море. А косяки рыбы шли. Похожие на свечение моря, проносились они вечерами в заливе и уходили назад, пока на ходу перестраивалась система работы.

Впервые Свияжинов понял, что многое он знал понаслышке, с приглядки. Надо было тоже доучиваться на ходу. Широкие планы возникали именно из будней, из каждого дня. Ни один масштаб не мог бы быть создан без этой ежедневной черновой борьбы. Несколько жестко, но правильно вернул его Губанов на основную дорогу.

Судоверфь запаздывала с изготовлением судов. В заводском комитете, на производственных совещаниях Свияжинов спорил два дня, охрип, сорвал себе голос. В декаду в ударном порядке достроены были, снабжены моторами, спущены на воду четыре кавасаки. Еще два дрифтер-бота спускались в ближайшие дни. На стапелях стояли железные корпуса в скелетных распорках шпангоутов. Подъемный кран поднимал временами готовые, серо окрашенные новенькие катерки и спускал их на воду. Их были десятки, а нужны они были сотнями…

Вечер был розов от заходящего солнца. Корабли дремали на рейде. Отсюда, с пригорка, видны были бухта, судоверфь, ржавый глянец воды. Дневная смена закончила день. В тишину заката выл гудок. Окна слепли. Солнце опустилось за сопку. Вечерняя смена разошлась по литейным, механическим, судостроительным цехам. Камчатская привычка смотреть на закат. Рыжий глянец воды меркнул, сменяясь холодком синевы. Кто-то обогнал и заглянул ему в лицо.

— А ведь я не признал тебя, Свияжинов, — сказал обогнавший неуверенно. — Гляжу — стоит человек… вроде как бы ты. Бакшеев… Дмитрий Бакшеев.

— Дмитрий Бакшеев… постой… Митька, ты?

Теперь и Свияжинов узнал веснушчатое, покрасневшее от радости лицо, рыжеватые махры из-под кепки. Митька Бакшеев… приятель детства, с которым вместе гоняли по порту, знали все его запахи, все названия судов… бегали в харчевни есть пельмени за гривенник… вместе притаскивали с сопок мешки с диким виноградом и кедровыми шишками.

— Пройдем сюда в садик… расскажи по порядку. Откуда ты, где ты?