Деревянное яблоко свободы - Владимир Войнович

Никакие здравые доводы ни на кого не действуют, иногда думаю, уж не я ли сам сошел с ума? В библиотеке попросишь какую-нибудь беллетристику или стихи, смотрят на тебя, как на ненормального. Лассаля, пожалуйста, сколько угодно, «Колокол» в любом количестве, а ежели Пушкина начнут искать, то, пожалуй, и не найдут. (А я, признаюсь, именно здесь и вошел во вкус. Не знаю, не из чувства ли противоречия? А впрочем, нет, не стану возводить на себя напраслину. Здесь, далеко от дома, особенно чувствуешь обаяние этого истинно русского поэта: да и вообще начинаешь подходить к литературе совсем с другой стороны.) Еще здесь все читают сейчас «Бесов» Достоевского, и все ругают. Между прочим, Нечаев, про которого, говорят, написал Достоевский, по слухам, находится тоже в Цюрихе, скрывается от русской полиции, представленной здесь весьма широко.

Вот, мой друг, в каком клубке имею я удовольствие проживать в настоящее время. Чем дело кончится, не знаю, но чувствую, идет к нехорошему.

Хотелось бы мне очень увидеть тебя теперь и обсудить толково все, о чем пишу так длинно и смутно. А когда приведется?

Твой Алексей.

Глава 17

Михаил Николаевич Владыкин, пензенский помещик и бывший актер, приехал в Цюрих за своей женой, которая на старости лет, как он говорил, стала мучиться блажью, то есть решила посвятить себя медицине. В самом деле, Леониде Яковлевне было уже за сорок; рядом с девятнадцати-двадцатилетними студентами она действительно казалась если и не старухой, то женщиной весьма почтенного возраста. Супруги пытались держать себя со всеми на равной ноге, и я держался с ними на равных и говорил Владыкину «ты», но для Веры и Лиды дистанция была непреодолимой. Тем не менее Владыкины часто бывали у нас, а мы у них, к нашей компании иногда присоединялась Щербачева, и вшестером мы коротали вечера, играя в лото или стуколку. Тот вечер был «лотошный». Леонида Яковлевна «кричала», то есть держала в одной руке парусиновый мешок, запускала в него другую руку, унизанную несколькими перстнями да еще браслетом черненого серебра, доставала фишки или кости, уже не помню, как они называются, и выкрикивала номера. Мы сидели за круглым столом каждый перед своей карточкой и кто монетой, кто спичкой, кто обрывками бумажки, закрывали совпавшие номера. Все шло тихо и мирно, пока Щербачева вдруг ни с того, ни с сего не высказалась в том духе, что, дескать, все студенты повально занимаются политикой, сами не учатся и мешают учиться другим. Разговор, естественно, пошел по этим рельсам, Лида сказала, что со своей подругой Варей Александровой видела недавно на улице Бакунина.

– У него такие сверкающие глаза и целая грива волос. Он похож на льва.

– Этих львов, кажись, нынче начали отлавливать, – сказала Леонида Яковлевна, запуская руку в мешок.

– Это в каком же смысле? – насторожилась Лида, почувствовав какой-то подвох.

– Говорят, швейцарская полиция арестовала Нечаева и собирается выдать русским властям. Тридцать четыре, – сказала она, посмотрев на очередную фишку.

– Не может быть! – в один голос сказали Лида и Вера.

– Почему же не может быть? – спросила Владыкина.

– Потому что… потому что… Я, кажется, выиграла, – сказала Лида. – Потому что швейцарское правительство революционеров не выдает.

– В том-то и дело, – Владыкина положила мешок на стол, – что его выдали не как революционера, а как уголовника.

– Разве можно его считать уголовником? – спросила Вера, посмотрев на меня.

– Видишь ли, – сказал я, – если даже убийство совершается по политическим мотивам, действие это все равно уголовное.

– И все-таки подло выдавать его как уголовного преступника, – сказала Лида.

– Не подлее, чем заманить своего товарища в темное место и там убить, – пожала плечами Владыкина.

– Мы про это ничего не знаем. Если и убил, то, значит, нужно было для дела.

Не думаю, чтобы эти Лидины слова можно было тогда принимать серьезно. Должно быть, оговорилась, не найдя подходящего довода в свою пользу. Но я помню, как переменилось тогда лицо Леониды Яковлевны, с каким изумлением глянула она на свою юную оппонентку.

– Ну, милая моя, – сказала она с расстановкой, – эдак-то вы далеко пойдете. В чем же польза такого дела, ради которого человека нужно убить?

Лида и сама почувствовала, что перехватила в споре, но уже не могла сойти со своей позиции.

– В конце концов, у каждого человека могут быть ошибки.

– Ошибки? – взвилась Владыкина. – Заманить товарища в какой-то грот, душить его, стрелять из пистолета, а потом привязать к шее камень и утопить в пруду – это уж, извините меня, ошибка, которую совершали так обдуманно, долго и последовательно, что можно было бы и опомниться. Если вы хотите знать, кто ваш Нечаев, почитайте новую вещь Достоевского, «Бесы» называется, там все про это правильно сказано. Небось не читали?

– Буду я еще читать всякую дребедень, – обиделась Лида.

– Напрасно вы так отзываетесь, – улыбнулся Михаил Николаевич своей обычной виноватой улыбкой. – Очень занятная вещь. Я сам, поддавшись общему впечатлению, сначала плевался, а потом не мог оторваться, так здорово все накручено.

– Михаил Николаевич, – с упреком сказала Лида. – Вы тоже считаете Нечаева уголовником?

– Да я вам не про Нечаева, а про «Бесов».

– А я вас спрашиваю про Нечаева.

Не из беспринципности, а по доброте, не желая никого обидеть, Михаил Николаевич с ответом не спешил.

– Ну, не мнись! – прикрикнула на него жена. – Ты взрослый человек, тебя спрашивает девушка, отвечай, как думаешь.

– Конечно, конечно, Лёничка, – заторопился Владыкин. – Мы, старшее поколение, должны прямо отвечать на вопросы. Видите ли, Лидинька, то, что сделал Нечаев, конечно, нельзя сказать, чтобы было хорошее дело… То есть я хотел сказать, что с нравственной стороны… А впрочем, вы же знаете, что мнение моей жены есть мое мнение.

Щербачева отвернулась. Я засмеялся. Владыкина рассердилась.

– Не строй из себя дурака! – закричала она. – Тебя спрашивают серьезно, так ты серьезно и отвечай. А впрочем, от тебя все равно серьезного ответа никогда не добьешься. Что же касается Достоевского, – повернулась она опять к Лидиньке, – то я считаю, что он совершенно прав: все эти ваши Нечаевы и прочие революционеры и есть настоящие бесы. – От Лидиньки она повернула лицо ко мне: – Вы со мной не согласны, Алексей Викторович?

– Нет, – сказал я твердо, – я с вами не согласен. Я по своим убеждениям не за революцию, а скорее за эволюцию, но я против того, чтобы судить какую-то категорию людей огулом. Я за то, чтобы каждого отдельного человека судить отдельно по совершаемым им лично делам.

– Ну конечно, – сказала она, – вы следователь, это сказывается.

– Возможно, – согласился я, стараясь этот спор притушить.

Но тут вступила в разговор молчавшая до сих пор Щербачева.

– Милая Лидинька, – сказала она с материнскими нотками в голосе. – Зачем вы спорите? Для чего вам нужна революция? Вы хотите освободить народ? Да этот же ваш народ чуть что вас же первых на первой осине и вздернет.

– Нет, меня он не вздернет. Это он вас вздернет!

Лицо Щербачевой перекосилось. Она развела руками.

– Ну, знаете ли, это уже слишком. Зачем же переходить на личности!

– Поскольку спор наш заходит в тупик, – сказал я, поднимаясь, – нам пора расходиться.

Происшедшее у Владыкиных было неприятно для всех. Вера и Лида долго шли молча, и только уже у самого дома Лида вдруг остановилась и спросила:

– Алеша, где можно достать пистолет?

– На что он тебе? – удивился я. – Уж не собираешься ли ты вызвать на дуэль Леониду Яковлевну?

– Нет. Я хочу напасть на полицию и отбить Нечаева.

– Что? – Я просто опешил от ее слов. – Ты думаешь, что ты говоришь?

– Да, я думаю. Я хочу напасть на полицию и отбить Нечаева.

Вмешалась Вера.

– Лида, – строго сказала она, – если ты вздумаешь это делать, я пойду с тобой.

Она встала рядом с младшей сестрой. Даже в темноте было видно, что глаза у обеих сверкают решимостью. «Господи! – подумал я в ужасе. – Ох, и нахлебаюсь я еще с ними!»

Дня два еще Лидинька мучилась своей блажной мыслью достать пистолет и напасть на полицию, потом как будто остыла. На какое-то время жизнь вошла в свою колею: лекции, библиотека, вечерние прогулки.

Как-то, задержавшись в библиотеке, я вернулся домой позже обычного. Еще поднимаясь по лестнице, я услышал оживленные голоса. Открыв дверь, я застал Веру и Лиду стоящими посреди комнаты. Видно, они о чем-то спорили и при моем появлении замолчали. Обе они выглядели расстроенными, мне даже показалось, что глаза у Лиды заплаканы.

– В чем дело? – спросил я и заметил в углу у двери саквояж желтой кожи.

– Лида уходит от нас, – тихо сказала Вера.