Капитали$т: Часть 1. 1987 (СИ) - Росси Деметрио

В начале все было очень чинно, прилично и почти официально. Звучали тосты за супругов, которые вместе уже столько лет — отдельно за каждого и за обоих сразу, за семью вообще, которая — крепкий тыл, за дальнейшие свершения на семейном фронте и тому подобное. Разговоры начальники вели самые обычные, застольные, в основном одаривали комплиментами виновников торжества.

Где-то после пятого тоста языки у гостей развязались. Так, товарищ Бубенцов сообщил, заговорщицки понизив голос (мне приходилось вслушиваться!), что у Ивана Ивановича — неприятности. И что большой вопрос — усидит ли Иван Иванович.

Иван Иванович Сысоев был первым секретарем обкома, фактически — полноправным хозяином области. Я читал о нем в местных газетах, еще будучи Антоном Ерофеевым, и вспомнил, что его действительно сняли примерно в это время, вот только за что — вспомнить не мог. В девяностые годы Иван Иванович попытался «сходить в политику» — то ли в мэры, то ли в депутаты, но ничего у него не вышло, успешно конкурировать с молодыми и голодными претендентами он, похоже, уже не мог.

Немного позже я узнал от маменьки, что за всесильным Иваном Ивановичем действительно обнаружились серьезные косяки. И даже не за ним самим, а за некоторыми его подчиненными, обкомовскими работниками разного уровня. Вернее — за их великовозрастными детишками-студентами. Детишки, то ли от скуки, то ли от вседозволенности, начудили. Организовали тайную организацию — клуб поклонников Адольфа Гитлера. И было у них там весело — чтение самиздатовской «Майн кампф», эсэсовские руны, кожаные плащи «под гестапо», железные кресты вместо комсомольских значков и даже факельное шествие на территории городской свалки — в честь дня рождения любимого вождя. Конечно же, никакой тайной организации у балбесов не вышло, им даже накосплеиться толком не дали — тайное быстро стало явным. Разразился скандал — подковерный, но очень неприятный для обкома, о произошедшем узнали в самой Москве. Делу, конечно, серьезного хода не дали, несмотря на гласность, несостоявшихся наци турнули из института и комсомола — кого в армию, а кого — в психдиспансер, родителей тоже турнули с насиженных мест, с понижением. Дошло до того, что под самим Иван Иванычем зашатался трон — ему предъявили развал работы с кадрами. И вот, областная элита была озабочена возможными кадровыми изменениями и перестановками.

— Ждут комиссию из ЦК...

— Первого, говорят, в августе в отпуск, а после отпуска — на другую работу, каким-нибудь заводом руководить...

— Да, упустили мы молодежь... Упустили!

— Много позволено стало, перестройка эта... — недовольно гудел товарищ Бубенцов.

— Ходят, патлы отрастили, не поймешь — девка или парень!

— Раньше бы, при Леониде Ильиче, обрили бы прямо в отделении, да пятнадцать суток! — Глава городской милиции Николай Николаевич был суров и тосковал о прошлом порядке.

— Валерий Александрович, говорят, у нас стенки завезли югославские?

— Если первый уйдет, кто же будет? Боже сохрани, чтобы не Аржанов!

— Имеется Югославия, как ни быть, Юрий Петрович, дорогой! Вы скажите, вам в котором часу удобно, чтобы привезли?..

— Ни в коем случае нельзя, чтобы Аржанов... Тогда нас всех... Фанатик!

— Инквизитор!

— И дурак. На Горбатого молится.

— Ах, Валерий Александрович, что бы мы без тебя делали!

— Есть на него что-нибудь? Илья Константиныч, ты чего молчишь? Захмелел, что ли? Есть у твоего ведомства на Аржанова материалы? Должны же быть!

— Говорят у него там... Короче, на сердечном фронте. Моральный облик! А реальные вещи — у Николая должны быть...

— С секретаршей, говорят? Это хорошо, конечно. Но мало. В таком кто не грешен...

— Петя, ты чего?! — раздается возмущенный женский голос. — Что такое говоришь, да еще при людях?!

— Наташа, да успокойся! Ну сказал человек не подумавши (молчи, Петя!), ну что ж теперь! — вступила в беседу маменька.

Неизвестный мне Петя чего-то примирительно и неразборчиво бубнил.

— И вообще, — негромко, но веско сказал кто-то, — дорогие дамы, не могли бы вы нас оставить? Нам тут некоторые скучные вещи обсудить надо.

Маменька защебетала чего-то, и дамы небольшой, но шумной толпой проследовали в ее комнату.

— Товарищи, ну что вы, в самом деле! Давайте поднимем бокалы!

— Тост! Товарищ Бубенцов! Григорий Степанович! Просим!

— Кгм... Этот бокал я хочу поднять за всех нас, товарищи! И за нашу дружбу! Чтобы мы, как в том фильме... помните, товарищи? Мушкетеры! Один за всех и все за одного! Стоять друг за друга! Насмерть! Как под Москвой в сорок первом!

— Браво!

— Прекрасный тост!

Звон бокалов и небольшая пауза. А потом чей-то вкрадчивый голос сказал задумчиво:

-... и уж если Иван Иваныч уйдет... как ни жаль — хороший человек и честный партиец! ... то лучшей кандидатуры т у д а, чем наш Григорий Степанович и не найти! Нет, не найти!

Григорий Степанович что-то довольно загудел в ответ, я не смог разобрать — что именно.

— А с Аржановым нужно решать вопрос, товарищи. Николай Николаевич! Коля! Ну рассказывай!

Милицейский начальник шумно откашлялся.

— Там есть еще по линии ОБХСС... Колхозы заказывали наглядную агитацию... у какой-то артели. У частников. По звонку из отдела агитации и пропаганды — чтобы только у этой артели заказывали.

— Отлично! — с восторгом в голосе заявил кто-то. — Это уже серьезно, товарищи, это не шуры-муры с секретаршей!

— Те артельщики набрали заказов тысяч на двести... А работы там, наши эксперты говорят — много если тысяч на шестьдесят.

— Значит, почти полтораста тыщ в карман?! Ловко! — изумился мой папенька.

— Но это, товарищи, информация, так сказать, с колес. Его причастность еще доказать нужно, — сухо сказал Николай Николаевич.

— Так доказывай, Коля, елки зеленые! — обрадовался папенька. — Пусть эти артельщики показания дадут — так и так, делились с отделом агитации, под их покровительством! Главное, чтобы протокол был! Сам знаешь!

— Да знаю я, — мрачно отвечал Коля, — но и ты, Володя, пойми — мне уже из прокуратуры звонили, мол, что за репрессии, подавление частной инициативы? А прокурор у нас — такое... Ежовщину, говорит, развел...

— Да-а... — мрачно протянул папенька.

— А вообще, товарищи, — вкрадчиво сказал Владимир Александрович, — в обком сейчас плевать нельзя. Даже в Аржанова. Потому что любой плевок в обком — это лично в Иван Иваныча плевок. А может он усидит еще. Мы ж не знаем точно!

— Торговля дело говорит, — согласился товарищ Бубенцов. — Тут нужно осторожно работать! Ювелирно!

— В общем, товарищи, предлагаю таким образом, — сказал папенька, — ты, Коля, крутись как хочешь, но чтобы показания от этих артельщиков были. Ход им пока давать не обязательно, пусть будут в качестве страховки. Не пригодятся — и хорошо! Но думаю, что пригодятся. В общем, не нам тебя учить. И в газете нужно тиснуть статейку — мол органы разоблачили расхитителей, многие тысячи ущерба... Сейчас о мафии любят говорить — вот вам мафия! Спайка жуликов и ответственных товарищей. Без имен, без имен! Сделаем статейку, Петр Васильевич?

— Это легче легкого, — отозвался совсем хмельным голосом Петр Васильевич, — спасибо гласности — матери нашей!

— Ну вот и славно, — подвел итог товарищ Бубенцов, — тогда давайте, товарищи, еще по одной, и позовем дам, а то они заскучали, наверное...

Я переваривал полученную информацию. Значит, трон под первым секретарем обкома шатается. И если рухнет, то весьма вероятно, что его займет некий Аржанов, которого мой папенька и его друзья терпеть не могут. И у которого рыльце, некоторым образом, тоже в пуху. Еще бы — урвать сто пятьдесят тысяч на одной только наглядной агитации! Нашей мелкоспекулянтской братве такие доходы и не снились! И вот, горком начинает боевые действия против обкома. Очень интересно, но не очень понятно — чем дело кончится. Я пошел на кухню заварить чай и заодно послушать, о чем судачит в маменькиной комнате женская половина собравшихся. Там все еще успокаивали Наташу — супругу Петра Васильевича, который, как выяснилось, не считает супружескую измену чем-то слишком предосудительным.