HHhH - Лоран Бине

«Берлин. 15 марта 1939 г.

Фюрер и рейхсканцлер в присутствии рейхсминистра иностранных дел фон Риббентропа принял сегодня в Берлине президента Чехословакии д-ра Гаху (похоже, немцы, сами же и срежиссировавшие признание Словакии независимой, пока еще официально его не подтвердили) и министра иностранных дел Чехословакии д-ра Хвалковского по их просьбе. Во время встречи состоялось откровенное обсуждение чрезвычайно серьезного положения, сложившегося на территории нынешнего чехословацкого государства в результате событий последних недель.

Обе стороны выразили единодушное убеждение, что целью всех их усилий должно быть обеспечение спокойствия, порядка и мира в этой части Центральной Европы.

Президент Чехословакии заявил, что, стремясь к достижению этой цели, а также к окончательному установлению мира, он с полным доверием отдает судьбу чешского народа и страны в руки фюрера германского рейха.

Фюрер принял это заявление и сообщил о своем решении взять чешский народ под защиту германского рейха и обеспечить ему автономное развитие, соответствующее его самобытности…»[106]

Фюрер ликует. Он вбегает в комнату, где сидят две его секретарши, и с жаром восклицает: «Дети, поцелуйте меня, быстро! Гаха только что подписал акт о капитуляции. Это величайший триумф моей жизни! Я войду в историю как самый великий немец!»

Для того чтобы отпраздновать событие, он решает отправиться в Прагу.

Самый красивый на свете город словно бы сотрясает судорога. Местные немцы норовят взбунтоваться. По Вацлавской площади, просторному бульвару[107], где прямо за спиной конной статуи святого Вацлава высится огромное здание Национального музея, проходят демонстранты. Провокаторы пытаются организовать стычки, но чешская полиция получила приказ не вмешиваться. Насилие, грабежи, вандализм со стороны тех, кто ждет прихода братьев-нацистов, – это военный клич, которому молчаливая столица не отвечает даже эхом.

А вот уже на Прагу опустилась ночь и ледяной ветер прогнал всех с улиц. Сейчас оскорбления в адрес полицейских, дежурящих у Deutsches Haus, Немецкого дома, выкрикивают только взбудораженные подростки, но ребят совсем мало – так, кучка… Справа от астрономического циферблата Орлоя, Пражских курантов на Староместской площади, скелет дергает за веревочку. Он делает это веками каждый час. Полночь. Слышен характерный скрип деревянных ставен, но бьюсь об заклад – никто в эту минуту не стоит, глазея на чередование в окошках фигурок апостолов, которые быстро возвращаются внутрь башни, где, наверное, будут в безопасности. Я представляю себе стаи воронов над костелом Девы Марии перед Тыном, мрачный собор, ощетинившийся зловещими сторожевыми башнями. Под Карловым мостом течет Влтава. Под Карловым мостом течет Молдау[108]. У пересекающей Прагу мирной реки два имени, одно чешское, другое немецкое, и, сдается мне, одно имя все-таки лишнее.

Чехи нервничают, им никак не удается заснуть. Они еще надеются, что дополнительные уступки умерят аппетит Германии, – но о каких уступках может идти речь, разве не на всё уже согласились? Они рассчитывают, что раболепие президента Гахи смягчит людоеда Гитлера. Их воля к сопротивлению была сломлена в Мюнхене из-за предательства Англии и Франции, и теперь им нечего противопоставить нацистской воинственности, они стали пассивны. То, что осталось от Чехословакии, уже не мечтает ни о чем, кроме спокойного существования маленькой нации, но гангрена, занесенная много веков назад в Богемию Пршемыслом Отакаром II, распространилась по всей стране, и ампутация Судет не могла ничего изменить. Перед рассветом по радио сообщают об условиях договора между Гахой и Гитлером. Это просто-напросто аннексия, и ничто иное. Новость для каждой чешской семьи – как гром среди ясного неба. День еще даже не занимается, а по пражским улицам уже ползет приглушенный ропот, который постепенно усиливается, а затем превращается в гул. Люди выходят из своих домов. У некоторых в руках чемоданчики – это те, кто спешит к дверям посольств, чтобы попросить защиты и убежища, и в том и в другом им, как правило, отказывают. Становится известно о первых самоубийствах.

И вот уже ровно в девять в город въезжает первый немецкий танк.

На самом деле я понятия не имею, въехал ли первым на улицы Праги именно танк. Вроде бы передовые части состояли в основном из мотоциклистов – просто на мотоциклах и на мотоциклах с колясками.

Ладно, пусть так: в девять часов утра в чешскую столицу въезжают немецкие солдаты на мотоциклах. И видят там, с одной стороны, местных немцев, которые бурно приветствуют их как освободителей, – и спадает не покидавшее их в течение нескольких дней нервное напряжение, а с другой – чехов, размахивающих кулаками, выкрикивающих угрозы, распевающих свой национальный гимн, – и от этого в них все больше нарастает тревога.

На Вацлавской площади (для Праги она то же, что Елисейские Поля для Парижа) – плотная толпа, да и на главных улицах города вермахтовские грузовики вскоре уже не могут продвигаться вперед, заблокированные манифестантами. В эти минуты немцы не очень-то понимают, что делать дальше.

Вот только до восстания еще далеко. Да, народ вышел на улицы, но сопротивление ограничивается тем, что манифестанты кидают в захватчиков… снежки.

Главные стратегические объекты: аэропорт, военное министерство, а главное – центр государственной власти, возвышающийся над столицей замок Градчаны, – удалось взять не то что без кровопролития, но без единого выстрела. Еще не пробило и десяти, а артиллерийские батареи уже расположились на крепостных стенах и обратили дула к Нижнему городу.

Все проблемы сводятся теперь только к передвижению: немецким машинам ох как тяжело приходится под снежной бурей, и в самых разных местах можно увидеть то замерший из-за поломки грузовик, то танк, в котором отказала ходовая часть. Кроме того, немцы с трудом ориентируются в лабиринте пражских улиц. Они спрашивают дорогу у чешских полицейских, и те отвечают с безупречной вежливостью – вероятно, сказывается «павловский рефлекс» уважения к мундиру… Идущая вверх от площади Малой Страны к Пражскому граду сказочно красивая Нерудова улица с удивительными гербами, эмблемами и вывесками на каждом доме перегорожена заблудившимся броневиком. Пока шофер узнаёт дорогу, вокруг машины собирается молчаливая толпа чешских ротозеев, и солдат, высунувшийся из башенки на крыше, не снимает пальца с гашетки ручного пулемета. Но ничего не происходит. Генералу, командующему немецким авангардом, не на что пожаловаться, кроме мелких актов саботажа: всего-то и было что несколько проколотых шин.

Гитлер может спокойно готовить свой визит в столицу Чехии – город «обезопасили» еще до конца дня. По берегам Влтавы мирно проходят конные части, объявлен комендантский час: чехам запрещено появляться на улице после двадцати часов; у входа в официальные здания расставлены часовые, у каждого – винтовка со штыком. Прага сдалась без боя. Грязные мостовые, мокрый снег… Для чехов начинается долгая, очень долгая зима.

Мимо бесконечной, ползущей, как змея, по обледеневшей дороге колонны солдат с трудом продвигается к Праге кортеж из «мерседесов». В путь отправились самые видные персонажи гитлеровской клики – Геринг, Риббентроп, Борман. А в личном автомобиле фюрера рядом с Гиммлером сидит Гейдрих.

О чем он сейчас думает – сейчас, когда после долгой дороги они прибыли наконец к месту назначения? Волнует ли его красота «города ста башен»? А может быть, его не занимает ничто на свете, кроме предоставленной ему из ряда вон выходящей привилегии? Или его раздражает, что кортеж все время путается и с трудом отыскивает дорогу в городе, которым фюрер овладел только сегодня утром? Или… или его похожий на счетную машину мозг уже начинает планировать невиданную карьеру с истоками здесь, в древней столице Чехии?

Будущий Пражский палач, тот, кому сами чехи дадут еще и прозвище Мясник, знакомится с городом богемских королей: улицы безлюдны, опустошены комендантским часом; на заснеженных и грязных мостовых – отчетливые следы колес и гусениц немецкой армии; в только что занятой оккупантами Праге все спокойно, и это впечатляет; в витринах лавок – хрустальная посуда или колбасное изобилие; в центре Старого города – оперный театр, где дают моцартовского «Дон Жуана»; движение левостороннее, как в Англии; к замку, стоящему на холме в прекрасном одиночестве, ведет вьющаяся серпантином дорога; главные ворота – они под охраной эсэсовцев – украшены статуями – великолепными, но вызывающими тревогу…[109]