Миллион миллионов, или За колёсиком - Александр Анин

— Ну хоть что-нибудь скажи, — просит Мхов, — ну напрягись, мне очень надо. Хоть какие-нибудь ощущения, догадки. Что всё это может означать?

— Ты что, не понимаешь? — устало спрашивает Клара. — Никаких ощущений. Никаких догадок. Ничего. Сплошной мрак, холод. То-то и страшно. А означать это может только то, что за этой фотографией как бы никого, ничего и нигде нет. Но об этом я тебе, по-моему уже говорила, вот.

— Клара, послушай, — Мхов берёт её ладони в свои, заглядывает ей в глаза. Он уже почти ни на что не надеется и продолжает, лишь повинуясь устоявшейся привычке по возможности доводить начатый разговор до конца. — Этот человек приходил в моё казино. Играл. Ходил в уборную. Его видели, с ним общались. Я лично видел его. Своими глазами.

— Кирилл! — взволнованно говорит Клара. — Ну что ты от меня хочешь? Я бы рада тебе помочь. Но я ничего, ничего не могу сказать! Я ж не колдунья, в конце концов, чтобы видеть то, чего нет!

— А кто-то может видеть то, чего нет? — Мхов изо всех сил вцепляется в её последнюю фразу.

— Ну, мой дед, кажется, мог.

— Он умер, я знаю, — торопится Мхов. — А что именно он мог?

— Вау, — Клара в раздумье морщит лоб, — он как-то говорил, что не всё, что здесь происходит, имеет здешнюю причину. Говорил, что на многое влияет что-то, что находится в иных, невидимых мирах. Нет, он называл их по другому… не невидимые, а… непроницаемые, вот.

— Надо же. И?

— И мог видеть и объяснять, наверное, какие-то здешние вещи как порождение нездешних.

— Серьёзно? Например?

— Ну, Олегыч, ну я не знаю! Он меня не посвящал в эти дела, да я маленькая была. Он вообще никого к этому особо не подпускал. У него был свой круг, типа, маги там всякие, колдуны, они где-то собирались тайно, это же всё было в «совке» под запретом. Потом перестали вроде скрываться, но всё равно в семье про эти дела ни гу-гу. А последние годы он вообще замолчал. Так, скажет иногда чего-нибудь, ну, там, смотрит телевизор, президент вякает, или эти кексы в Думе лапшу вешают, и говорит сам себе: «Трансференция убожества!», или ещё что. И как захохочет! И опять молчит.

— Трансференция, говоришь? Ну-ну… — Мхов рассеянно трёт лоб. — Магия, непроницаемые миры… А бабки-то, между прочим, реальные…

— Какие бабки? — оживляется Клара.

— Я ж говорю, реальные, — невесело усмехается Мхов.

И тут звонит его мобильный. Жена просит, просто умоляет послать кого-нибудь, чтоб заехали после семи вечера за сыном в школу. Мол, у Алексея сегодня куча факультативных занятий, а сама она зависла аж в Переделкине у Ольги, а Володе, водителю, ещё везти их в галерею к такому-то, да на презентацию к сякому-то, и он никак не обернётся, и вообще она сегодня приедет поздно, так что уж пожалуйста и так далее и тому подобное.

Мхов слышит по голосу, что жена уже прилично клюкнула, так что, не вдаваясь в подробности, он обещает всё организовать как надо и даёт отбой. Глядит на свой «Ягер Лекультр» из 18-каратного розового золота — четверть седьмого. «Сам съезжу», — решает Мхов. И то: надо воспользоваться случаем, попробовать ещё раз поговорить с сыном после вчерашнего происшествия на дороге.

— Выхожу, — говорит он в трубку связи с охраной.

— Уходишь? — Клара разочарованна.

— Надо, — Мхов разводит руками.

— А я думала… — она кивает в сторону спальни.

— Да я тоже думал. Но…

Клара, недовольная, провожает его до двери, обиженно сопя, целует в щёку.

Уже на пороге Мхов вдруг останавливается.

— Учиться тебе надо идти, родная, вот что, — говорит он.

— Учи-и-иться, — хнычет ошарашенная таким поворотом Клара.

— Короче, — продолжает Мхов, игнорируя её унылый протест, — позвоню одному человеку. Пойдёшь в бизнес-школу, или как там оно у него называется. Год-два поучишься, куплю тебе дело. Дальше будешь учиться заочно. Вернёшься в университет. Всё.

— Ну, если уж ты такой Папа Карло, — кривляется Клара, — то обязательно купи мне бумажную курточку и книжку с картинками, а потом я загоню книжку и вместо школы пойду на шоу Карабаса Барабаса, а потом Лиса Алиса и Кот Базилио…

Дальнейшего Мхов, спускаясь по лестнице в сопровождении телохранителя, уже не слышит.

В машине он перебирает в голове весь разговор с Кларой, нащупывает в кармане паспорт Позарезского Сергея Никаноровича, еле слышно бормочет: «Магия, бля!» Хорошенько подумав, звонит Срамному.

— Пётр Арсеньич, такое дело. Срочно найдите мне мага. Мага, говорю. Откуда я знаю, белого, чёрного, хоть сиреневого! Специалиста по иным мирам. Иным, они же невидимые, они же непроницаемые. Вот именно! Только Пётр Арсеньич! Настоящего, серьёзного спеца, не какого-нибудь там… Да? Правда? Ну, отлично! Хорошо. И сразу сообщите. Что? В школу за Лёшкой. Ну. Конечно. Вашими молитвами. До связи.

Проезжая по Маросейке, Мхов крестится на Храм Святителя Николая-Чудотворца, так как полагает, что верит в Бога. Он не числит себя религиозным человеком, сплошь и рядом нарушает запреты и заповеди, однако главный, на его взгляд, признак веры, великий страх перед невозможностью спасения души, постоянно живёт в нём. «Невозможность» — это для него самое то слово, потому что ну как тут спасёшься! Ясно же сказано, легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в рай. Нажива — большой грех, чтобы его по-настоящему искупить, надо просто отдать всё, что имеешь. И больше не иметь.

Мхов усмехается, вообразив, как он и такие как он устраивают что-то типа Акции-по-Раздаче-Кому-Попало-Всех-Своих-Денег-и-Добра. И потом уходят голые и босые в какую-то там даль. Нет, такое никак невозможно. А если не это, тогда что? Мхов не занимается благотворительностью, полагая её куда как большей подлостью перед лицом Господа, чем даже сама нажива. Благотворительность придумали, чтобы обмануть Бога, чтобы не делиться по настоящему. Да ещё, саморекламы ради, устраивают из неё дорогие представления с привлечением прессы. «Не, — думает Мхов, — Бог не фраер, так по этим рамсам не отмажешься!» Особенно когда речь заходит о красоте, о которой более чем много думал Фёдор Михайлович Достоевский. — Отец Даниил гулко откашливается, оглаживает полной ладонью висящий на груди массивный крест, вглядывается в лица детей, заполнивших классную комнату. — Что, как вы думаете, означает его высказывание о красоте, которая спасёт мир? Что это за красота, на которую, по мысли Достоевского, возложена столь масштабная миссия?

Алексей сидит за столом, подперев кулаком щёку. Он ощущает полную невозможность думать о таких вещах. Слишком много в голове своего, другого, к тому же хочется в туалет.

Отец Даниил, меж тем, продолжает: