Заметки авиапассажира. 37 рейсов с комментариями и рисунками автора - Андрей Бильжо

А некоторые ведь лысину зачесывают. Меня всегда мучил вопрос: зачем они это делают? И видели ли они себя сзади? Ощущение, что эти люди прикрывают свою лысину, как интимное место, или боятся, что разбегутся их мысли. Или все, не дай бог, эти мысли узнают. Например, мысли Александра Григорьевича Лукашенко. Мне вообще кажется, что в Белоруссии зачесывание лысины скоро введут в обязательном порядке. А кто ее не зачесывает, тот будет считаться оппозиционером или шпионом. Так что мне в Белоруссию лететь никак нельзя.

Продолжение рейса

Середина мая. Черный снег начал таять на солнце. Сугробы черного снега во дворах доходили до второго этажа. По дорогам – черные ручьи. На тротуарах – черные лужи. Зимой улицы в Норильске посыпают черным шлаком. Его целые горы. Не жалко. Стоя на вершине черной горы, я смотрел на Норильск, расположенный внизу. На эту мрачную смотровую площадку в начале конца полярной ночи поднимаются норильчане, чтобы увидеть, как появляется солнце. Несколько минут – и свидание с солнцем окончено. И вот я смотрю на город, построенный зэками, стоящий на их костях. Достроенный комсомольцами, стоящий на их энтузиазме. В вечной мерзлоте хорошо сохраняется и то и другое. Лучше, чем в человеческой памяти. Город в дыму. Трубы, трубы, трубы. Заброшенные дома старого города и обшарпанные – нового. По позвоночному столбу – мурашки. Писатель Сорокин тихо, с жесткой иронией, говорит: “Да, есть чем гордиться…” – “Да, – согласился я с писателем, – полный…”

На контурную карту рядом с названием этого города школьником я наносил больше всего ромбиков, квадратиков, треугольничков и кружков. В этой точке моей Родины, в ее недрах все есть. Все полезные ископаемые.

Водитель такси в красной летней тенниске (ему тепло уже) повез нас по черной дороге между черными цехами заводов. Арки из труб. Из некоторых труб, а точнее из дырок в них, вырываются клубы дыма и пара. Справа – гора металлолома. Там нашел свой последний приют экскаватор, как замерзший динозавр. Слева – цех с пробоиной в боку. В бесформенной дыре видно пламя огня. Ад на гравюрах, фресках и мозаиках – рай. Веселые картинки. Это – ад! “Поехали скорее отсюда, – это я водителю, – вы сейчас убежите, а мы что будем здесь делать?” Стало страшно, как в детстве. “Устроимся на работу, на этот завод, Андрюша”, – успокоил меня писатель. И стало еще страшнее. Господи, а что здесь зимой? В полярную ночь? В черную пургу? Черная пурга – это когда ветер двадцать пять метров в секунду и минус тридцать. И темнота. Коэффициент жесткости выводится из минусовой температуры плюс скорость ветра. Ветер в Норильске двести пятьдесят дней в году. Норильск – ветер всегда дует в лицо. “На рыло” – так шутят местные.

А начальник Норильского лагеря (“Норильлага”) любил музыку. Он был меломаном. Он и украинский хор заказал. Весь хор в лагерь и отправили. А еще были нужны Северу ученые, архитекторы, геологи да и просто рабочие руки. Надо ж железную дорогу строить кому-то. И город. Планов-то громадье. Вот и поступали сюда в трюмах руки и головы. По Енисею. Двадцать лет подряд. “Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек”. Это из рупора выливалось на пристани в Дудинке, когда зеки на ней, на этой пристани, на коленях стояли с руками за спину. И мой дед среди них, тогда младше меня сегодняшнего. Щуплый интеллигент, носивший пенсне и написавший учебник “Полиграфические машины”. Весь тираж пошел под нож. У меня остался один экземпляр. Деда расстреляли там же, в “Норильлаге”.

А на горе Голгофа – массовые захоронения. Крест от литовцев своим, крест от латышей своим, крест от эстонцев своим, крест от поляков своим, звезда Давида евреям, поставленная американским евреем. А православная часовня стояла тогда без креста. Денег не хватило. В этом месте ветер дует всегда, все триста шестьдесят пять дней в году. И школьников сюда не водят. Не из-за ветра. Этих страниц в этих учебниках истории нет. Как и сотен тысяч, попавших между страницами истории страны. Они были закладками между этими страницами.

Но люди живут в Норильске вопреки всему и назло всем. Они играют в театре, пишут музыку, читают книги, пишут картины. Они катаются на лыжах, любят друг друга и рожают детей. “Вишенка, я тебя люблю. Спасибо тебе!” – написано на стене напротив роддома огромными буквами. Эти люди умеют радоваться, они открыты, искренни и теплы. И никогда не ноют. А как же иначе, если здесь такой высокий коэффициент жесткости.

25A От рассвета до рассвета

В июне солнце в Норильске уже не садится вообще. Нет ни закатов, ни рассветов.

Программа моя в те апрельские дни была напряженной. Два дня в Норильске. А потом в Венецию, разумеется, через Москву. В противоположную от нее сторону.

Норильск и Венеция – два города, между которыми нет ничего общего. Или что-то есть?

Улетал я в Норильск поздним воскресным вечером. В “Домодедове” было столько людей, что создавалось впечатление, что в Москву граждане прилетают со всей России на уик-энд.

В самолете я быстро заснул. Мое раннее утро наступило через четыре часа. Ночь была коротка.

И вот я уже еду в машине из аэропорта в Норильск. Это было как продолжение сна. Снежный, холмистый, с редкими чахлыми, полуживыми и мертвыми деревьями пейзаж вокруг. Снег, ветер и посыпанная шлаком черная дорога. Не весело. Даже огненный шар солнца, появившийся справа, не радовал меня.

А потом еще появились слева заброшенные многоэтажные дома. С черными прямоугольниками Малевича. Вот где снимать блокбастер. Здесь!

Тут во времена СССР стояла ракетная часть.

“СССР улетел надписью на ракете в глубину истории”, – спросонок подумал я.

А потом еще этот дорожный знак – черное слово “Надежда”, перечеркнутое по диагонали красной чертой. Как же так? Надежда же умирает последней.

“А эта «Надежда» – самый крупный в мире комбинат по производству никеля, – говорит сопровождающая меня хрупкая Инна, как будто прочитав мои мысли, – здесь разливают файнштейн – сплав никеля и меди”.

Стоп. В Москве три часа ночи. Разница во времени. Тяжелая голова. Файнштейн Слава – это же мой близкий друг. Он уже без малого тридцать лет живет в Иерусалиме. Он психиатр. Мы работали вместе и сейчас очень близки. Да вы же с ним давно знакомы.

Сразу стало веселее. Может ли мой друг Слава представить себе там, в Иерусалиме, что в Норильске тысячу раз в день произносят его фамилию?

“Мы будем на «Надежде» сегодня, и вы своими глазами увидите, как выглядит файнштейн”, – сказала Инна. И я совсем повеселел. А то я не знаю!

Оказалось, что “Надежда” – это огромное скалистое плато среди вечной мерзлоты. Земная твердь. Поэтому здесь сначала был железнодорожный… тупик “Надежда”. Тупик “Надежда” – правда, неплохо? Потом построили аэродром “Надежда”. А потом – вот этот комбинат. Вечная мерзлота просто не выдержала бы такой махины.

Известная сиделица Ефросинья Керсановская тогда все записывала и зарисовывала. Все, что с ней происходило. Она сначала работала в морге, а потом попросилась в шахту. “Подлец в шахту не спускается”, – сказала она. Сильно! Я спущусь в шахту завтра утром. Точно!

Я брожу по старому, почти заброшенному городу. Дома – сталинский ампир. Пламенеющий. Веселое голубое здание с кружочками – управление лагерей. А это ДИТЕР – дом инженерно-технических работников. Здесь отмечали все праздники. Внутри были ковры и хрустальные люстры. Там выступала художественная самодеятельность из зеков. Сейчас здесь офисы. Так мне сказали. Эти мирные англицизмы не очень вяжутся с той историей. С тем, что сохранила в своей памяти норильская вечная мерзлота.

В Норильске есть озеро Долгое. Какое-то время его называли Стрихнинным. Этим ядом травили зайцев и песцов, чтобы не тратить на них пуль и капканов. Так, стрихнином, больше можно собрать добычи.

А около озера стоит памятник девушке-геологу. Раньше здесь стояла девушка-снайпер. Правда, ни на одной фотографии ружья не видно.

Скульптор-зек сделал ее из какой-то новой марки бетона, чтобы испытать его на морозоустойчивость. Есть такая легенда. За десятилетия стояния девушка-снайпер теряла свои конечности. А потом потерялась и сама. Исчезла вовсе. Норильчанам стало без нее грустно. И они заставили вернуть девушку на место. Правда, уже из другого материала и с более современным обликом. Да и профессию девушка приобрела другую – стала геологом.

А это уже новый город. Проспект Ленина (бывший Сталина) поражает своей монументальностью и, я сказал бы, – изысканностью. А сейчас еще и оптимизмом, благодаря покрашенной в яркий желтый цвет части домов. Ленин стоит в начале проспекта, конечно, с 1954 года. Прежде, разумеется, здесь был Сталин. На этом проспекте находится много важных мест. Здесь и замечательный музей Норильска, где работают профессионалы и энтузиасты, с любовью воссоздающие непростую историю этого города. Здесь и драматический театр, где тоже работают профессионалы и энтузиасты. Между прочим, на его сцене когда-то играли Георгий Жженов и Иннокентий Смоктуновский. Правда, театр тогда располагался в другом помещении.