Канонир - Юрий Корчевский

— Есть у хозяина подвода, и лошади есть. Запрягать?

— Позови для начала хозяйку.

— Не хозяйка она вовсе — дочь евонная. Хозяйка о прошлом годе от лихоманки сгорела.

— Да мне всё равно, кто она — зови!

Служанка убежала и вскоре вернулась с дочерью хозяина. Она уже успела снять разорванное платье и переоделась. Мордашка заплаканная, кожа на лице красными пятнами, глаза опухли.

— Звать-то тебя как?

— Дарья.

— Вот что, Дарья. Мы со служанкой твоей…

— Маша я.

— С Машей поедем, убитых увезём за город.

Глаза Дарьи снова наполнились слезами.

— Отца не беспокой — он жив, но ему пока плохо; есть и пить не давай. Запомнила?

Женщина кивнула.

— Да, самое главное. Если у вас обеих будет рог на замке, всё может обойтись. Ну пропали три оглоеда — поищут, да перестанут. Проболтается кто-нибудь — тогда пытки вас ждут неминучие и такие страшные, что сама смерть покажется желанной. Это обе уясните крепко-накрепко, коли жить охота.

Обе закивали головами.

Мы с Машей вышли во двор, вдвоём споро запрягли старого мерина в повозку. В конюшне были ещё две лошади.

— Это хозяйские, верховые — только его слушают.

Мы погрузили трупы на телегу, накрыли холстиной. Я оглядел двор.

— Так, Маша, у вас в доме песок есть?

— Есть — я котёл на кухне им чищу.

— Неси — надо кровь присыпать. Не приведи Господи — принесёт кого нелёгкая. Во дворе должно быть чисто — никаких следов оставлять нельзя.

Маша быстро сбегала на задний двор, принесла бадейку с песком, засыпала пятна крови.

Я снова осмотрел двор. Вроде — ничего. Балда! Тела кромешников погрузил, а сбоку, ближе к забору, сабли их лежат. Куда бы их деть? Сабли неважного качества, мне такие не нужны — в доме, что ли оставить? Нет, не стоит даже малую улику сохранять. Положу их к трупам и выкину вместе с телами. Я сунул сабли под холстину.

— Маш, вино в доме есть?

— А как же, — удивилась служанка, — почти полный погреб.

— Неси сюда кувшин побольше.

— Не время пить, господин.

— Неси!

Маша сбегала и принесла большой — литров на пять-шесть — кувшин с вином. Я вытащил пробку, понюхал. Хорошее вино, самому бы попить. Отпил глоток и сунул служанке:

— Сделай глоток.

Та упёрлась:

— Не буду, дел ещё полно по дому.

— Пей — глоток, не более. Надо, чтобы запах от нас был.

Служанка послушно отпила. Я положил кувшин на холстину, у передка телеги. Маша открыла ворота, мы выехали, и я остановился, поджидая, когда она вновь их закроет.

Начинало темнеть. Успеть бы до того, как закроют ворота, выехать из города.

Маша показывала дорогу, а я правил лошадью.

У ворот остановились. Подошёл стражник.

— Куда едем, чего везём?

Я пьяненько захихикал, дохнув на стражника винным ароматом, взял кувшин и протянул ему:

— Угостись, брат, отличное вино.

Стражник откупорил кувшин, нюхнул, воровато огляделся и сделал пару крупных глотков.

— Ух ты, вкуснотища!

— Забирай весь кувшин.

Стражник махнул рукой, разрешая проехать, а сам потрусил к караулке, стараясь держать кувшин за спиной. Я обернулся, провожая его взглядом, и похолодел. За нашей телегой тянулся след из крупных бордовых капель, отчётливо видимых в дорожной пыли.

— Держи вожжи!

Я соскочил с телеги и пошёл за нею, загребая, как будто спьяну, пыль и стараясь затоптать капли. Это была кровь, натёкшая с трупов. Недосмотрел, а ведь когда выезжали со двора — да и во дворе тоже — ничего не капало. Чуть не влипли. В телеге три убитых кромешника — это даже не смертная казнь, если попадёмся. Отдадут нас в руки опричников, а те уж придумают, как сделать, чтобы мы подольше помучились. Вспомнились деньки моего юношества, эпизоды из «Белого солнца пустыни», когда героя спросили: «Желаешь просто умереть или помучиться?»

Эти паразиты-кромешники обычных людей — не врагов даже — живьём в котлах варили, что уж про меня говорить, попадись я им в лапы. Каюсь — недосмотрел, надо было на дно телеги ещё холстину бросить. А теперь надо быстренько-быстренько убираться подальше от города.

Я вспрыгнул на телегу и хлестанул коня. От неожиданности мерин рванул, и Маша упала бы на трупы, не поддержи я её.

— Что случилось?

— Кровь с телеги капает, вот что. Хорошо, что вино взяли, стражнику глаза отвели.

— Какой догадливый, а я уж грешным делом подумала, что сам пить будешь. Ох и не люблю я пьяниц. Мой тятька от пьянки сгорел, а детей в семье было восемь душ. Вот маменька и определила нас сызмальства в прислуги, чтобы с голодухи не померли. — Маша помолчала. — Грех ведь на тебе — людей поубивал.

— Грех отмолю, тем более — это не люди. Обличьем похожи, а повадками — исчадье ада, помощники сатаны.

— А ведь и верно говоришь.

— Тем более — троих я сегодня жизни лишил, а одного — твоего хозяина — спас. Как думаешь, там, — я указал на небо, — мне зачтётся?

— Ох, не знаю, господин.

— Хозяин-то хоть хороший?

— Справный хозяин, меня никогда не обижал. На праздники завсегда подарки дарил — платочки там или пряники медовые. И от хозяйки его дурного слова не слышала. Дочка у них славная, да не повезло ей: замуж вышла, а детей Господь не дал, вот муж её и бросил. Чуть руки с горя на себя не наложила.

— Как звать хозяина? А то из-за него на душегубство пошёл, а как зовут человека и не знаю.

— Илья он, по батюшке — Тихонович, купец в третьем колене.

— Фамилия-то какая?

— Ох ты, господи, — не сказала? Черкасов.

— Давно в доме служишь?

— А что я — считала? Годков двадцать.

Мы отъехали от Пскова вёрст на пять, прежде чем я заметил удобный съезд к реке Великой. Выехали на берег, я развернул телегу задом к воде. Надо бы что-нибудь тяжёлое к телам привязать, не то всплывут.

Я поискал камни, нашёл парочку валунов, подкатил к телеге. Откинув холстину, дал Маше нож:

— Режь холстину на узкие полосы.

— Добро хозяйское без разрешения переводить не дам.

— Дура! Она всё равно в крови. Надо к телам камни привязать. Делай, что сказал.

Пока служанка споро резала холстину, я сбросил с телеги два оставшихся тела. Узкими полосами холстины привязал к каждому по булыжнику, сбросил трупы в воду. Туда же закинул и сабли опричников.

— Маша, теперь вымой телегу. Холстина осталась?

— Половина почти.

— Вот ею и вымой как следует. Назад днём поедем, посветлу следы крови видны будут, потому старайся.

Я распряг мерина — пусть попасётся. Ноги предусмотрительно спутал.

Служанка принялась за дело — мочила холст, оттирала доски подводы. Я же рукой зачерпывал влажный песок с берега и оттирал низ подводы. Плохо, что стемнело, и лишь луна давала скудный свет.

Часа через полтора-два мы закончили.

Я сбросил сапоги и рубаху, закатал брючины, за шёл по колено в воду и оттёр руки, вымыл лицо. Маша немного поколебалась, потом отошла в сторонку, сбросила платье и голышом залезла в воду. Шумно поплескалась и вылезла.

Натянув платье на мокрое тело, она уселась на облучок.

— Чего теперь делать будем?

— Утра ждать. Ночью городские ворота закрыты, в город не пустят.

— Ох ты, беда какая — одна ведь Дарьюшка с отцом.

— Бог даст — выживет. К тому же утром надо телегу осмотреть — не осталось ли где крови.

Я посмотрел на луну — время было к полуночи. До утра далеко, надо немного вздремнуть.

Я залез в телегу, улёгся во весь рост, закрыл глаза. Может, бросить всё, берегом добраться до корабля — и гори оно всё синим пламенем? И чего мне так «везёт» на кромешников? Или это я такой, что неприятности ко мне липнут? Нет, корабль отменяется: деньги остались на постоялом дворе — сумма изрядная, я из-за них в Стамбуле сколько корячился, да и на охране корабля саблей помахал.

Послышался голос служанки:

— Тебе не боязно на телеге лежать? Кровь на ней!

— Бояться живых надо, Маша, а не мёртвых. Только живой может делать тебе пакость. А коли умер человек — воздай ему по заслугам. Доброго — схорони по христианскому обычаю, а плохого… на труп плохого плюнь и кинь в канаву, как падаль.

— Жестокий ты.

— Кабы не моя жестокость, хозяин твой, Илья, умер бы уже часов шесть назад, а с вами обеими кромешники поразвлеклись бы всласть да и животы бы вспороли.

— Ох, какие страсти! Холодно что-то стало, с реки прохладой тянет.

— Не надо было на мокрое тело платье надевать — замёрзнешь.

Я закрыл глаза. Надо обдумать ситуацию.

Телега немного качнулась, рядом со мной улеглась Маша.

— Холодно, совсем озябла. Не прогонишь?

— Места, что ли, жалко? Лежи, вдвоём теплее, может — удастся вздремнуть. Чую — день завтра колготной будет.

Однако ситуацию обдумать не удалось — волновала близость женского тела. Это сколько же у меня женщины не было? Я начал вспоминать. Ё-моё, да после временного переноса сюда вроде как и не было. Что-то я совсем плохой стал, то о деньгах, то о деле пекусь.