Третий глаз Шивы - Еремей Парнов

– Ах, простой?

– Ну да, простой. – Он мужественно тряхнул головой и выпрямился на стуле. – Обыкновенный трудящийся. Никакой не посвященный. Что это за посвященный еще? Во что посвященный?

– Что с вами говорить! – Она пренебрежительно махнула рукой. – Вы даже Шюре не читали. Капли единой не испили из вечной чаши тайной мудрости.

– А вы так испили? – ехидно прищурился коллекционер.

– Я приобщена. У меня вся семья такая была и самое меня так воспитали.

– Когда это было? И разве вам тайная мудрость помогла? Ведь вас ограбили и чуть не убили! Эх, Верочка, Верочка! – Лев Минеевич горестно усмехнулся. – Не там вы друзей ищете. Милиция – это да, она помогла. Лев Минеевич тоже помог, хотя он и не получил эдакого воспитания, – он покрутил пальцем над головой, – не читал Шюре.

Вера Фабиановна не захотела грешить против очевидности и перевела разговор в иное русло.

– Вы правы, конечно, – польстила она ему, – говоря о свершениях науки. Но разве не возможно, что Аркадий Викторович раскрыл тайную мудрость в своих формулах и чертежах? Не знаю… Да и какая, в сущности, разница? Он же и вправду многое умеет. Вот я и думаю, что он по своей воле исчез.

– Зачем же ему понадобилось такие шутки шутить?

– Очень просто. Открыл невидимость и исчез, а теперь вернуться не может. Забыл, как это делается…

– Вздор, Верочка, чистый вздор. Вы готовы поверить в любую чепуху.

– Сразу видно, что вы не следите за полетом научной мысли. Пришельцы! Наш Аркадий Викторович, если хотите знать, заброшен из иных времен. Очень даже свободно…

– И что же, он домой теперь полетел или как?

– Как хотите, так и понимайте.

– А сестрицу свою нам подкинул, сюда?

– Лэо Минейч! – Она вскочила и простерла указующий перст на дверь.

– Ну, не буду, не буду, Верочка! – Он даже закрылся рукой от ее гневного взора. – С вами и пошутить нельзя… Вы больше не звонили Людмиле Викторовне?

– Нет. Боюсь ее травмировать. Она такая чувствительная…

– Так, может, он уже и нашелся?

– Ой ли! – Чарская шумно вздохнула. – Меня бы уведомили. – Тут она снисходительно улыбнулась. – Да я бы и так знала.

И она подробно поведала Льву Минеевичу, как гадала на пропавшего доктора химических наук. Как раскладывала карты, а трефовый король, то есть Аркадий Викторович, все не выходил, в колоде терялся, а это верный знак, что нет его на земле.

– И что вы на это скажете? – торжествующе спросила она.

Но Лев Минеевич ничего не сказал, а только руками развел.

– Отчего же в шар не поглядели? – осведомился он, кивая на черную бархатную накидку, под которой находился тяжелый литой хрусталь, открывавший перед Верой Фабиановной, по крайней мере она так рассказывала, поразительные видения.

– Боюсь! – Она зябко поежилась. – Будь он простым человеком, я бы решилась, а так боюсь. Увидишь его в нездешнем тумане, а он схватит тебя и уволокет к себе.

– Ух! – Лев Минеевич не уставал восхищаться артистическими способностями своей подруги.

– Вот вам и «ух»! – передразнила она его. – Я так гадала однажды на пропавшего и вдруг белье увидела, которое во дворе после стирки развесила. И что вы думаете? В этот самый момент его соседка вместе с веревкой и уволокла… Там и камчатная скатерть была с царским вензелем. Тоже пропала.

– В учреждение, где он служит, Людмила Викторовна обращаться не пробовала? – Льву Минеевичу в потусторонних сферах было неуютно, и он поспешил направить разговор на земные темы.

– Не знаю, право. – Она захлопнула форточку.

Сразу примолк Рэй Коннифф, неистовствовавший в окне напротив. Успокоился круживший по комнате тополиный пух.

– Посоветовали бы ей. Вдруг на работе знают?

– Едва ли… Аркадий Викторович домосед. Он в своем кабинете опыты делал.

– Нешто можно так? – удивился Лев Минеевич. – Зарплату на службе получать, а опыты на дому производить?

– Разумеется, – уверила его Вера Фабиановна. – В научном мире с этим не считаются. Лишь бы дело двигалось, результаты были.

– Великая штука – образование! – позавидовал он. – Небось Аркадий Викторович на хорошем счету у начальства, раз ему такое послабление дали.

– Простодушный вы человек, друг мой! Разве у нас умеют ценить одаренных людей? – Вера Фабиановна не только близко к тексту цитировала подругу, но даже воспроизводила непроизвольно ее интонации. – Аркадия Викторовича просто третируют, травят! Если бы он не был столь поглощен темой, то давно бы уже бросил этот гадючник. Его с распростертыми объятиями возьмут куда угодно… Людмила Викторовна далеко не уверена, что трагическое событие не находится в связи с общей обстановкой в институте.

– Неужто сослуживцы? – испугался Лев Минеевич. – Быть того не может!

– В науке, дорогой вы мой, – Вера Фабиановна покровительственно погладила его руку, – интриги на почве зависти столь же распространены, как и в артистическом мире. А мне ли не знать, что такое театр! – Она молитвенно простерла руки к потолку. – Это моя юность, моя невозвратимая молодость!

Лев Минеевич допускал, что Верочка, сбежавшая некогда из дома с ярчайшей звездой провинциальной сцены, действительно знает театр. Но какое это имеет отношение к современной науке? Разве похож Аркадий Викторович на опасного сердцееда Чарского, которому небо послало Верочку в отмщение, ибо это она довела его до полного разорения и белой горячки? И вообще, при чем тут театр? Но Лев Минеевич ничего не сказал и только вздохнул.

– Отчего вы не пошли за меня, Верочка? – вдруг спросил он, хотя эта некогда жгучая проблема за давностью лет совершенно перестала его волновать. Он и сам не понимал, для чего спросил.

– Не помню уже, друг мой. – Вера Фабиановна равнодушно зевнула. – О чем это мы с вами?

– Про интриги на поприще разных наук.

– Верно… Нет, Аркадия Викторовича определенно доконали завистники. Современникам не прощают великих открытий.

Последняя фраза, произнесенная совершеннейшим голосом Людмилы Викторовны, заставила его вздрогнуть.

«Бедная Верочка, – втайне огорчился Лев Минеевич, – она совсем потеряла собственное “я”! Сделалась как та истеричка…»

Ему припомнились рассказы Веры Фабиановны о переселении душ, почерпнутые ею из подшивки газеты с жутковатым названием «Оттуда».

«Видимо, не такая уж это все ерунда, если зануда Людмила Викторовна и впрямь временами вселяется в Веру».

– Какое же изобретение сделал Аркадий Викторович? Придумал, как драгоценные камни исправлять?

– Что камни? – Вера Фабиановна презрительно подняла выщипанные в ниточку брови. – Камни для Аркадия Викторовича – пустяк, побочное занятие. – Она небрежно поиграла белыми, как молодая картошка, янтарями, украшавшими затрапезную, латаную-перелатаную кофту. – Если желаете знать, он обессмертил свое имя настоящим открытием!

– Позвольте полюбопытствовать?

– Он доказал, что растения живые.

– Как, разве это он доказал? – простодушно удивился Лев Минеевич. – А мне казалось, что это всем известно. Да я и сам так думал с детства. Коли растут, так, значит, и живые…

– Вечно вы все путаете, Лев Минеевич! – властно оборвала его Чарская. – Аркадий Викторович вовсе другое открыл. И вы себя с ним не равняйте! Он открыл, что растения чувствуют и ощущают. Поняли?

– Как тут не понять? – Лев Минеевич даже заподозрил, что пропавший профессор вовсе никакой не профессор, а самый настоящий аферист. – Чувствуют – значит, чувствуют, ощущают так ощущают… Вроде нас с вами или вон, как они, кошки, – кивнул он в сторону батареи, где пребывала Моя Египетская со чадами.

Глава девятая. Волна I[1]

Южная Индия. XI век

Когда последние пашуната – подвижники Шиваиты – покинули пещеру, старый брахман начал готовить владыку к вступлению в спальню. Расколов перед статуей кокос, он положил в обе половинки дикие яблоки бильвы, посвященной Шиве, и налил в золоченые лампадки свежего масла. В тайном помещении, где стояла круглая каменная плита, отверстие которой пронзал черный столб, отполированный поцелуями и засыпанный лепестками, он приступил к вечернему обряду ради благополучия всего мира. Приняв асану лотоса и впав в прострацию, старик сосредоточился на почитании священного слога «ОМ», дабы защитить все живое от надвигающейся темноты и вреда, который несут бесы и демоны ночи.

Раньше, когда брахман был молод, вечерний обряд заканчивался бурной пляской храмовых танцовщиц. Но вот уже много лет, как деревни вокруг обеднели, и все танцовщицы разбрелись кто куда. Старик не жаловался и ни о чем не сожалел. Он был даже доволен, что в одиночестве выполняет многотрудные обязанности, которые связаны со служением в пещерном храме. Очнувшись от транса, он сто восемь раз явственно произнес: «Ом намашивая»[2], нанес тилак[3] и, задернув занавесь, отправился домой, чтобы передохнуть часок перед обрядом почитания стражей стран света, которым положено кадить ароматным дымом.