О природе человека - Эдвард Уилсон

«Неожиданно я оказался в состоянии некоего перцептивного бреда. Передо мной мелькали представления и образы, каких я никогда не испытывал прежде. Неожиданно мне показалось, что моя нога и земля под ней находятся где-то очень далеко, потом они невероятно приблизились, а затем стали наклоняться и искривляться самым причудливым образом. Странные восприятия (или перцептивные гипотезы) сменяли одна другую несколько раз в секунду. Они возникали бессознательно и непредсказуемо. Постепенно они стали менее причудливыми и странными и, наконец, примерно через пять минут, за которые передо мной промелькнули тысячи этих «вспышек», я стал воспринимать свою ногу нормальным, разумным образом. Нога неожиданно снова стала реальной, моей. После этого я смог ходить»{85}.

А самое главное — схемы, существующие в мозгу, могут служить физической основой воли. С помощью обратной связи можно управлять действиями организма: схемы возвращают сигналы, полученные от органов чувств, обратно и делают это снова и снова, пока не их не «удовлетворит» ощущение правильности выполняемых действий. Разум можно считать «республикой» таких схем, запрограммированных на конкуренцию между собой за контроль над центрами принятия решения. Сила и влияние разных схем возрастают и ослабевают в зависимости от относительной срочности физиологических потребностей тела, которые сознательный разум оценивает через ствол головного мозга и средний мозг. Воля может являться результатом такой конкуренции, не требующей действий ни от «маленького человека», ни от какой-нибудь внешней силы. Не доказано, что разум действует именно так. Но все же можно сказать, что базовые механизмы существуют. Например, обратная связь — это основа большей части нашего автоматического поведения. Вполне возможно, что воля — или душа, если хотите, — возникла в результате эволюции физиологических механизмов. Но совершенно ясно, что такие механизмы гораздо сложнее, чем что-либо существующее на этой земле{86}.

Поэтому в настоящий момент парадокс детерминизма и свободной воли кажется не просто разрешимым теоретически, его даже можно свести к статусу эмпирической проблемы физики и биологии. Даже если основа мозга чисто механистична, крайне маловероятно, что какой бы то ни было интеллект мог бы обладать возможностью точно предсказывать действия человека — как мы предсказали траекторию движения подброшенной монетки или полет пчелы. Разум имеет слишком сложную структуру, и человеческие социальные отношения, влияющие на его решения, тоже слишком сложны и разнообразны, чтобы люди могли точно предсказывать собственные действия или действия окружающих. Следовательно, мы с вами — свободные и ответственные личности в фундаментальном смысле этого слова.

И все же наше поведение частично является предопределенным — в более слабом, вторичном смысле. Если поведенческие категории расширить, что можно с уверенностью предсказывать определенные события. Монета будет вращаться и не упадет на ребро. Пчела полетит по комнате, находясь в вертикальной позиции. Человек будет говорить и исполнять целый ряд социальных действий, характерных для своего вида. Более того, можно выявить статистические свойства человеческих популяций. Когда речь идет о вращающихся монетах, для точных статистических проекций не нужны сложные компьютеры и другие устройства. Движением монет управляют биномиальное распределение и законы арксинуса, которые легко описать на одном листе бумаги. Эти математические формулы дают нам массу полезной информации. Если говорить о пчелах, то энтомологи составили подробное описание усредненного полета пчелы к цветам. Ученым давно известны статистические свойства своеобразного танца, с помощью которых пчелы сообщают о расположении цветов своим сородичам. Ученые давно оценили количество и распределение ошибок, совершаемых пчелами, использующими полученную информацию{87}.

Мы не можем сказать точно, в какой степени можно предсказать статистическое поведение человеческих обществ, имея в своем распоряжении достаточную информацию о человеческой природе, истории обществ и условиях физической среды их существования.

Генетическая предопределенность сужает путь, по которому будет идти дальнейшая культурная эволюция. Сегодня мы не можем предположить, насколько далеко она зайдет. Но уже пройденный ею путь можно исследовать более глубоко, и, возможно, при определенной удаче у нас получится приблизительно определить ее дальнейшее направление. Ключевую роль в этом анализе будет играть психология людей. Несмотря на холистические[18] традиции Дюркгейма в социологии и Рэдклифф-Брауна в антропологии, культуры не являются суперорганизмами, которые развиваются в соответствии с собственной динамикой. Культурные изменения — это статистический результат различных поведенческих реакций большого количества людей, которые стараются в меру сил вести социальное существование.

Когда общества рассматриваются исключительно как популяции, отношения между культурой и наследственностью можно определить более точно. Социальная эволюция человека движется по двойному наследственному пути — культурному и биологическому. Культурная эволюция — это стремительная эволюция по Ламарку, биологическая — это очень медленная эволюция по Дарвину{88}.

Эволюция по Ламарку происходит путем наследования приобретенных характеристик, передачи потомству черт, приобретенных родителями за время жизни. Когда в 1809 году французский биолог Жан Батист де Ламарк впервые выдвинул эту гипотезу, он полагал, что биологическая эволюция происходит именно так. Он, к примеру, полагал, что, когда жирафы вытягивают шеи, чтобы дотянуться до листьев на высоких деревьях, у их потомства шеи будут длинными без подобных усилий. Когда аисты вытягивают ноги, чтобы живот не касался поверхности воды, их птенцы унаследуют длинные ноги. Ламаркизм давно не считается основой биологической эволюции, но, конечно же, именно это и происходит в ходе эволюции культурной.

Альтернативная теория эволюции, заключающаяся в том, что популяции меняются путем естественного отбора, впервые убедительно была предложена Чарльзом Дарвином в 1859 году. Индивиды внутри популяции различны по своему генетическому наследию, а следовательно, по способности выживать и размножаться. Самые успешные передают наследственный материал следующему поколению. В результате популяция в целом постепенно меняется, повторяя пример успешных индивидов. По теории естественного отбора, отдельные жирафы отличаются друг от друга по наследственной особенности — длине шеи. Те, у кого шея окажется длиннее, смогут лучше кормиться и оставят больше потомства. Следовательно, средняя длина шеи в популяции жирафов будет с каждым поколением увеличиваться. Если в дополнение к этому время от времени будут происходить генетические мутации, влияющие на длину шеи, процесс эволюции будет продолжаться бесконечно.

Дарвинизм утвердился в качестве господствующего принципа биологической эволюции всех организмов, включая человека. Поскольку она идет намного медленнее, чем эволюция по Ламарку, культурные перемены быстро ее опережают. Однако расхождение не бывает слишком большим, потому что за социальной средой, создаваемой культурной эволюцией, следует биологический естественный отбор. Люди с суицидальными или деструктивными по отношению к своим семьям наклонностями оставят меньше генов, чем те, кто генетически не предрасположен к такому поведению. Угасающие из-за генетической предрасположенности своих членов к созданию более слабых культур общества уступают свое место более сильным. Я вовсе не приписываю относительные успехи современных обществ генетическим различиям, но следует отметить: существует предел, возможно, более близкий к современному состоянию обществ, чем мы можем себе предположить, за которым биологическая эволюция притянет культурную эволюцию назад к себе.

Более того: люди, возможно, начнут упорно сопротивляться расхождению двух эволюционных путей. Как писал Лайонел Триллинг в книге «За пределами культуры», где-то в разуме «существует твердая, непреодолимая, упрямая сущность биологической неотложности, биологической необходимости и биологического здравого смысла. Культура не может достичь этой сути, и это дает биологии право судить культуру, сопротивляться ей и пересматривать ее. И право это рано или поздно осуществится»{89}.

Такая биологическая непокорность прекрасно иллюстрируется крахом института рабства. Социолог из Гарвардского университета Орландо Паттерсон провел системное исследование истории рабовладельческих обществ во всем мире{90}. Он обнаружил, что истинное, формализованное рабство везде проходило примерно одинаковый жизненный цикл, а в конце возникали определенные обстоятельства, которые в сочетании с твердыми свойствами человеческой природы неизбежно вели к его уничтожению. Крупномасштабное рабство начинается, когда традиционный способ производства нарушается — обычно в результате войны, имперского расширения и изменения урожайности, что заставляет сельскую бедноту мигрировать в города и новые колониальные поселения. В имперском центре богатые овладевают монополией на землю и капитал. Труда граждан становится недостаточно. Территориальное расширение государства и порабощение других народов увеличивают прибыль и временно решают экономическую проблему. Если бы новая культура формировала характер человечества, то люди вели бы себя как красные муравьи Polyergus, для которых рабство — это автоматическая реакция. И тогда рабовладельческие общества существовали бы вечно. Но качества, которые мы считаем характерными для млекопитающих — и людей, — делают это невозможным. Работающие граждане все больше отдаляются от средств производства, поскольку не приемлют низкого статуса, связанного с неквалифицированным трудом. Рабы же тем временем пытаются поддерживать семьи и этнические отношения. Они собираются вместе, стараясь сохранить свою прежнюю культуру. Когда эти попытки удаются, многие из них получают более высокий статус и изменяют свое положение, расставаясь с чисто рабской ролью. Там, где самоутверждение подавляется, снижается уровень воспроизводства, и каждому поколению требуется большое количество новых рабов. Стремительный оборот оказывает разрушительное влияние на культуру — и рабов, и господ. Хозяева рабов бросают свои поместья, стремясь проводить большую часть времени в центрах собственной культуры. Руководить рабами начинают надсмотрщики. Неэффективность, жестокость, борьба и саботаж неизбежно приводят к упадку и разрушению системы.