Любовь... любовь? - Стэн Барстоу

Мы заходим в кабачок — кажется, он называется «Вишневое дерево»,— берем две кружки пива и отправляемся с ними к столику.

— А ты уже встречался с ней раньше? — спрашивает Уилли. — Или это первый и последний раз?

— Я встречался с ней дважды, — говорю ему. — Собственно, даже трижды, но последний раз не в счет.

— Как так?

Я сразу вижу, что сказал лишнее, и обтираю пальцем пену с кружки.

— Она пришла не одна, а с подругой.

Уилли широко ухмыляется. Он отхлебывает из кружки и, продолжая ухмыляться, ставит ее на столик.

— Нет, ты представляешь себе? — говорю, я, пыжась перед ним. — Привести с собой подругу!

— Надо было меня позвать, — говорит Уилли. — Я бы поухаживал ради тебя за ней.

Я покачиваю головой, вспоминая Дороти.

— Она бы тебе не понравилась, Уилли. Ноги точно футляры из-под скрипки, а рот как трещина в пироге. Только человек, которого никогда не тошнит, или уж совсем пьяный может ухаживать за ней... Но ты представляешь себе, что я почувствовал, когда увидел их вдвоем!

— А она не сказала тебе, почему привела эту свою подружку?

— Как же, придумала целую сказку про то, как эта девчонка явилась вдруг к ней чай пить и она не могла от нее избавиться — иначе вышла бы обида. Ну, я, конечно, не поверил ни единому слову.

— Что-то непохоже, — говорит Уилли.

— Это почему же?

— Ты же снова назначил ей свидание, иначе не торчал бы тут.

— Мне хотелось испытать ее. Понимаешь, хотелось выяснить до конца, как она ко мне относится.

— Ну вот ты и выяснил, — говорит Уилли.

— М-да. — Поднимаю кружку и делаю глоток. Эль холодный, освежающий, как раз такой, как я люблю. Давно пиво не доставляло мне такого удовольствия. И все же лучше бы мне, наверно, не встречать Уилли, потому что чувствую я себя сейчас болван-болваном.

— Может, ты слишком быстро повел наступление, — говорит Уилли, пристально глядя на меня. — И напугал ее.

— Да я пальцем до нее не дотронулся.

— Тогда, значит, слишком долго тянул.

— Ну вообще-то... вообще мы целовались. Но ничего другого у меня и в мыслях не было. Во всяком случае, по отношению к ней. Она не такая.

— Какая не такая? — говорит Уилли.

— Ну, словом... она не как все.

— Чем же она не как все? — спрашивает Уилли. — Наверняка у нее есть все, что надо, — и спереди и сзади.

Мне неприятно вести об Ингрид такой разговор, и я чувствую, как лицо у меня каменеет.

— Я просто хотел сказать, что она порядочная девушка, Уилли.

— Настолько порядочная, что заставляет тебя выстаивать зря на углу, так, да? — говорит Уилли.

— Может, ее что задержало.

— Может, она выпила чаю, упала и умерла, — говорит Уилли.

— Ах, да заткнись ты, Уилли, — говорю я и снова отхлебываю из кружки.

Кружка Уилли уже пуста.

— Как хочешь, — говорит Уилли. — Не станем же мы ссориться из-за какой-то девчонки. Особенно из-за такой, которая не является на свидания. Давай выпьем еще по одной.

— Нет, хватит. — Я заплатил за пиво, которое мы выпили, и потому могу спокойно это сказать: у него не может возникнуть мысль, что я отказываюсь, чтобы не платить. — Мы можем опоздать к началу фильма.

Вестерн мне понравился, особенно последняя часть, когда начинается всеобщая драка и они лупят друг друга почем зря. Так дерутся, что кажется, будто это всерьез. Потасовка идет — просто жуть. Словом, это немного отвлекает меня от моих мыслей, и временами я даже забываю, что есть на свете такая девчонка по имени Ингрид Росуэлл. Но как только мы выходим на холодную улицу, все начинается сначала.

— У нас еще есть время опрокинуть по одной до закрытия, — говорит Уилли.

Мы стоим на тротуаре у кино, и зрители, спустившиеся со ступенек, вынуждены обходить нас.

— Нет, Уилли, мне что-то не хочется. Я лучше потопаю домой.

— А я хотел пойти потом на танцы, — говорит Уилли. — Почему бы тебе не разделить со мной компанию? Забудь ты про эту девку, мы там найдем какое-нибудь новое молодое дарование.

Я провожу ботинком по краю ступеньки.

— Нет, я, пожалуй, пойду спать.

Уилли смотрит на меня.

— Обвела тебя вокруг пальца, а? Видно, здорово это тебя зацепило.

— Нет, Уилли, честное слово, не в этом дело. Просто у меня сегодня в магазине был тяжелый день. Я ведь с девяти утра на ногах. Так что мне сейчас не до танцев.— Впрочем, с Ингрид я мог бы танцевать и танцевать, летал бы точно на крыльях.

— Ну, как знаешь, — говорит Уилли. — До скорого.

— До скорого, Уилли. Привет!

— Выше нос! — говорит Уилли.

Оказывается, автобус, на который я сел, не идет на вершину холма. Я схожу на углу, в воздухе пахнет жареной рыбой с картошкой; я перехожу через дорогу и покупаю в лавчонке на четыре пенса рыбы с картошкой. Обильно посыпав солью и обрызгав уксусом, съедаю все это по дороге на холм прямо из бумажного пакета. Я очень люблю есть рыбу с картошкой, а особенно на открытом воздухе, прямо со сковородки. Золотистое тесто, в которое запечена рыба, такое горячее, что обжигает мне рот, и я разламываю, его, чтобы немного остудить. Я явно злоупотребил уксусом, и он начинает протекать сквозь бумагу мне на пальцы, так что приходится держать пакет, отставив руку. Мне хватит моего лакомства До самого дома, затем я вытираю пальцы о бумагу, скатываю ее шариком и отбрасываю ярдов на десять в сторону.

Половина одиннадцатого; Старик со Старушенцией сидят и при свете настольной лампы смотрят телевизор.

— Хочешь ужинать? — спрашивает Старушенция.

— Я поел рыбы с картошкой.

— Тогда ты, наверно, пить хочешь?

— Ничего, ничего. Я сам приготовлю себе какао.

Иду на кухню, завариваю себе какао, возвращаюсь в гостиную, сажусь на диван у задней стенки и закуриваю. Смотрю картину, которую показывают по телевизору, и думаю об Ингрид. У меня такое впечатление, что я видел эту картину сразу после войны, когда был еще сосунком. Старик сидит, вытянув ноги и попыхивая трубкой, а Старушенция вяжет. Можно сказать, идеальная картина семейного благополучия.

— Ты где же был? — через минуту спрашивает Старушенция, и я уже понимаю, что она сгорает от любопытства.

— В кино.

— Один?

— С Уилли Ломесом.

— Уилли Ломесом? По-моему, я его не знаю, да?

— Это мой товарищ. Мы с ним еще в школе учились.

— В какой, в средней?

— Нет, в начальной.

Она что-то ворчит, а я думаю, что, если бы я был где-нибудь с Ингрид, она бы из меня все подробности выудила или же мне пришлось бы врать. Но даже если бы у нас с Ингрид все было в порядке, я еще не стал бы рассказывать о ней Старушенции. Ей сразу мерещится свадебный колокольный звон. И она начинает отчаянно ускорять события.

Старик нагибается и выбивает трубку о каменную решетку.

— Не понимаю, зачем надо ходить в кино и платить такие деньги, когда можно смотреть то же самое дома и бесплатно.

— Да ведь это же все старье.

— Ну и что же? Все равно фильмы, верно?

— По телевизору нельзя показывать цветные и широкоэкранные картины.

— Широкоэкранные?

— Ну да, которые больше обычного размера.

Он посасывает потухшую трубку.

— Не думаю, чтобы от более широкого экрана картина становилась лучше, — говорит он.

Мне неохота с ним препираться. Фильм кончился, пошла реклама зубной пасты. Я встаю и бросаю окурок в огонь.

— Идешь к себе? — спрашивает Старушенция.

— Да, пора и на боковую. У меня сегодня был тяжелый день.

— Ты не забыл, что завтра мы все идем на чай к нашей Кристине?

— Нет, не забыл.

Пожелав им доброй ночи, я поднимаюсь к себе. В комнате Джима горит свет, и дверь приоткрыта. Я прохожу прямо в ванную, похожую на большой холоднющий погреб, где, кроме голых крашеных стен, труб и резервуаров для воды, ничего нет, и как можно быстрее мою лицо и чищу зубы. Когда я выхожу из ванной, Джим окликает меня. Подхожу к его двери и останавливаюсь на пороге.

— В чем дело?

Он вынимает из книжки светло-голубой конверт и швыряет его к изножию кровати.

— Письмо тебе.

Я поднимаю конверт, смотрю на него. Он адресован мне, и меня охватывает волнение.

— Где ты его взял?

— Я увидел его, когда поднимался к себе: он лежал в прихожей, у входной двери. Должно быть, кто-то просунул его в щель, пока мы смотрели телевизор. На нем нет штемпеля.

Да и адреса на нем тоже нет — только мое имя. Я сдерживаю желание тотчас вскрыть его.

— А отец с матерью видели письмо?

— Нет, я сразу поднялся с ним наверх, — Джим искоса хитро поглядывает на меня. — Я бы не сказал, что это мужской почерк, а?

Я улыбаюсь — улыбка расплывается у меня по всему лицу, хоть я еще и не знаю, что в письме.

— Спасибо, дружище. Я тебя за это не забуду в завещании.

— Не стоит благодарности, — говорит Джим.

— Очень даже стоит, только ты об этом ни гу-гу.

— Вот те крест.

— Значит, железно.