Сестры - Пат Бут

– Слушай, Мерф, книга, которую я пишу сейчас, поверь мне, будет первым гениальным произведением среди рыночной литературы. Обещаю тебе.

– Побереги это, Джули, прибереги для следующего сюжета.

– Ни в коем случае. Публике этого знать пока не надо, но я не возражаю, чтобы ты был в курсе.

– Ну-ну.

Джули на долю секунды продлила паузу.

– Продолжение «Унесенных ветром».

Он казался по-настоящему удивленным.

– Но как ты можешь? А права Маргарет Митчелл?

– Я связалась с ними через Макмиллана. Купила права на продолжение сюжета и использование тех же персонажей. Я собираюсь назвать это «Завтра будет новый день», Скарлетт возвращает Ретта. Что ты об этом думаешь?

– Думаю, что тебе следует рассказать мне об этом в следующем интервью.

– Не могу, Мерф. Контракты и все такое. Адвокаты говорят, что пока мне все следует держать в тайне. Только представь, что начнется, если за это уцепятся студии. Они разорвут оригинал в клочья.

– Ну, все же это прекрасная затея, Джули. Они с тебя что-нибудь содрали?

– Три с половиной процента.

– Ух ты! С одной книги ты не расплатишься, Джули.

– Доходы от издания в твердой обложке должны все окупить с лихвой. По крайней мере, так сказал Морт.

– Морт знает. – Суперагент Морт Дженклоу (Даниэла Стил, Юдит Кранц, Барбара Тэйлор Брэдфорд) в самом деле знал.

– Ты уже начала писать?

– Давно. Ты включишь меня в турне?

– Нет ничего невозможного. Поговори с правлением, скажи им, что я сказал «да». Ну ладно, за работу.

После того как Джули наполнила мир «Грехами отцов», тем самым продав еще сотню тысяч экземпляров, с темой Джеймса Бонда на экране возник Роджер Мур, выглядящий уместно взволнованным, традиционно суровым и совершенно лишенным вычурности. Он говорил о Бонде, и о Тимоти Далтоне, и о разочарованных Бондах, о том, был или не был он Бондом, что он думает о Бонде, и о том, как ощущаешь себя в амплуа Бонда. Обнаружилось, что быть Бондом весьма приятно, потому что это значило быть несметно богатым и делать все то, что ему так нравилось делать, то есть выращивать на собственных виноградниках виноград, попивать восхитительный кальвадос и проводить много-много времени с горячо любимой семьей.

Потом, удобно устроившись на полумесяце софы, к нему присоединился Майк Кейн, увлекательно толковавший о разнице между англичанами и американцами, о том, как ему никогда не удавалось сколотить столько денег, чтобы не испытывать временных финансовых затруднений, и о том, как славный парнишка-кокни достиг тех жизненных высот, на которых его привыкли наблюдать.

Мерф спросил, не хотел бы Майк стать Бондом, и вокруг этого возникло маленькое затруднение. Потом Майк упомянул, что вот у Джули отец был замечательным актером, но это было еще тогда, когда дела не приняли такой скверный оборот.

– Разумеется, папа был настоящим актером.

Зрители захотели прояснить этот крик души, потому что терпеть не могли путаницы.

Роджер Мур стойко выдержал критику.

– Да, это точно.

Но Майк Кейн, претендовавший, в отличие от своего друга, на лавры артиста, не смог устоять.

– Ты так говоришь, Джули, словно не знаешь, как ограничен мир шекспировского театра и как стараются играющие Шекспира актеры хоть немного расширить свои творческие горизонты. Они едут сюда, живут страдая, но снимаются хотя бы в нескольких кинолентах. – Это прозвучало красноречиво, но не милосердно.

– И посмотри, что с ними происходит, – вспылила Джули. – Ты только вспомни Бартона в «Изгоняющем дьявола-2» или Лоренса Оливье в ленте Гарольда Роббинса в роли автомобильного магната. – Каждое ее слово было наполнено презрением. – Нет, коварным папа никогда не был.

– Полегче, Джули. Ты англичанка, а здесь ты лишь пристраиваешь свои книги. – Роджер Мур не мог спустить этого.

Джули проглотила наживку.

– Но я не англичанка. Я гражданка Америки и являюсь ею уже четырнадцать лет. – Немногие знали об этом.

Яростная решимость кипела в голосе Джули. Господи, да если бы она только могла заставить отца совершить то, о чем говорил Майк Кейн. Если бы только она сумела вырвать его тогда из рук своей матери и из паршивых челюстей захудалого старого мира, чтобы дать ему возможность возродиться здесь. Что за радость была бы видеть его блистательного, прославленного под лучами восходящего над Беверли-Хиллз солнца.

– Я и не знал, что ты натурализована, Джули. Что же заставило тебя решиться на этот шаг? – Мерф попытался разрядить тикающую мину. Он не был Донахью и не любил перекрестного огня.

Джули почувствовала теплые волны, осознав, что она, говоря метафорически, оказалась в центре событий. Не так уж плохо для сидящей на краешке софы писательницы, если двое других – признанные звезды кино.

Она подалась вперед и произнесла слова, идущие прямо от сердца в камеру:

– Я люблю Америку, потому что все происходит здесь. Потому что здесь люди не боятся надеяться, быть оптимистами и мечтать. Здесь нет места пессимизму, здесь не аплодируют цинизму, здесь не швыряют камнями в плывущие лодки. Америка – это страна, где любовь не считается наивностью, слезы – проявлением слабости, а желание изменить свое положение – ниспровержением основ. И я люблю эту страну, когда просыпаюсь, я люблю ее, когда ложусь спасть, и я люблю ее всегда.

Ей хлопали целых двадцать секунд, потому что знали, что все это – правда. Джули не помнила, чтобы подобное случалось со зрителями в программе Мерфа прежде. Так что почти все было теперь в порядке. Почти, но не все. Еще оставалась Джейн.

Две крупных слезы катились неровными дорожками по бледным щекам Джейн. Она сидела на полу, прислонившись к беленой стене, сжав руками голову и пытаясь прочистить свои мысли. Она ощущала себя К. – героем Кафки, безвинно заброшенным в темные пучины кошмара, а почему – никак не могла понять. В камере было темно, но какой-то отдаленный шум терзал ее голову, из которой выпотрошили все мысли, вытеснили разум.

Что такое говорил ей этот ужасный человек? Она была так измучена жарой, так устала и так была испугана, но все же попыталась сосредоточиться, глядя на него и слушая его вопросы с затуманенными слезами и страданиями глазами.

– Расскажи же, Джейн, как давно считаешь себя сестрой Джули Беннет? – Доктор Карней тихо присел на краешек кровати. Он был совсем не готов к той бурной реакции, какую вызовет его вопрос.

Словно дикая кошка, Джейн подскочила, в мгновение ока пересекла камеру и повисла на нем, колотя его кулаками и крича на пределе своего голоса:

– Вы что, не можете понять, что я вам говорю? Я и есть сестра Джули Беннет! Я всегда была ее сестрой и понятия не имею, что за безумную игру она затеяла и зачем врет! – Она сползла на пол, бессильно сжимая кулаки, не в силах сдерживать слезы.