Как мы пережили войну. Народные истории - Коллектив авторов

Помню, как всегда со слезами читали папины письма с фронта. Но однажды на столе стояла папина стеклянная кружка, которая вдруг треснула и развалилась пополам. А на следующий день, 13 января 1943 года, пришло извещение, что отец пропал без вести.

Гулять практически не ходили. Боялись бомбежек. Но детям хотелось играть. Один раз мы играли во дворе. Подъехала машина, нагруженная свернутыми коврами. Мальчишки залезли на ковры и увидели, что в этих коврах завернуты покойники – полная машина. Это собирали по домам умерших людей. Мы очень испугались, и я запомнила это на всю жизнь. Брат Володя ходил с мамой на работу и помогал ей. В 1944 году я пошла в школу, а старшая сестра Рита оставалась дома, так как не могла ходить из-за дистрофии ног.

Моя школа № 78 на Зверинской улице работала всю войну и спасала детей. Это была женская школа. Потом в этом здании открыли профессиональное училище. Мыться ходили в баню у Сытного рынка. Хорошо помню, что у всех были вши.

После снятия блокады на восстановление разрушенного Ленинграда привозили пленных немцев. Помню, как немец, который выкладывал мостовую на Зверинской улице, подозвал меня, и я поняла, что он просит еды. Я приносила ему несколько раз хлеб, за это он подарил мне губную гармошку.

В День Победы, 9 мая 1945 года, была теплая погода. По улице мимо зоопарка шли танки со счастливыми солдатами. Я стояла с 9 утра почти полдня и ждала, когда появится мой отец, но он так и не появился. Но оставалась надежда, что он вернется.

После блокады мама давала нам еду в школу поровну. Иногда на переменке я искала свой завтрак, его не было в портфеле. Это моя сестра тайком его съедала.

После войны государство очень помогало детям погибших на войне отцов. Бесплатно кормили в школах, отправляли в лагеря, выдавали одежду и обувь.

Никому не пожелаешь пережить все то, что пережили мы, – безумный и бесконечный страх и голод».

Вот такую грустную историю поведала мне моя прабабушка. Она глубоко тронула мое сердце. Я бы не хотела оказаться на ее месте, потому что это была очень страшная жизнь. Очень хочется, чтобы никогда в мире не было войны.

Богачева Алена, 1-а класс МБОУ «Гимназия», г. Выборг

Цена жизни – полстакана риса

Мои бабушка и дедушка по отцу в блокаду работали врачами. Дедушка погиб при бомбежке, бабушка умерла в очереди за хлебом – сердечный приступ.

Дедушка по маме (Нестеров Григорий Иванович) работал шофером, а зимой на Дороге жизни по Ладоге. Им разрешалось вывезти семью на Большую землю, но бабушка (Нестерова Елизавета Ивановна) отказалась, сказав: «Я здесь жила, здесь и умру». Когда мама рассказала мне об этом, я ругался: «А о тебе она подумала!» – мама чудом выжила, об этом далее. Водителям под страхом расстрела запрещалось привозить еду с Большой земли. Как-то дедушка взял маму с собой, там ее моряки покормили. Почему он ее там не оставил? Не знаю.

Моей маме было тогда 11 лет. Она была при смерти (извините за подробности): теряла сознание, кровавый понос и т. д. Врач сказал, что это конец, но ее может спасти только отварной рис.

И это в блокадном Ленинграде в самый голод!!! Дедушка где-то за городом, выменял полстакана риса, и это спасло ей жизнь. Своему сыну я сказал: «Если бы не эти полстакана риса, не было бы на свете ни меня, ни тебя».

Как-то я ремонтировал дома мебель и разогревал столярный клей – запах шел по всей квартире. И вдруг услышал плач из маминой комнаты. Она вспомнила блокаду и как они ели столярный клей. Больше я этого не делал.

Мама была участницей детского ансамбля Обранта А. Е. во Дворце пионеров им. Жданова. Они выступали не только в госпиталях, но также их вывозили к линии фронта. Мама (Колобова Нонна Григорьевна 1931–2010) каждый год ходила (пока могла) на встречи участников того ансамбля. Все награждены медалями «За оборону Ленинграда», но только в двухтысячных годах смогли добиться, чтобы их приравняли к участникам ВОВ., но это отдельная история. Так вот, после выступления им давали по маленькой соевой лепешке. Мама всю жизнь обожала оперетту. С этой лепешкой она шла в театр оперетты (он тогда работал), и за эту лепешку ее пускали на спектакль. На нашей Пушкинской улице на углу дома у садика есть булочная. В блокаду там получали хлеб по карточкам. Мои родители жили в одном доме. Мама, пока шла домой с хлебом, отщипывала по маленькому кусочку. Ей казалось, что это незаметно, а когда приходила домой, руки были пусты. Она ревела, но бабушка не ругалась. Отец (Колобов Владимир Константинович (1927–1991)) жил в этом же доме и получал хлеб там же. Хлеб привозили на телеге, запряженной лошадью. Однажды около булочной лошадь упала и издохла. Из домов выскочили люди с топорами, ножами, и (на глазах у отца) от лошади ничего не осталось.

Отец работал электриком в институте уха, горла, носа. Однажды его послали поменять сгоревшую лампочку в морге, который находился в подвале. Большой подвал был почти под самый потолок забит трупами, свет не горел. Лампочка находилась на середине потолка. Отец (14-летний мальчик) в полной темноте на ощупь полз по трупам, чтобы найти патрон со сгоревшей лампочкой. Нашел, поменял, и свет загорелся. Я даже не представляю, что с ним было. Он рассказывал, что самое страшное – это обратный путь по трупам ползком в узком проходе под потолком при свете.

В нашем доме две дворничихи мародерствовали – ходили по квартирам умерших и тащили все ценное. Весь дом знал об этом. У них хватило ума тащить с 5-го этажа пианино вдвоем. Пианино поехало и придавило одну из них насмерть.

Мой отец ушел из жизни в 1991 году. Материально он был обеспечен: работал и еще получал пенсию. У него в квартире я обнаружил 3 довольно больших бумажных пакета высотой сантиметров по 50 с сухарями белого и черного хлеба. Это не были остатки со стола, а аккуратно нарезанные кубики. Если учесть обстановку в стране в то время, вероятно, страх перед голодом не оставлял его до конца жизни. Также я нашел у него много книг о блокаде – он ею жил.

Мама всегда плакала, когда по телевизору показывали что-нибудь о блокаде, особенно фильм «Балтийское небо», и вспоминала, как она с бидончиком ходила пешком зимой за водой.

Когда родители рассказывали о блокаде, в интонациях не звучало никакого пафоса, героизма. Как-то просто, обыденно. Да и вспоминали вслух не очень часто, только мама при этом плакала.

Рассказывали о блокаде редко, но я чувствовал, что она с ними присутствует постоянно.

Я думаю, что блокада всю жизнь была для них как бы мерилом ко всему, что происходило вокруг, в любые времена.

Медали моих родных «За оборону Ленинграда» теперь хранятся у меня.