Австрийский моряк - Джон Биггинс

Наша жизнь свелась к последовательности пяти-шестидневных патрулей, отделяемых друг от друга заходами на день-два в Шебенико для текущего ремонта, возможности помыться, побриться, принять на борт бензин, масло и дистиллированную воду. А потом снова в море, рыскать среди островов, совать нос в маленькие рыбачьи гавани, швартоваться у набережной-ривы, чтобы прогуляться вечерком и выпить бокал вина в местном кафе. Я старался не придавать патрулям чрезмерную регулярность: население побережья представляло собой смесь хорватов и итальянцев, и без сомнения о наших движениях докладывалось заинтересованным сторонам. Но даже так U-8 сделалась привычной посетительницей в Макарска, Лесина, Трой и Комизе. Рыбаки переставали выбирать сети, чтобы понаблюдать за нашим входом в порт, а местные мальчишки толпой валили в гавань поглядеть на прибытие «sottomarino» или «podvodnik». Мои чудесные матросы-далматинцы могли ориентироваться на здешнем побережье хоть с завязанными глазами, и куда ни зайди, нас неизменно ждал теплый прием в местном кафе, хозяином которого неизменного оказывался дядя какого-нибудь из моих матросов. Забегаловки эти не могли похвастаться особой чистотой, тем не менее там можно было вытянуть ноги и поесть горячего, отдыхая после неудобств жизни на борту.

В чем в чем, а в неудобствах на U-8 недостатка никогда не наблюдалось. До 1914 года лишь немногие тактики осмеливались предположить, что подводные лодки будут использоваться для чего-либо кроме обороны гаваней, поэтому никто и не думал сделать их обитаемые на период времени больший, чем двенадцать часов. Вследствие этого бытовые условия на борту нашего корабля имели самый примитивный характер. Кухня была оснащена однокомфорочной плиткой, использовать которую я не любил по причине слишком большого расхода тока из батарей. На палубе стояла бензиновая печка, разжигать которую можно было только при спокойной погоде. Что до сна, то свободным от вахты приходилось бросать жребий за право воспользоваться самыми мягкими плитами пола. Помывка? И думать забудьте — лучшее, на что стоило рассчитывать, это облиться из парусинового ведра на палубе. Если погода не против.

Зато туалет у нас был — настоящий керамический стульчак, прямо как на суше. За исключением того, что располагался он рядом с мотором левого борта и просматривался по всей длине лодки. Унитаз был оснащен резиновым кольцом и тяжелой металлической крышкой, фиксировавшийся в нижнем положении четырьмя мощными застежками. Идея заключалась в следующем: как только крышка закрывалась, внутрь толчка нагнетался рычажной помпой воздух. Когда давление внутри унитаза становилось выше забортного, должен был сработать клапан, и содержимое выбрасывалось в море. Но так выглядело в теории, практика получалась менее убедительной. Соотнести величины давлений было очень непросто, и в случае ошибки содержимое толчка взлетало вверх, на того, кто его туда поместил. Это событие получило название «подлодочное крещение». По этой причине унитаз употреблялся редко. На деле, во избежание ухудшения и без того скверных параметров атмосферы внутри субмарины, было решено, чтобы туалетом пользовались только с разрешения вахтенного офицера, да и то в самых крайних случаях. В качестве альтернативы применялись свисание со спущенными портками с рулевой рубки или, при штормовой волне, опиумные пилюли.

В итоге проблема с подводной уборной разрешилась весьма драматическим образом. Случилось это однажды утром в начале мая, когда мы мирно лежали на грунте близ Петрчана, подкарауливая французскую субмарину, оказавшуюся на самом деле плавучим бревном. Нам в этой задаче помогал новейший направленный гидрофон, доказавший в результате полную свою бесполезность. Лежим мы спокойненько на пятнадцати метрах. Подвахтенные дремлют на баке, завернувшись в одеяла, фрегаттенлейтенант Месарош мирно похрапывает и бормочет что-то себе под нос, примостившись на крышке рундука с огнестрельным оружием, зарезервированного в качестве спальной каюты для офицерского состава. Вахтенные сидят себе читают, пишут письма или играют в карты при белесом свете электрических ламп, а Легар и двое его механиков возятся с выпускным коллектором двигателя правого борта. Что до меня, то я располагаюсь за штурманским столиком, занятый, не слишком сосредоточенно, навигационными расчетами и одновременно наблюдая за гидрофонистом, который чертыхается сквозь зубы и крутит колесики настройки в тщетной надежде выделить хоть один членораздельный звук из какофонии щелчков и журчанья, производимых местной морской фауной. Тут я замечаю, что среди спящих на баке начинается шевеление. Человек явно испытывает некий дискомфорт, и спустя несколько минут встает и направляется на корму. Человеком этим оказывается торпедист первого класса Матасич. Выглядит он встревоженным и торопливо берет под козырек.

— Герр коммандант, покорнейше прошу разрешить воспользоваться уборной.

— Вот как, Матасич? Это действительно так необходимо?

— Честь имею доложить, что да, герр коммандант. Думаю, это все вчерашняя зуппа ди песке. Этот рыбный супчик мне как-то не пошел.

— Ну хорошо, Матасич. Но постарайтесь не испортить воздух во всей лодке, и хорошенько накачайте прежде чем открыть клапан — мы ведь на пятнадцати метрах глубины.

Матасич спешит к туалету, я же возобновляю навигационные расчеты. Вскоре до меня доносится ритмичное «пш-пш» помпы, потом уши немного сдавливает вместе с падением давления. Только я протягиваю руку, чтобы выпустить немного сжатого воздуха из одного из баллонов, как мои барабанные перепонки втискиваются в череп мощным взрывом, а по всей длине лодки с визгом летят рикошетящие от бортов осколки. Сразу за этим начинается толкотня — это подвахтенные занимают места по боевому расписанию. Признаюсь, первой моей сумасшедшей идеей было то, что нас атаковали взрывным тралом — это такая мина, буксируемая на конце каната, представлявшая собой единственный эффективный способ достать субмарину в погруженном состоянии. Я кидаюсь к клапанам в намерении продуть все цистерны и всплыть, пока мы еще сохраняем какую-то плавучесть. Но потом я понимаю, что взрыв, при всей его мощи, не сопровождается ревом воды. Я, все еще полуоглохший, иду на корму. Легар и его помощники нервно пялятся из-за мотора на Матасича, который стоит со спущенными штанами, белым, как мел, лицом, с рукояткой от помпы в руке, и в ужасе глядит на зазубренные обломки чаши. Вышло так, что он слишком буквально воспринял мой совет покачать как следует, а его мускулистая рука довершила дело. По какой-то случайности никого не ранило осколками фаянса, даже Матасича, который находился совсем рядом с толчком. Зато частица содержимого последнего досталась, думаю, каждому из нас. После этого случая канализационная труба была замурована, и нашим единственным в подводном положении санитарным удобством стали два наполовину заполненных маслом ведра.