Маска ночи - Филип Гуден

– Кто этот тип? – сказал студент, не давая себе труда ответить на вопрос.

В пылу бушевавшего боя Сьюзен Констант представила нас так спокойно, словно мы находились на званом обеде.

– Это Николас Ревилл, из тех актеров, которые приехали развлечь наши семьи. Николас, это Вильям Сэдлер, человек, за которого надеется выйти замуж моя кузина Сара.

– А, господин Ревилл, – вмешалась госпожа Рут. – Вы помогли мне тогда на дороге. Я помню вас.

– А я вас, мадам.

– Вы будете играть в «Ромео и Джульетте»? – спросил Вильям Сэдлер.

– И в других вещах, помимо нее, – сказал я.

– А где же ваш приятный юный друг, тот, другой, что нес меня, когда меня ранили? – снова встряла госпожа Рут.

Я заметил, что она все еще держит свою сушеную рыбу, так сказать, не вкладывая в ножны, наготове для следующего врага.

Но прежде чем мы смогли поболтать о приятности Абеля Глейза и о пьесах, которые собирались ставить «Слуги лорд-камергера», и о прочих милых пустяках, нас прервал новый поворот событий в карфакском побоище. Колокола зазвонили еще яростнее, крики стали еще громче, а град предметов, летавших в воздухе, – еще плотнее. Посреди этой суматохи со стороны вдруг раздался звук трубы, как будто за сценой заиграли фанфары. Да, прямо как в настоящей битве, подумал я (не то чтобы я участвовал хотя бы в одной).

Машинально мы повернулись на звук рога. Позади нас по Хай-стрит поднималась наиболее роскошно одетая группа людей, какую я только видел вне двора королевы Елизаветы. Их путь освещали факелы, которые несли их спутники по бокам группы. Дымящий свет плясал по лицам, что были суровы и морщинисты, и телам, что были в основном сгорбленны и сморщенны. Но их одежды! Ярко-зеленые одежды, небесно-голубые, пунцовые. Как будто множество цветочных клумб решили встать и прогуляться в середине ночи. Хлопотливый Бартоломью Ридд, занимавшийся костюмами актеров у «Слуг лорд-камергера», пришел бы в полный восторг от такого убранства.

Мне не требовалось объяснять, кто были эти господа. То было само величие университета, главы домов и колледжей, сопровождаемые своей свитой, угрожающе размахивавшей факелами. Один из этой свиты, стоявший впереди, сжимал медную трубу, а другой, с мрачным лицом, имел при себе здоровую алебарду. Другие были вооружены длинными и крепкими палками, не считая закопченных факелов.

– Бульдоги, господи боже! – проговорил Вильям Сэдлер.

Я не видел никаких собак, но готов был принять его слова на веру.

Затем с противоположной стороны, где дорога смыкалась с Карфаксом у церкви Св. Мартина, вышел другой отряд мужчин. Их одеяние было не так великолепно, как у первой компании, но и они несли на себе печать власти. Это значит, что они были среднего возраста или старше, выражение лица у них было серьезным, сопровождала их собственная вооруженная свита с факелами. Человек во главе этой процессии имел поблескивавшие в свете огня регалии, и я догадался, что он был мэром Оксфорда. Это были главные граждане города, то есть олдермены и именитые горожане, участвовавшие в самоуправлении. В их полномочия входило следить за поддержанием общественного порядка и должным образом наказывать нарушителей оного.

Обе группы настороженно остановились в нескольких ярдах друг от друга. На мгновение я подумал, не перейдут ли и они тоже или, скорее, их свита к ударам. Но то были почтенные люди, сознававшие собственное достоинство, не говоря уже о незапятнанном великолепии их одеяний. Они были здесь для того, чтобы загасить пламя, а не раздувать его. Мы вчетвером – госпожа Рут, Сьюзен Констант, Вильям Сэдлер и я – занимали очень неудобную позицию – на виду, почти посредине. Я заметил, что Вильям Сэдлер слегка прикрыл свое лицо рукавом. Я тоже испытывал смутное чувство стыда, несмотря на то что попал на это сражение с опозданием и совсем не принимал в нем участия.

Весть о присутствии двух групп властей предержащих, казалось, довольно быстро распространилась по мятежной толпе. Те, что продолжали драку на земле, поднимались, делая вид, будто случайно упали. Некоторые личности с краев спешили растаять в темноте. В одно мгновение воздух, насыщенный проклятиями и стонами, палками и летающим хлебом (а может, и летающей рыбой), опустел. Даже дикий перезвон церковных колоколов притих, пока не замер вовсе, издав последний пронзительный звук. Затем обе компании сопровождающих двинулись, как по команде, прямо в середину стремительно растворяющейся массы. Мрачного вида парень с алебардой прошел около меня.

– Пойдем! – прошипел кто-то мне на ухо.

Это был Вильям Сэдлер. Он потянул меня за камзол.

– А как же…

Но Сьюзен Констант и старая кормилица уже исчезли.

Я следовал за Сэдлером, который поспешно устремился в противоположном направлении, прочь от Корнмаркет и вниз по улице, известной как Саутгейт. Мы были не одиноки. Другие фигуры изо всех сил старались слиться с окружавшим их мраком. Из моего небольшого опыта знакомства с лондонским дурным поведением мне известно, что нужно делать, когда сталкиваешься с представителями закона, несущими большие палки. Вы берете ноги в руки. Власти, вероятно, не станут разбираться в том, кого они осыпают ударами, и на их стороне – вся сила закона. В данном случае было целых две силы закона, город и университет, а посему шансы быть битым удваивались.

Мы шли не больше нескольких секунд, как вдруг колокола снова зазвонили. На этот раз вместо взволнованного перезвона, созывавшего школяров и горожан драться на Корнмаркет, мы услышали ровный, настойчивый звук.

– Вечерний звон,[5] – сказал Вильям Сэдлер.

Я позволил ему вести себя. Что знал я об Оксфорде и его особенных обычаях? Может, здесь любого, пойманного на улице после того, как прозвонил вечерний звон, вешают, топят и четвертуют бульдоги, а может, погребают заживо под тысячами книг.

Мы свернули налево в боковые ворота и очутились на большой открытой площади, окруженной сплошной линией домов. Меня удивил шум бегущей воды, слышный, несмотря на колокол, но потом я разглядел мерцание фонтана в центре. Я решил, что это колледж Вильяма Сэдлера. И он вроде бы подтвердил эту догадку, уверенно пробираясь по темному четырехугольнику, где только в паре окон на дальней стороне изредка вспыхивал свет; все здесь казалось тихим и спокойным после беспорядков в Карфаксе. На фасаде здания, вдоль которого мы шли, чернели проходы, казавшиеся моему взбудораженному воображению отверстиями в пещерах. Сэдлер остановился у третьего или четвертого из них.

– Сюда, – сказал он.

– Куда «сюда»?

– В Крайст-Черч, бывший Кардинальский колледж, а в свое время – и колледж Короля Генриха Восьмого. Моя комната на третьем этаже.

Мы ощупью поднялись по темной лестнице. Я стоял, пока он возился с ключом. Затем постоял еще немного, когда он вошел в комнату, нашел привычной рукой трутницу и зажег несколько свечей. Это были хорошие свечи, не какие-нибудь сальные. В комнате было тепло от огня, дремавшего в очаге.

– Входите, мастер Ревилл.

– Николас. Ник для друзей.

Вильям указал на скамейку с дальней стороны стола, заваленного книгами. Я сел и огляделся. Стены были украшены панелями. В углу стояла кровать с пуховыми перинами. И здесь жил всего один человек. Должным образом обставленная, хорошо освещенная и отапливаемая комната отнюдь не походила на келью.

– Узрите жилище студента, – произнес Сэдлер. – Это не то, что вы ожидали?

– Я думал, это что-то более… монашеское, что ли.

– Не все мы созданы быть монахами – даже если бы они еще существовали.

– Cucullus non facit monachum, – проговорил я, и тут же пожалел об этом, так как сказано это было всего лишь из бахвальства, чтобы показать, что и мне не чуждо было ничто студенческое, в том числе и латынь.

– «Не всяк монах, на ком клобук». Внешность обманчива. Слишком верно, – вздохнул Сэдлер.

Я вздрогнул, ибо перед моим мысленным взором пронеслась сцена в переулке в мой первый вечер в Оксфорде. Группа облаченных в капюшоны фигур, нащупывавших свой путь в тупике. Я вспомнил картинку, виденную однажды в книге: несколько монахов в клобуках, крадущихся куда-то, – совсем не набожных, но зловещих, – такой, вероятно, и предполагалось быть всей картинке. Вот о чем напомнили мне эти фигуры.

– Вам нехорошо, Николас?

– Нет. Просто подумал кое о чем неприятном.

– Тогда вот это, быть может, поможет вам больше не думать о неприятном.

Вильям Сэдлер налил два стакана вина и поставил один передо мной, прежде чем сесть на скамью напротив меня. Довольно бесцеремонно он смахнул книги в дальний угол стола, нимало не заботясь о том, что пара из них с глухим стуком шлепнулась на покрытый тростником пол. В свете свечей я разглядел мужчину, едва ли моложе меня, чисто выбритого, с тонким ртом. Так вот каков был будущий муж, человек, собиравшийся жениться на Саре Констант. Похож ли он был на жениха? Выглядел ли он самодовольным, встревоженным, опьяненным? Нет, хотя в нем и вправду сквозило какое-то довольство собой.