Остров фарисеев - Джон Голсуорси

Они подошли к дому, где жил Шелтон.

- Не зайдете ли ко мне выпить бокал вина? - предложил он.

Юноша улыбнулся, весь вспыхнул и покачал головой.

- Нет, благодарю вас, - сказал он. - Мне еще нужно дойти до Уайтчепела {Один из беднейших кварталов Лондона.}. Я теперь питаюсь одной овсянкой замечательно укрепляет кости. В конце каждого месяца я обычно неделю живу на овсянке. Это наилучшая диета, когда нет денег.

И, снова покраснев, он улыбнулся и исчез.

Шелтон поднялся к себе и сел на кровать. На душе у него было тяжело. Он печально и медленно развязывал белый галстук, и вдруг ему представилась Антония, глядящая на него широко раскрытыми, удивленными глазами. И этот взгляд был для него словно откровение: как-то утром, выглянув из окна на улицу, он увидел прохожего, который внезапно остановился и почесал ногу, тогда тоже точно молния озарила все вокруг, и Шелтон понял, что этот человек одинаково с ним думает и чувствует. А вот что на самом деле чувствует и о чем думает Антония, он никогда не узнает. "Пока я не увидел ее на вокзале, я и сам не знал, как сильно люблю ее и как мало ее знаю", - подумал он и, глубоко вздохнув, поспешил раздеться и лечь.

ГЛАВА XV

ДВА ПОЛЮСА

С каждым днем ожидание июля становилось все более невыносимым, и если бы не Ферран, который по-прежнему ежедневно приходил к нему завтракать, Шелтон бежал бы из столицы. Первого июня молодой иностранец явился позже обычного и сообщил, что, как он узнал через одного знакомого, в отеле в Фолкстоне требуется переводчик.

- Если б у меня были деньги на необходимые расходы, - сказал он, быстро перебирая желтыми пальцами пачку засаленных бумажек, словно стараясь выяснить, кто же он на самом деле такой, - я б уехал сегодня же. Ваш Лондон гнетет меня.

- А вы уверены, что получите это место? - спросил Шелтон.

- Думаю, что да, - ответил молодой иностранец. - У меня есть неплохие рекомендации.

Шелтон невольно бросил недоверчивый взгляд на бумаги, которые Ферран держал в руках. Резко очерченные губы бродяги под еле пробивающимися рыжими усиками искривились в обиженной усмешке.

- По-вашему, человек с поддельными рекомендациями - все равно что вор? Нет, нет, я никогда не стану вором: у меня было немало возможностей стать им, и тем не менее, - сказал он горделиво и горько, - это не в моем характере. Я никогда никому не причинял зла. Вот это, - и он указал на бумаги, - конечно, некрасивая штука, но вреда от нее никому не будет. Если у человека нет денег, он должен иметь рекомендации: только они и спасают его от голодной смерти. У общества зоркий глаз на слабых: оно никогда не наступает человеку на горло, пока тот окончательно не свалился.

И взгляд Феррана, устремленный на Шелтона, казалось, говорил: "Это вы сделали меня тем, что я есть, - вот и миритесь теперь с моим существованием".

- Но ведь имеются работные дома, - произнес наконец Шелтон.

- Работные дома! - воскликнул Ферран. - Да, конечно, настоящие дворцы! Я вам вот что скажу: никог4 да в жизни я не видел более безотрадных мест, чем ваши работные дома, они лишают человека всякого мужества.

- А я всегда считал, - холодно заметил Шелтон, - что наша система помощи бедным лучше, чем в других странах.

Ферран нагнулся вперед и оперся локтем о колено, - он всегда принимал эту позу, когда был особенно уверен в своей правоте.

- Что ж, - заметил он, - никому не возбраняется быть высокого мнения о собственной стране. Но, откровенно говоря, я покидал такие места крайне обессиленный и физически и морально, и вот почему. - Горькая складка у рта разгладилась, и перед Шелтоном предстал художник, рассказывающий о том, что он пережил. - Вы щедро тратите деньги, у вас прекрасные здания, исполненные чувства собственного достоинства чиновники, но вам чужд дух гостеприимства. Причина ясна: вы питаете отвращение к нуждающимся. Вы приглашаете нас в свои работные дома, а когда мы туда приходим, вы обращаетесь с нами пусть не жестоко, но так, словно мы не люди, а лишь номера, преступники, не заслуживающие даже презрения, - так, словно мы вас лично оскорбили; ну и естественно, что мы выходим оттуда совсем приниженными.

Шелтон закусил губу.

- Сколько вам нужно денег на дорогу и на то, чтобы начать новую жизнь? - спросил он.

Ферран сделал невольное движение, показавшее, какими зависимыми людьми оказываются даже самые независимые мыслители, когда у них нет ни гроша в кармане, и взял банковый билет, который протягивал ему Шелтон.

- Тысяча благодарностей, - сказал он. - Я никогда не забуду, как много вы для меня сделали.

И хотя при прощании голос Феррана звучал весело, Шелтон не мог не почувствовать, что тот и в самом деле тронут.

Шелтон еще долго стоял у окна и смотрел вслед Феррану, снова уходившему на поиски счастье; потом он оглянулся на свою уютную комнату, на множество вещей, скопившихся здесь за долгие годы, - на фотографии бесчисленных друзей, на старинные кресла и набор разноцветных трубок. С прощальным пожатием влажной руки бродяги беспокойство снова овладело Шелтоном. Нет, он не в силах дольше сидеть в Лондоне и дожидаться июля.

Шелтон взял шляпу и, не задумываясь над тем, куда идет, зашагал по направлению к реке. День был ясный, солнечный, но холодный ветер то и дело нагонял тучи, разражавшиеся проливным дождем. И вот, когда полил очередной ливень, Шелтон вдруг заметил, что находится на Блэнк-Роу.

"Интересно, как поживает тот маленький француз, которого я тогда видел здесь", - подумал он.

В хорошую погоду Шелтон, наверное, перешел бы на другую сторону улицы и прошествовал мимо, но поскольку начался дождь, он вошел и постучал в знакомое окошечко.

Все оставалось по-старому в доме Э 3 по Блэнк-Роу, все так же уныло белел каменный пол, все та же неряшливая женщина ответила на его стук. Да, Каролан всегда здесь: он никогда не выходит, точно боится нос высунуть на улицу! Маленький француз тотчас же явился на зов привратницы, словно кролик по мановению фокусника. Лицо у него было совсем желтое, цвета золотой монеты.

- Ах, это вы, мосье! - воскликнул он.

- Да, - сказал Шелтон. - Ну, как поживаете?

- Я всего пять дней как вышел из больницы, - пробормотал маленький француз, похлопывая себя по груди. - Все здешний поганый воздух наделал. Я ведь живу взаперти - все равно что в коробке; ну, а это мне вредно, потому что я южанин. Чем могу быть вам полезен, мосье? Я с удовольствием сделаю для вас все, что в моих силах.

- Да нет, мне ничего не нужно, - ответил Шелтон. - Просто я проходил мимо и решил вас навестить.

- Пойдемте на кухню, мосье, там никого нет, Брр! Il fait un froid etonnant! {Ну и холодище! (франц.).}

- Какие же у вас теперь клиенты? - спросил Шелтон, входя в кухню.

- Да все те же, - ответил маленький француз. - Правда, сейчас их у меня не так много: ведь на дворе лето!

- Неужели вы не можете найти себе никакого более прибыльного занятия?

Парикмахер насмешливо прищурился.

- Когда я в первый раз приехал в Лондон, - сказал он, - мне удалось получить место в одном из ваших приютов. Я решил, что судьба моя устроена. И вот представьте себе, мосье, что в этом высокопочтенном заведении мне приходилось за одно пенни брить десять клиентов! Здесь, правда, они платят мне далеко не всегда; зато уж если платят, так платят по-настоящему. В вашем климате, да еще человеку poitrinaire {Чахоточному (франц.).}, нельзя рисковать. Здесь я и окончу свои дни. Скажите, вы видели того молодого человека, который в свое время интересовал вас? Вот вам еще один такой же! Это человек смелый, каким и я был когда-то; il fait de la philosophie {Он философствует (франц.).}, подобно мне, и увидите, мосье, это доконает его. В нашем мире нельзя быть смелым. Смелость губит людей.

Шелтон взглянул украдкой на маленького француза, заметил сардоническую улыбку на его желтом, полумертвом лице и, почувствовав всю несуразность слова "смелый" в применении к нему, улыбнулся с таким состраданием, что его улыбка стоила потока слез.

- Давайте посидим, - сказал он, протягивая французу портсигар.

- Merci, monsieur {Благодарю, мосье (франц.).}, всегда приятно выкурить хорошую папиросу. Помните старого актера, который произнес перед вами такую прочувствованную речь? Ну, так он умер. Только я и был рядом с ним, когда он умирал. Un vrai drole! {Настоящий чудак! (франц.).} Он тоже был смелый. И вот вы увидите, мосье, что молодой человек, которым вы интересуетесь, умрет в больнице для бедных или в какой-нибудь дыре, а может, и просто на большой дороге; заснет как-нибудь в пути - в холодную ночь - и конец; а все потому, что некий внутренний голос протестует в нем против существующих порядков, и он всегда будет убежден, что все нужно изменить к лучшему. Il n'y a rien de plus tragique! {Нет ничего трагичнее этого! (франц.).}

- Послушать вас, так выходит, что всякий бунт обречен на провал, сказал Шелтон, которому вдруг показалось, что разговор принял чересчур личный характер.

- О, это очень сложная тема, - сказал маленький француз с поспешностью человека, для которого нет большего удовольствия, чем посидеть под навесом кафе и потолковать о жизни. - Тот, кто бунтует, большей частью вредит самому себе, да и другим не бывает от него никакой пользы. Так уж повелось. Но я обратил бы ваше внимание вот на что... - Он умолк, словно собираясь поведать о некоем важном открытии, и задумчиво выпустил дым через нос. - Если человек бунтует, то скорее всего потому, что его побуждает к этому его натура. Уж это вернее верного. Но как бы то ни было, нужно всячески стараться не сесть между двух стульев: это уж совсем непростительно, - добродушно закончил он, Шелтон подумал, что еще не видел человека, о котором можно было бы с большим основанием сказать, что он уселся между двух стульев; к тому же он безошибочно почувствовал, что от чисто теоретического протеста маленького парикмахера до действий, логически вытекающих из такого протеста, далеко, как от земли до неба.