Мастер и Афродита - Андрей Анисимов

– Сойдет, – удовлетворенно отметил Клыков и, на всякий случай выписав служебный телефон Прыгалина, запрятал справочник на прежнее место.

16

Шура носилась по двору, забегала в дом, снова выскакивала. Ей надоели шлепанцы, что, слетая с ног, мешали движению, и она, сбросив их, продолжала беготню босиком. Гришка и Лариса стояли во дворе и с некоторой растерянностью наблюдали за происходящим. В очередной раз сбегая с крыльца, Шура метнула сестре свою кофту:

– Держи, теперь твоя. В ней в Москву приедешь.

Я тебя скоро вызову. Со своим кобелем разберусь и вызову. Гляди мне! Ухажеров гони палкой. Я тебя в" столице замуж выдам. А ты, папаня, чего уставился?

Иди воду грей, мне в дорогу помыться надо, а то я при сборах взопрела, как кобыла на пашне.

Гриша пошел исполнять наказ, Лариса примеряла кофту. Шура собиралась в Москву. Вещей она много с собой решила не брать. Хорошего выходного у нее было одно платье, а барахло незачем тащить. Потом подумала и платье оставила сестре, как и кофту.

Уложив в горнице небольшой чемоданчик, Шура плюхнулась на кровать. Пружины, покачав ее, со звоном затихли. Шура припомнила, какую на этой родительской кровати устроила Темлюкову ночь, и засмеялась. «Теперь будет от меня снова ждать. Да не скоро дождется. Сперва пускай приоденет по-городскому, в театры сводит, друзьям представит…»

Девушка оглядела родительскую горницу с чувством, что видит ее в последний раз. Без нужды возвращаться в Матюхино Шура не собиралась – если только папаню схоронить. Мысль о смерти отца сердце дочери не растревожила. Гришку она не любила, приписывая ему вину за гибель матери и свое с сестрой неухоженное из-за его пьянства детство.

Глянула на темные лики образов, на давно потухшую лампаду в виде стеклянного голубка, на засиженные мухами снимки предков. Заострив внимание на фотографии деда и бабушки, поднялась с пружин кровати и подошла поближе. На карточка бабушка сидела в высоком кресле, дед в наглухо застегнутом кителе, при усах и бороде, стоял возле, облокотив руку на спинку кресла. Круглолицая бабушка со страхом уставилась на фотографа. Дед деланно улыбался. У их ног в бочке произрастал гигантский фикус, видимо служивший фотографу декорацией. На соседнем фото, где двоюродный дед Алексей в тельняшке и бескозырке чадил трубку, Шура внимания не задержала. Алексей погиб в первые дни войны, когда их сняли с корабля и в одних тельняшках погнали на врага. Тогда вместе с ним полегло пятьсот морских душ.

Свадебный снимок отца с матерью Шура со стены сняла, отогнув гвоздочки на почерневшей рамке, вынула карточку и, отыскав ножницы, отстригла Гришку от матери. Половинку с матерью бережно подсунула под вещи, оставшуюся часть вместе с рамкой бросила в печь. Закрыв чемодан, высунулась в дверь.

– Папаня! Вода скоро?

– Готова, – сипло отозвался Гришка из летней кухни, где на газу из баллона, соединенного с плитой тонким резиновым шлангом, закипал чан с водой.

Аккуратно взявшись за ручки чана, отец с дочерью потихоньку сняли его и отволокли в баньку. Ведра с холодной водой дожидались на почерневшей от сырости и пара деревянной лавке. В одном из ведер плавал алюминиевый ковш. Шура заперла за отцом дверь, скинула платье и, намешав из чана и ведра в шайке, окатила себя с головы до пят. Пискнув для порядка от ощущения, намылила пеньковую мочалку и, морщась от ее царапающих прикосновений, покрыла себя густой мыльной пеной. Ничего не видя от щиплого мыла, на ощупь снова намешала в шайке и снова окатилась. Повторив процедуру несколько раз, растерлась драной, но чистой простыней, извлекла заначенную за полкой бутылку с самогоном и блюдце с капустой. Изрядно глотнув из горлышка, бросила жменю капусты в рот и, надев платье, отправилась в горницу. Убрала в шкаф новые юбочку и свитерок.

В них она завтра отправится в Москву, а сегодня и ситцевое платьице сойдет. Поглядевшись в зеркала трюмо, закрутила бигуди и, накрывши голову косынкой, вышла во двор.

На скамейке под рябиной тосковал Гриша и чадил «Приму». Завидев дочь, состряпал жалобное выражение:

– Хоть бы ради отъезда поднесла.

– Подожди. Хозяин мой из конторы явится, тогда получишь.

– А когда он заявится? – продолжал ныть Гриша.

– На то и хозяин. Когда захочет, тогда и придет.

Ты, чем зря бездельничать, взял бы топор да словил куру…

Гришка нехотя поднялся и направился в сарай.

Там послышалось громкое кудахтанье, затем пяток несушек, хлопая крыльями и поднимая пыль, выскочили из приоткрытых ворот. За ними появился Гришка. В его кулаке, роняя с шейного обрубка кровавые пенные капли, покачивалась пестрая куриная тушка.

– Ларис! Ты где? Куру ощипи, – крикнула Шура, хрустя зеленым яблоком.

Лариса вынесла из сарая худой тазик, осторожно, чтобы не запачкаться кровью, положила в него еще теплое куриное тельце и уселась щипать. Но не успела. За калиткой загудела машина, и Темлюков с Васькой Большаковым внесли во двор корзину и несколько картонных коробов.

После чего Вася вернулся к матине и, сильно косолапя, осторожно вынес ящик водки. Гришка, заметив спиртное, оживился и побежал помогать. Из Васькиного «газона» во двор перекочевал кованый темлюковский сундук и его же тощий рюкзачок.

– Чегой-то вы приволокли? – подбоченясь и глядя на короба, водку и корзину, тоном недовольной хозяйки поинтересовалась Шура.

– Для прощанья закупил. Надо же твой отъезд из деревни отметить, – улыбнулся Константин Иванович. – С гонорара… Можешь соседей позвать.

– Зачем деньги тратить? – покачала головой Шура, но чмокнула Темлюкова в губы.

– Вроде все… Поеду, – оглядев внутренность «газона», сообщил Вася.

– Нет уж. Оставайся. Ты у меня по морде получил, кто старое помянет… Сегодня гостем будешь, – Шура в упор посмотрела на Васю.

За рулем, – буркнул тот и отвел глаза.

Ничего, место найдем – уложим.

Жена вломит. Не предупредил.

А ты вези жену к нам, – предложил Темлюков.

Тяни свою бухгалтершу, – подхватила Шура.

Угу, – согласился Вася и, уже залезая в кабину, добавил:

– Все равно вас на зорьке к поезду везти.

Сам велел…

Из подручного материала во дворе скоро вырос огромный стол, и, как в сказке, скатерть-самобранка заполнила его вином и закусками. Шура пошла по деревне звать людей. Понемногу народ начал подтягиваться. Сперва неловко переминаясь у калитки, матюхинцы смелели и приближались к столу.

Еще солнце не успело закатить свой шар за поросший лесом матюхинский бугор, а во дворе Шуркиного дома полным ходом шла гульба. Степан, что жил через дом от Шуры, в молодости гармонист и гуляка, заявился с трехрядкой. Заведенная гармошкой тетка Глафира тонким голосом затянула частушку. Пропев куплет и не удержав порыва, вышла в круг. За ней молодухи, Наташка и Зойка. Толик, единственный парень на всю деревню, привыкший дергаться на теперешних танцульках, под гармошку плясать не умел и неуклюже переминался и притаптывал между девками и бабами.