Возвращение «Back» - Генри Грин

Час и три виски спустя, Чарли оплатил по счету. И даже не заметил, как к нему за стол подсадили человека.

Мидлвич был зол на Чарли весь оставшийся день, но потом, когда пришел домой и принял душ, вся эта история представилась ему уже в более розовом свете. Парень хлебнул горя в плену. Но девушкам нравятся такие — как они с Чарли. Стоит перемолвиться с ней словечком, если она еще дома. И он постучал.

Она открыла не сразу. А сначала осторожно спросила, кто там.

— Всего лишь Арт.

— Ой, Арт! — впуская его. — Тут ко мне повадились ходить какие-то странные клиенты. Честно, живу, как в осаде, — рассмеялась она.

— Клиенты? — садясь в лучшее кресло. — Но Нэнс, осторожнее на поворотах, так тебя неправильно поймут.

— Во-первых, ты, кажется, уже неправильно понял. Ты не представляешь, чего я тут только не наслушалась за последнее время. А тебя уже несколько месяцев не видно. Где пропадаешь?

— Повсюду — ношусь, как заводной. И кстати встретил на днях кого-то, кто тебя знает.

— Продолжай, продолжай! И какого цвета у нее волосы? Случайно, не рыжие?

— Ты чего? Это парень, с которым нам ставили протезы. Он вернулся из плена сразу после меня. Некий Чарли Саммерс.

— И ты туда же?

— Слушай, Нэнс, мы с тобой давно друг друга знаем. Вообще-то, это не мое дело и я знать не знаю, что там у вас вышло. Согласен, Чарли Саммерс немного не от мира сего. Но, пойми, он совершенно безвредный. И знаешь, он побывал в таких переделках, столько горя хватил, не представляешь. Я и сам навидался в этих лагерях для военнопленных. Попробуй только чихнуть на портрет герра Гитлера — будешь сидеть в одиночном карцере. Статья о подстрекательстве против великого вермахта. Такие дела. И он провел в этом дерьме несколько лет своей жизни, Нэнс. Il lʼa eu, как говорят французы. Хлебнул лиха. Я все понимаю, может быть, он обидел тебя, не знаю. Но если это правда, то я бы не стал принимать его всерьез.

— Это все?

— Я что-то не так сказал?

— Значит, это ты прислал ко мне того психа?

— Я? Ты в своем уме?!

— Ладно, Арт. Но ты свидетель: с тех пор как я потеряла Фила и отправила мать в эвакуацию подальше от этих чертовых бомб, я живу очень тихо и совсем одна. И справляюсь. Мне никто не нужен, понимаешь. И вот, кто-то ни с того ни с сего дает этому пациенту психлечебницы мой адрес. И теперь я даже боюсь открыть дверь. Мне страшно. Сначала он падает в обморок, а потом… Впрочем, ты же сам говоришь, он ненормальный.

— Я тут ни при чем. И вообще, все это не моего ума дело, и ты не обязана меня слушать, и я уважаю твое право, но только там и в самом деле пришлось несладко, вот и все. Сделай милость, черкни ему пару строк.

— Господи, который час? Мне пора, или я опоздаю.

На следующий день она отправила Чарли записку, в которой выражала надежду, что между ними больше нет никаких недоразумений.

У нее и в самом деле было доброе сердце.

Глава 15

Мисс Нэнси Витмор все-таки написала письмо. Она узнала у Мидлвича адрес и отправила его Чарли на работу. В тот же самый день на имя Чарли пришло приглашение от Филипса, который в память о былых временах простил все обиды и звал его к себе в деревню на августовские выходные. В письме стояла приписка, что Чарли может прихватить с собой какую-нибудь знакомую, если это, конечно, не мисс Витмор.

Корреспонденция Филипса была помечена «личное», и Дот ее не тронула. Но на конверте Нэнс специального клейма не было, и она с чистой совестью его распечатала. Прочитав, она поняла, что автора связывают с Чарли самые серьезные отношения. И ждала его прихода, сгорая от нетерпения и любопытства.

Чарли, придя на работу, первым делом вымыл руки и только затем приступил к почте. Дот притворялась, что работает и исподтишка подглядывала за его реакцией. Однако он поверг ее в недоумение. Прочитав письмо Нэнс, он разразился странным, сумасшедшим смехом. Как он и ожидал, оно было написано рукой Розы, которая просто-напросто изменила свой почерк.

Чуть позже он нашел приглашение от Филипса. И сраженный манерой, с которой этот жалкий муж писал о своей бывшей жене, цинично рассмеялся.

— Что вы делаете на выходные, Дот? — спросил он.

— Я? Ничего, как обычно, — растерялась она.

— А вы не хотели бы составить мне компанию и поехать к одному моему старому другу в Эссекс?

— Это немного неожиданно, — и Чарли понял, что отступать, к сожалению, некуда.

— Места там очень красивые. Старинные места, — смутившись, пробормотал он.

— Хорошо, я подумаю, — и видно было, что она уже подумала.

«А почему бы нет?» — чуть позже размышлял он. Судьба, в конце концов, была перед ним в долгу. Телефонный звонок перебил его мысли, и он забыл о ней и об этом глупом разговоре. Оба погрузились в работу.

Домой он вернулся поздно и о Дот не вспоминал. Он думал лишь о девушке, которая изменила почерк. Не откладывая дела в долгий ящик, он залез под кровать и выдвинул оттуда чемодан. В нем еще с довоенных времен хранилось пять писем Розы. Были они без дат и пролежали несколько лет в одном большом конверте. Чарли задумал выбрать из них самое подходящее и отнести его специалисту по почерку. И сравнить его с письмом мисс Витмор.

«Милый Жмот, — с нежностью читал он, — все-таки ты настоящая вонючка. Ведь я же просила тебя — съезди вместо меня в Редхэм и проведай моих родителей. Вчера от старичка опять ни строчки. А ты прекрасно знаешь, как я люблю писать письма. Муж даже не верит, что я ходила в школу, и говорит, что писать мне нельзя, потому что все равно никто не разберет мои каракули. Так что, будь душкой, поезжай немедленно и скажи им, что видел меня на Троицин день и что их маленькая Роза цветет и пахнет. Сию же минуту. Твоя миссис Сиддонс».

Письма эти были мукой, физической болью, ведь он любил ее так сильно, больше всего на свете. И очень личные. И тогда он перешел к следующему письму.

«Милый Жмот. Должна сказать, что ты у меня настоящий плутишка, ну честное слово, ты же нарочно все забыл, а я, между прочим, особо просила тебя пойти и купить мне те тапочки, помнишь, которые мы видели в рекламе? Какой же ты у меня все-таки Вонючка. С любовью, Роза».

Разве с этим можно расстаться? И отдать чужому человеку?

«Милый Жмот. Пишу тебе в постели. Старушка Габбинс только что принесла завтрак. Я обнюхала всю постель, но, увы, нигде нет моего плутишки. Знаю, знаю — ты уже сто раз проклял себя за то, что не приехал, старый ты мой обманщик. Джима не будет до конца недели. Чувствую, ты совсем покрылся пылью на своей работе. Я права? Надеюсь, ты еще не забыл, как пахнет твоя Роза».

Нет, это священно — к глазам его подступили слезы, — он ни за что не отдаст его в чужие руки. И взял следующее.

«Милый мой. Разумеется, я думаю о другом человеке, ведь я ношу ребенка. Мне следует быть осторожней и, вообще, поменьше двигаться. А насчет встречи в Лондоне — разве ты не понимаешь, чем это для меня может обернуться? Этот крикет, да еще перед всем честным народом. Так что привыкай и знай, что нашему милому Жмоту придется запастись терпением. Нет, в самом деле, доктор говорит, мне следует беречь себя и чуть что — лежать ногами вверх. Доктор этот просто прелесть, такой душка, ты не представляешь. Так что не только Чарли-Барли. Предстоящие несколько недель будут для моего положения очень опасными. Не дуйся и выше нос. Твоя Алая Роза».

Чересчур откровенное. И к тому же все узнают, что Ридли — его сын. И взял последнее.

«Милый Жмот. Должна сказать, что эти вещи следует прислать как можно скорее. Видел бы ты, как я вся извелась и целыми днями только и делаю, что бегаю встречать почтальона, давно бы уж что-нибудь придумал. С ног сбилась. Но ты, милый, у нас, как всегда, — что с глаз долой, то у тебя сейчас же из сердца вон. Так что сию минуту иди, пока опять не забыл. Твоя…» — и, видимо, забыла подписать письмо.

Поняв, что расстаться нельзя ни с одним, он бережно сложил письма в конверт и упрятал назад в чемодан. Прошло несколько минут. Он вскочил и опять залез под кровать. Достав из чемодана письма, он схватил ножницы и на одном дыхании искромсал все на тонкие полоски. Потом приклеил самые, казалось, незначащие фразы к обрывку газеты и получил некое подобие телеграммы:

«Милый — съезди за меня в Редхэм и — скажи им, что видел — те тапочки — в Лондоне — Так что, будь душкой — беги — от Розы.».

Несколько минут он с гордостью любовался своим творением, пока, наконец, не осознал, что все испортил, разрушил, убил. И впал в отчаяние, казня и проклиная себя всю ночь. Но нет, Нэнс — это Роза, твердил он себе, и эта самая истина, в конце концов, и погубила ее письма.

Полночи оплакивал он память о своей возлюбленной — ее утраченные письма, которые вспоминал все эти годы в немецком плену, молясь, как проклятый, чтобы только увидать их снова, если вернется.

И уснул чистым, младенческим сном.