Легенда о Смерти - Анатоль ле Бра

А для детей, как я это слышала от моего двоюродного деда, в его время, то есть до Революции, делали еще проще. Вырезали две половинки древесной коры и в одну из них клали маленькое тельце, а другой его закрывали — получалась закрытая колыбелька.

Раньше в маленьких деревнях покойников обряжали церковные сторожа. Однажды сторож из Невё, возвратясь после исполнения этой своей обязанности в церковь, чтобы все подготовить к похоронам, заметил сидящего человека в воскресной одежде.

— Здравствуй, приятель Жан-Луи, — сказал человек, поднимая голову — до этого он сидел, низко ее склонив.

— Как, — вскричал изумленный сторож, — это вы, Иоахим Лаблез, здесь!

Это был как раз тот самый умерший, которого староста положил в гроб несколько минут тому назад, надев на него чистую одежду.

— Да, я, — ответил Лаблез. — Я тебя жду здесь, чтобы просить срочно переделать твою работу.

— Вас не устраивает, как я вас обрядил?

— Да. Ты мою левую руку заложил за тело: я не могу уйти в таком положении.

Произнеся все это, он исчез. Сторож тотчас бросился назад, вошел в дом умершего и, к возмущению всей семьи, открыл гроб. Действительно, как и говорил Лаблез, его левая рука была под телом. Сторож привел все в порядок и снова направился в церковь.

Когда он вошел в ограду, он увидел, что покойный по-прежнему был здесь, правда, на этот раз он стоял, подняв голову.

«Я опять что-то упустил?» — подумал сторож.

Но нет: покойник удовольствовался тем, что сделал рукой прощальный жест.

— Да утешит вас Бог, — сказал сторож, обнажив голову.

Вот и все.

* * *

Пока покойник не покинул дом, нельзя ни мести полы, ни вытирать пыль на мебели, ни выбрасывать мусор, чтобы случайно не вынести наружу душу умершего и тем самым навлечь на себя его месть. Но необходимо при этом тщательно закрыть все сосуды с жидкостями, исключая молоко, чтобы душа в них не утонула.

* * *

Пока покойник лежит в доме, нельзя отправлять домашних на работу. Это оскорбит умершего.

Это произошло в то время, когда я была младшей служанкой в Керсальу. Умер хозяин дома, Бартелеми Ропар. А случилось это в начале июля: старший сын хозяина, Луи, вместе с батраками работал на соседнем лугу, сушил сено. Меня срочно послали за ним. Вскоре вернулись и остальные, перекусить. Когда они закончили есть, один из батраков спросил:

— Нам нужно возвращаться на луг?

— Да, конечно, — ответил Луи Ропар. — Погода портится, если мы сегодня сено не уберем, завтра оно может пропасть.

— Так не полагается, когда в доме покойник, — заметил старый Кристоф Лоарер, который служил в Керсальу почти тридцать лет.

Луи Ропар ответил ему с твердостью:

— Хозяин теперь я, и я здесь распоряжаюсь. Идите и делайте, что я велел.

Нехотя они отправились обратно.

Подойдя к лугу, они с большим удивлением увидели какого-то обогнавшего их мужчину, ходившего взад-вперед по полю и, казалось, с удовольствием топтавшего сено. Когда они подошли еще ближе, их удивление обратилось в ужас, так как по походке и по одежде странного человека они признали Бартелеми Ропара собственной персоной.

Старый Лоарер произнес:

— Дуе да пардон’ан Анаон! Doué da pardon’an Anaon! (Господь да помилует усопших!)

Видение сразу же исчезло, мужчины ступили на луг и увидели, что их вилы были разложены по двое крестом.

— Не будет проку от этого сена, помяните мое слово, — сказал Кристоф Лоарер своим товарищам.

Однако несколько дней спустя, когда сметали в стога на дворе усадьбы, сено по виду было хорошим. Прошло несколько месяцев. Слова Лоарера давно вылетели из памяти слуг, да и сам Лоарер, казалось, забыл об этом. Однажды вечером Луи Ропар сказал конюху:

— Маркиз, — (так прозвали конюха), — с этого дня будешь давать корм лошадям из стогов этого года.

Была уже поздняя осень, время пахоты. Когда наутро в плуг стали запрягать лучшую кобылу в

Керсальу, она едва держалась на ногах, а днем она пала. Неделю спустя пришла очередь другой кобылы, замечательной племенной, самой лучшей в кантоне. На этот раз Ропар-сын вызвал ветеринара. Тот поинтересовался, чем кормили лошадь. Ему показали сено, и он нашел, что оно хорошего качества.

— Не знаю, в чем причина, — объявил он.

И наука не смогла помочь другим лошадям. Не прошло и двух недель, и пали все лошади на конюшне. Ропары были разорены. Сын впал в тоску, начал пить. В ночь под Рождество он не вернулся домой. Мать отправила нас искать его. Нашел его Кристоф Лоарер: бедняга повесился на яблоне. Непочтение к покойному отцу обернулось для него бедой.

* * *

Если кто-то из ваших близких скончается ночью, вы можете увидеть бегущие перед вами огоньки, которые, как бы вы ни старались их догнать, не становятся ближе.

* * *

Смерть ростовщика или богатого человека, жестоко относившегося к беднякам, всегда сопровождается грозой, ливнем и молниями. Они утихнут только тогда, когда покойник покинет свой дом. И редко людям, бодрствующим у ложа такого умирающего, удается с первого раза зажечь свечи у его постели.

* * *

Есть верное средство не встретить покойника на своем пути: надо проститься с ним целованием до того, как его положат в гроб.

* * *

Говорят, что в Нижнем Корнуайе, чтобы дать силу и долгую жизнь болезненным детям, их приводят молиться и проститься целованием с умершим ребенком.

Бдение у ложа умирающего называется анн но-вей — апп noz-veil.

* * *

Есть избранные, которым дано знать заранее, когда в округе будет анн но-вей.

Мой свекор был из их числа. У него была палка из красного терновника, которую он называл «мой ночной товарищ». Это был прочный пенн-баз (посох), который закреплялся на запястье, как все пенн-базы, с помощью кожаного ремня. Когда свекор возвращался домой, он обязательно вешал свою палку на гвоздь за шкафом. Так вот, дня за два-три до того, как ему предстояло бдение у какого-нибудь умирающего в квартале, посох из красного терновника начинал раскачиваться — сначала медленно, а потом все быстрее — между стеной и шкафом, ударяя их по очереди.

Когда палка ударяла шкаф, слышалось — док. Когда она стукалась об стену, слышалось — дик. Можно было подумать, что это тикают часы или, еще точнее, колокол тихо отзванивает отходную. Это самое дик-док, дик-док иногда продолжалось полчаса. Мы холодели от страха. Но свекор говорил спокойным голосом: «Не обращайте внимания! Это просто анн но-вей приближается».

* * *

Раньше, когда человек умирал, хозяйка дома сразу же принималась мастерить траурные повязки для разговения после бдения возле кровати умирающего, в котором принимали участие родственники, друзья, соседи — хотя бы по одному человеку ото всех, кто был связан с умершим. Мне приходилось видеть, как на таких «бдениях» было человек пятьдесят, а то и больше.

Час за часом следовали «помилуй» — общие молитвы; самые уважаемые люди соперничали, кто больше знает и прочтет молитв, гимнов на бретонском языке, псалмов. Были среди них такие, которые читались по полчаса без передышки, и скороговоркой, как можно быстрее, выговаривались самые длинные и менее известные.

* * *

В округе Дуарнене бдения у ложа умирающего всегда сопровождаются едой, обычно обильной, которую подготавливают к полуночи. Есть поверье, что мертвый участвует в этой траурной трапезе, для него обязательно ставится прибор. Если он не получит такого последнего причастия, у него не станет сил в ином мире, чтобы дождаться указанного ему срока.

* * *

В округе Роспроден во время бдения, когда наступает время полуночной трапезы, людям, которые находятся у ложа умирающего, подают хлеб и мед. Считается, что запах меда особенно сладостен для души умершего. Часто можно заметить маленькую мушку, не похожую на тех, что водятся в наших краях, которая вылетает из полуоткрытого рта умершего и садится на краешек миски с медом. Люди верят, что это душа усопшего запасается пищей, прежде чем отправиться в путь к указанному ей месту. Вот почему принято оставлять миску с медом открытой на всю ночь.

* * *

Пока умерший еще не положен в гроб, нужно оставить открытым один из выходов из дома, особенно если в дверях нет маленького полукруглого отверстия — «кошачьего окошка», как оно называется, или дырочки в оконных рамах, которые бывают даже у заботливых хозяев. Иначе, говорят, душа покойного будет крутиться в жилище, пока в семье не случится еще одна смерть.