Остров на карте не обозначен - Дмитрий Чевычелов

— Проходите сюда, Василий Иванович… Осторожнее… Сейчас будет свет. — Он зажег коптилку и подал ее Шерстневу. — Подержите, пожалуйста.

— А где Борщенко? — спросил Шерстнев. — Вы его не видели?

Смуров переставил бочку в угол, и в кладовке сразу стало свободнее.

— Садитесь, Василий Иванович… А насчет Борщенко я должен вас огорчить…

— Что с ним? — Коптилка в руке Шерстнева задрожала. Смуров взял ее и поставил на бочку.

— Видите, Василий Иванович, в чем дело… Борщенко провокатор… И он будет уничтожен!…

— Вы с ума сошли! — резко сказал Шерстнев. — Кто посмел сочинить такую мерзость?! Если имеется в виду история, когда его на допросе приняли за власовца, то именно по этому поводу он и торопился к вам. У него важные новости!…

Смуров был поражен.

— А вы его хорошо знаете? — спросил он.

— Мне ли его не знать, когда это мой приемный сын. Он вырос в моей семье, никогда не разлучался со мной, никогда в Киеве не был и с первых дней войны — он мой помощник. Где он сейчас?! Он должен быть у вас?!

Выслушав Шерстнева, Смуров вдруг стремительно бросился к двери.

— Подождите здесь! — крикнул он на ходу.

Из темноты выступил Данилов.

— Что-нибудь нужно, товарищ Смуров?

— Да. Где товарищи, которые здесь оставались? И не приходил ли сюда кто-либо из незнакомых?

— Зашел кто-то из новых. Высокий. И они с ним куда-то ушли…

— Оставайтесь здесь! — приказал Смуров и исчез в темноте.

Вскоре он вернулся к бараку в сопровождении Митрофанова, Глебова, Медведева и Борщенко.

— Товарищ Данилов, — тихо позвал он.

— Я здесь.

— Срочно снова попросите ко мне Анисимова, Виндушку и Будревича…

— Хорошо. Понятно.

Все вошли в кладовую.

— Садитесь, — пригласил Смуров.

— Андрей! — бросился к Борщенко Шерстнев. — Я уже начал за тебя волноваться…

— И не напрасно, Василий Иванович. Вот видите! — Борщенко поставил в угол кирку, которую держал в руках. — Если бы я случайно не оглянулся, то уже лежал бы с проломленной головой. А если бы не появился при этом товарищ Смуров, вот этой троице пришлось бы, вероятно, попасть в лазарет!

Митрофанов, Медведев и Глебов сидели опустив головы.

— Это, товарищ Смуров, похоже на самосуд! — строго сказал Шерстнев. — Стало быть, если бы я не поторопился к вам, был бы убит честный коммунист руками таких же коммунистов. Разве можно в подобных случаях действовать без допроса обвиняемого, без тщательной проверки фактов? А в данном случае — без разговора со мной?

— Товарищ Смуров, виноваты мы трое! — заговорил Митрофанов. — Информация казалась авторитетной и точной. Нам захотелось избавить вас от ведения допроса и прочего… И мы нарушили ваше указание… Понимаем теперь, что наша вина большая…

Смуров слушал молча, сурово нахмурившись. Шерстнев возмущенно повернулся к Митрофанову, но вмешался Борщенко:

— Отложите, товарищи, этот разговор. У меня есть более важное дело…

В кладовую вошли вызванные члены комитета. Смуров снова переставил бочку из угла на середину.

— Занимайте, товарищи, места. И знакомьтесь: Василия Ивановича Шерстнева вы уже знаете, а это — его первый помощник и приемный сын, член партии товарищ Борщенко… — Вновь пришедшие с недоумением переглянулись. Смуров продолжал: — Допущена ошибка — и товарищ Борщенко был на волосок от гибели…

— Что прошло, то прошло, — холодно сказал Борщенко. — Сейчас важнее поговорить о другом… Шакун знает о подготовке восстания, о комитете и о том, что его возглавляет Смуров.

Слова Борщенко произвели впечатление взрыва. Все застыли, пораженные известием…

— Расскажите подробнее, — попросил Смуров.

Борщенко рассказал историю своего «перевоплощения» во власовца и подробно передал разговор с Шакуном…

Установилось тягостное молчание.

— Что будем делать? — спросил Смуров. — Вопрос серьезный…

— Шакуна надо было уничтожить уже давно! — сказал Медведев. — А теперь придется сделать это с опозданием…

— Нельзя откладывать больше! — добавил Анисимов.

— По этому предложению вряд ли будут возражения? — Смуров посмотрел на Шерстнева.

— А я как раз и возражаю, — отозвался Шерстнев. Все повернулись к нему, недоумевая. Он объяснил: — Раздавить такую гадину, как Шакун — изменника Родины и палача советских людей — святое дело. Но в данном случае это преждевременно. Мы обязаны узнать, как полно осведомлен он о наших делах, что и когда гестаповцы собираются предпринять против нас и кто предатель. Это нам надо знать! Это слишком важно. От этого будут зависеть наши действия. Как же не воспользоваться такой возможностью? Мы были бы идиотами и простофилями…

— О какой возможности вы говорите? — спросил Митрофанов.

— Неужели непонятно? Эта возможность — Андрей Васильевич Борщенко!

Борщенко запротестовал:

— Нет, Василий Иванович, эта роль не для меня.

— Но ты же выдержал ее там, в гестапо…

— Это случайно. Шакун создал ее для меня. Он и поддерживал ее все время.

— Надо использовать этого негодяя и дальше. Выудить из него все, что он знает…

— Что мог, я сделал. На большее меня не хватит… Сегодня меня чуть не убили здесь свои же товарищи. А если я надену форму охранника, все будут считать меня предателем… Что может быть ужаснее этого!… Нет! Я готов в любую минуту отдать жизнь за общее дело, но сделать это открыто и честно.

— Мне понятны ваши чувства, Борщенко, — мягко сказал Смуров. — Но в наших условиях открыто и честно мы можем только умирать. А подготовить победу и уничтожить это дьявольское логово можно в единственном случае — действуя скрытно, дезориентируя, обманывая врага.

— Но я не смогу долго выдержать роль предателя, товарищ Смуров…

— Ну а как же вы мыслите отказаться от нее после того, как уже приняли ее на себя?

— Получу оружие. Уничтожу здешнего главаря эсэсовцев и тех его приближенных, которые окажутся рядом. В этом и будет моя помощь товарищам в их борьбе.

— Вы ошибаетесь, Борщенко, — холодно сказал Смуров. — Это не приблизит свободу. Наоборот, так вы нам только повредите.

Борщенко, пораженный словами Смурова, повернулся к Шерстневу.

— Ты просто очень взбудоражен, Андрей, — строго сказал Шерстнев. — На такую крайность можно идти только в случае провала. Но до этого ты должен держаться роли нашего контрразведчика до конца. Обязан делать это во имя жизни товарищей, как бы ни было трудно… И я верю в тебя, Андрей, с такою же силой, как и люблю тебя… Как отец…

Борщенко медленно встал.

— Я согласен, товарищи. Слушаю вас.

Посыпались советы и предложения…