Флорис. Флорис, любовь моя - Жаклин Монсиньи

И глаза царицы увлажнились от нежности.

«Ну и дрянь», — подумал Меншиков.

— Какое счастье, — сказал он вслух. — Как я жажду заключить тебя в объятия, возлюбленная моя царица.

Лицемерие этих слов было очевидным, но Екатерина ничего не заметила. Она похотливо смотрела на любовника, предвкушая ночь, которую проведет вместе с ним.

Тем временем Петр и Максимильена въехали в Москву через Боровицкие ворота.

— Пьер, а тебе не жаль, что войска идут по городу без тебя?

— Нет, любовь моя. Долг повелевает мне делать все для моего народа, вот почему я должен был выиграть войну. Но нет никакого вреда, если мои славные мужики покричат немного, приветствуя Ромодановского. Я же могу провести это время с тобой, вернувшись в город, как самый обыкновенный боярин.

Говоря это, царь подмигнул Флорису, которого бережно держал на руках. Мальчику было уже три месяца, и он улыбнулся отцу. Это было трогательное зрелище: великан и младенец, казалось, великолепно понимали друг друга.

— Какой он красивый и сильный, — прошептал Петр. — Алексей таким никогда не был.

— Это потому, Пьер, — возразила Максимильена, — что у королевских детей слишком много нянек. Я же буду сама заниматься сыновьями.

— Ты права, дорогая, однако дочки мои, Елизавета и Анна, тоже красивые и сильные, тогда как Алексей, наследник престола, отличается слабым здоровьем. Он наконец-то едет в Москву, я убедил его вернуться из Вены.

— Что ты намерен с ним сделать?

— Любовь моя, я в затруднении. Он бежал из родной страны, участвовал в заговорах против меня, заключил пакт с австрийским императором. Долг повелевает мне предать его суду.

— О нет, Пьер, — в ужасе вскричала Максимильена, — отец не может судить сына. Если бы ты сделал нечто подобное, я не смогла бы тебя полюбить.

— Но, Максимильена, ты любишь меня как мужчину, а я еще и царь. Посмотри, как смеется Флорис: вот мой сын, которого я могу любить, как все отцы любят своих детей. Алексей же — мой наследник. А он встал во главе заговора против меня и против России. Я должен покарать его, чтобы устрашить врагов короны.

— Когда приезжает твой сын?

— Через несколько дней, дорогая.

— И что ты хочешь сделать?

— Мне не следует встречаться с ним. Я уже сказал, что прикажу судить его, как любого из моих князей, — печально Ответил царь.

— Нет, Пьер, тебе надо с ним увидеться, а если состоится суд, пусть его оправдают.

— Максимильена, ты сама не понимаешь, о чем говоришь… Я соберу моих бояр, и тогда…

— Конечно, — прервала царя Максимильена, — собери бояр и скажи им: «Судите его, но я, ваш повелитель, приказываю его оправдать».

Петр рассмеялся.

— У тебя странное представление об императорском долге! Многие бы ужаснулись, если бы услышали все это. Однако я последую твоему совету. Только я не хочу, чтобы о приезде Алексея стало известно. Пусть он поселится у тебя — тогда я смогу примириться с ним без помех.

— Пьер, быть может, знакомство со мной ему будет неприятно.

— Вовсе нет, он ненавидит Екатерину, свою мачеху, а тебе я вполне доверяю. Ты сумеешь воздействовать на него. Через месяц мы отправимся в Санкт-Петербург, и там я устрою подобие суда в Петропавловской крепости.

Послышались радостные крики. Берлина, в которой ехали царь с Максимильеной, остановилась у дома из розового кирпича в Слободе. Элиза держала за руку Адриана, рядом толпились русские слуги и Блезуа. Максимильена, выпрыгнув из коляски, приняла у Петра Флориса. Адриан, увидев мать, побежал к ней, часто перебирая маленькими ножками, но тут же замер в удивлении, заметив ребенка в ее руках. Максимильена встала на колени перед сыном и привлекла его к себе. Адриан позволил поцеловать себя, однако был явно заинтригован странным свертком, который вдруг начал попискивать.

— Мой дорогой, — сказала Максимильена, — у тебя появился маленький братик, его зовут Флорис. Скоро ты сможешь играть с ним.

Адриан с отвращением взглянул на эту плаксу. Кому могло прийти в голову играть с подобным существом? Он чувствовал себя несчастным: мама должна была принадлежать ему одному — она же, судя по всему, любила писклявою младенца. Тогда Максимильена снова обняла его.

— Адриан, — промолвила она, — ты уже большой мальчик, и мне нужна твоя помощь, чтобы вырастить Флориса. Возьми братика, ты отнесешь ею в дом.

Адриан прижал к себе Флориса. Элиза встревоженно бросилась вперед, — но Максимильена жестом остановила ее. Петр подумал: «Только у нее рождаются такие мысли. Доверить трехлетнему мальчику, умирающему от ревности, нести трехмесячного младенца! И ведь она добьется всего, чего хочет!»

В самом деле, едва Адриан обнял Флориса, как тот, перестав плакать, улыбнулся брату. Адриан, напыжившись от гордости, взошел на крыльцо и с этого момента полюбил своего брата, которого мама привезла из путешествия. Поначалу он любил его с чувством превосходства. Он явственно ощущал себя покровителем младенца, неспособного защитить себя. Это чувство ему предстояло пронести через всю свою жизнь. Очень скоро Флорис стал для Адриана центром вселенной — и теперь старший любил младшего, словно брата-близнеца, с которым невозможно расстаться. Максимильена, обеспокоенная первой реакцией Адриана, вскоре перестала тревожиться. Дети очень быстро стали неразлучными. Когда Флорис капризничал, стоило только появиться Адриану, как малыш затихал. Братья обожали друг друга, и Максимильена решила поселить их в одной комнате, хотя для каждого были приготовлены свои апартаменты.

Петр еще на три дня задержался в Слободе, не желая покидать Максимильену, но затем ему все же пришлось перебраться в Кремль. Максимильена тяжело переживала эту первую разлуку. Элиза и Блезуа очень радовались возвращению Грегуара и Мартины. По вечерам путешественники рассказывали о своих подвигах, число которых увеличивалось день ото дня. Ли Кан поразил Элизу своим видом — она никогда прежде не встречала людей с раскосыми глазами. Сначала азиат внушал ей недоверие, однако он быстро доказал свою незаменимость. Принимая сваренный им настой из трав, она избавилась от болей в желудке, мучивших ее много лет. Окончательно он покорил Элизу тем, что называл ее Здравая Мудрость. К Федору Тартаковскому Элиза никак не могла привыкнуть; видя его, она вздрагивала и бормотала себе под нос:

— От кривого добра не жди! Недаром у нас говорят, что кривому Бог оставил только дурной глаз.

Федор пытался ей улыбаться, но эта ужасная гримаса скорее пугала, чем успокаивала бедную женщину — Элиза не могла понять, как мирится с постоянным присутствием этого казака Максимильена. Зато Адриан сразу сдружился с Ли Каном и Федором. Он повсюду следовал за приятелями, отчего Здравая Мудрость приходила в негодование, но винила во всем одного лишь Федора — человека добрейшей души, скрытой под устрашающим обличьем.