Отец городов русских. Настоящая столица Древней Руси. - Андрей Буровский

Если строить и дальше ассоциации с эдакой средневековой семьей городов русских, то у них появляется и бабушка городов русских — Старая Ладога. Отсюда все началось, из лона Старой Ладоги вышла древнерусская государственность.

В этом случае дружина Рюрика должна выступать в роли коллективного дедушки городов русских… Набегавшись, нагулявшись по всей Балтике, дедушка решил остепениться, сделаться приличным членом общества. С этой целью поял дедушка бабушку, и родился от них немного разбойный, в духе Средневековья, но все же весьма привлекательный Новгород с династией Рюрика во главе. Вырос Новгород, окреп, огляделся, нашел на юге подходящую маму…

Можно еще порассуждать о своеобразной роли поляков в истории «матери городов русских». То появятся, ненадолго овладеют Киевом, опять же отлупят — и сразу назад, едва приблизятся законные владельцы: сначала Новгород, потом Суздаль с Владимиром.

Но боюсь, эти сексуально-исторические описания покажутся читателю уж совсем непристойными и даже обидными для Киева.

ЧАСТЬ II

ЗАКЛЯТЫЕ ДРУЗЬЯ РУСИ

Врагов имеет всяк из нас,

Но от друзей избавь нас, Боже!

Глава 1

«НОРМАННСКАЯ ТЕОРИЯ» МИХАЙЛО ЛОМОНОСОВА

— …славная история великого российского

народа, уже столетия испытывающего свою

удивительную судьбу.

Федор Иванович Миллер

— Федька Миллер?! Норманист! Норманист!

В кандалы, в кнуты его, каналью!

Весной 1749 года Конференция (то есть высшее руководство) Академического собрания Санкт-Петербурга поручило профессору Федору Ивановичу Миллеру подготовить к осеннему заседанию речь на тему: «О начале народа и имени российского».

Крупный историк, свободно владевший русским, древнерусским и церковнославянским языками, уже в конце лета представил коллегам текст речи для обсуждения. Среди прочих ссылок на источники и работы предшественников он сослался на статью «De Varagis» («Варяги»), которая была опубликована на латинском языке Готлибом Зигфридом Байером в IV томе Комментариев Петербургской Академии наук.

Текст речи вызвал несколько мелких поправок, и его рекомендовали к печати. Все спокойно и вполне академично… Но тут вмешался тогда еще молодой и невероятно активный Михайло Васильевич Ломоносов. Первоначально он был настроен скорее нейтрально, но тут И. Д. Шумахер заметил: мол, у будущих слушателей может возникнуть негативное отношение к речи…

По-видимому, своим замечанием Шумахер и подсказал, что можно сделать. Михайло Васильевич немедленно сплотил некую «партию» и стал выступать с позиций российского патриотизма. Эту партию он сам и его сторонники называли «русской», но с самого начала в ней кроме Н. И. Попова и С. П. Крашенинникова состояли еще И. Фишер и Ф. Г. Штрубе-де-Пирмонт.

Партия считала, что в этом случае научная истина вообще не очень важна. Главное — что «норманизм» задевает чувства русского народа, оскорбляет русский народ, утверждает неполноценность русских, доказывает неспособность русских создать собственное государство. То есть получается — «русская партия» вовсе не оспоривала научные выводы Ф. И. Миллера и Г. 3. Байера, но им было предъявлено несколько достаточно тяжелых политических обвинений.

«Дискуссия продолжалась в течение 1749–1750 гг. и заняла 29 занятий Академической конференции» [52. С. 21]. В результате этих почти годовых разборок деятельность Академической комиссии оказалась практически парализованной: академики и адъюнкты выясняли, кто такие россы, а заодно — кто к какой партии принадлежит. Как обычно и происходит в таких случаях, «немецкая» и «русская» партии меньше всего заботились о торжестве истины — но «зато» чрезвычайно заботились о собственном первенстве в Академии наук. Состав этих «партий» постоянно менялся, тасовался, вчерашние «русские» постоянно и очень легко становились «немцами» и наоборот, и все это безобразие не имело ничего общего с национальностью участников. Не имело оно ничего общего и с наукой… но многим приносило весьма существенные дивиденды.

Положение самого Ломоносова в Академии наук очень упрочилось. Сам И. Д. Шумахер — интриган и политический боец с колоссальной квалификацией — начал так его бояться, что старался при виде Ломоносова незаметно исчезнуть, а на заседаниях изо всех сил старался не высказываться при Ломоносове, даже на самые невинные темы.

Что самое характерное — Ф. И. Миллер никогда не участвовал ни в какой партии — ни в «немецкой», ни в «русской». Всю жизнь он занимался только одним — наукой и организацией науки. На какое-то время Академия притормозила публикацию его речи… Но как только запрет сняли, Миллер тут же ее опубликовал. Едва рассеялся дым баталий, как Федор Иванович возобновил публикации своего «Собрания по русской истории».

Что очень характерно — через несколько лет после завершения «норманнской дискуссии» Миллер стал конференц-секретарем Академии и сосредоточил в своих руках немалый организационный ресурс. В этой должности он мог бы изрядно нагадить Ломоносову… Если бы хотел. Но, видимо, он не хотел — ни единого недружественного поступка, ни одного неуважительного слова.

Российский патриот, Миллер всегда очень уважительно отзывался о русском народе и его истории — на каком бы языке ни писал и в какой бы стране ни публиковалось написанное. Кстати, с 1747 года он перешел в русское подданство и вовсе не был «залетным иноземцем», как обзывал его Ломоносов на заседаниях Академии наук.

До конца своих дней Ф. И. Миллер сохранил уверенность, что первая правящая на Руси династия Рюриковичей — германского, скорее всего скандинавского происхождения. Это не мешало ему искренне любить русский народ (уж если мы о любви и дружбе) и постоянно отмечать почтенную древность и славную историю россов и вообще всех славян [53. С. 479–481].

Не менее симпатичной личностью был и Г. З. Байер — крупный ученый, близкий друг и сотрудник Татищева, он очень помог Татищеву в написании его «Истории Российской». Ни он, ни Миллер никогда ни слова не говорили о неполноценности славян, об их неспособности создать государство, о необходимости руководить славянами и так далее. Все эти высказывания им приписывались — но совершенно облыжно. Чего Байер и Миллер не делали — того не делали.

И вообще они не пытались популяризировать науку — не только сомнительные расистские идеи, но даже и самые бесспорные научные открытия. Работали за свою скромную зарплату — и все.

Отмечаю это с особенным удовольствием — люди, объявленные основателями расистской теории неполноценности славян, никогда не говорили ничего подобного. К тому же они никогда не принимали участия ни в каких интригах — ни в самой Академии наук, ни при царском дворе, ни в широких кругах общественности. Нигде.

Итак, получается — «норманнскую теорию» придумали не злые немцы-русофобы, а придумал ее коренной русак М. В. Ломоносов. Причем придумал откровенно как политический жупел! Придумал специально для того, чтобы пугать и обвинять своих врагов во враждебности к русским и на этом делать собственную карьеру. Он и делал: до конца жизни обвинял, ругал и преследовал «врагов русского народа» — то есть собственных врагов. Про Миллера он говаривал, что «только немецкая свинья могла так нагадить в русской истории».

У меня есть данные, что Михайло Васильевич, заигравшись, завел даже огромную собаку, и этот пес бросался на кого угодно при одном только слове «норманист» или «норманизм».

Возникает вопрос — почему вообще Академия наук рассматривала вопрос о «норманизме»? Вернее — почему обсуждение не окончилось сразу же, как Миллер представил какие-то доказательства своей правоты? Почему злые и убогие обвинения вообще получили какие-то права на жизнь? Увы! Для этого были свои причины, и лежали они совершенно не в сфере науки. Это — чисто политические причины.

Дело в том, что 25 ноября 1741 года произошел очередной дворцовый переворот: царевна Елизавета Петровна с помощью гвардии свергла Брауншвейгскую династию, родственников умершей в 1740 году императрицы Анны Ивановны.

Переворот осуществлялся под знаменами возвращения на престол дочери Петра Великого, продолжательницы его великих дел. Елизавета шла к власти как лучший друг гвардии, как патриотка, враг иноземного засилья.

Уже в ночь переворота несколько специально отряженных людей сели писать специальный Манифест. Манифест от 28 декабря 1741 года — ярчайший пример фальсификации. В Манифесте утверждалось, что это «немец Андрей Остерман» призвал на царствование Анну Ивановну, нарушив таким образом права Елизаветы. И что он же и «прочие такие же» (то есть опять же — зловредные немцы) после смерти Анны Ивановны передали престол Брауншвейгской династии. Так вся внутренняя политическая жизнь Российской империи между 1730 и 1741 годами сводится к заговору немцев во главе с Остерманом.