Дом у кладбища - Джозеф Ле Фаню

Домоправительница отца Роуча, к несчастью, как раз носила мушки; необходимо, впрочем, добавить, что она была особой, безусловно, добродетельной и к тому же далеко не молодой.

— Остается лишь предположить, судя по очевидному веселью наших общих друзей, что шутка эта, в любом случае, остроумна и ни в коей мере не обидна.

— Но, с вашего позволения, сэр, — вмешался Паддок, который не мог спокойно пропустить мимо ушей оговорку его преподобия, — в песне не было слов «нелепый испанский», речь шла, как я понял, о желе по-испански — это такое сладкое блюдо, на вкус восхитительное. Вы не пробовали? В него добавляют херес. Знаете, у меня случаем имеется рецепт, и с вашего разрешения, сэр, рецепт превосходный. Когда я был еще мальчиком, я как-то приготовил это блюдо у себя на кухне. Так вот, клянусь Юпитером, мой брат Сэм так объелся, что ему стало плохо. Как сейчас помню, его так прихватило, что моя бедная матушка и старуха Доркас провозились с ним всю ночь… И я вот что хотел сказать: если позволите, сэр, я с радостью пошлю рецепт вашей домоправительнице.

— Это блюдо не по вашему вкусу, сэр, — вставил шпильку Деврё, — есть другой превосходный рецепт — совершенно иного рода — постное блюдо; ты упоминал о нем вчера, Паддок. Впрочем, мистер Лофтус тоже умеет готовить это блюдо, и даже удачнее.

— Правда, мистер Лофтус? — тут же спросил Паддок, чья кулинарная любознательность не имела пределов.

— Я не совсем понял, капитан Паддок, — растерянно пробормотал Лофтус.

— Что же это? — коротко осведомился его преподобие.

— Заливное из постника, сэр, — ответствовал Паддок, невинно улыбаясь прямо в лицо взбешенному священнослужителю.

— Благодарю вас, — бросил отец Роуч; лицо его приняло выражение, благовоспитанному Паддоку совершенно непонятное.

— Что получилось у Лофтуса, мы уже знаем, а теперь дай нам, Паддок, свой рецепт этого блюда. Из чего оно делается? — не унимался безжалостный Деврё.

— Из постника, который заливается смехом.

— Над чем же он смеется, этот постник?

— Над постом, надо полагать.

— А как его готовить?

— Выпотрошить, разделать и подать к столу, — охотно затараторил Паддок. — Главное — не пожалеть соли и перца. Можно, но не обязательно, добавить мускатный орех, украсить ломтиками апельсина, барбарисом, виноградом, крыжовником и залить желе. А особенно хорош постник, предварительно нафаршированный дичью.

Эта вдохновенная речь, которую Паддок прошепелявил очень бойко, заметно развеселила окружающих. Священник готов был уже приступить к выяснению отношений, но тут лорд Каслмэллард поднялся, чтобы удалиться, тотчас покинул свое место и генерал. Общество разбилось на группы, из которых наиболее многочисленная отправилась в «Феникс». Там, пополнившись еще несколькими членами, компания заняла клубную комнату и предалась в непринужденной обстановке новым развлечениям. Конец же праздничного вечера, как это иногда бывает, оказался не столь безобидным, как начало.

Глава VII

О ТОМ, НАСКОЛЬКО ДАЛЕКО МОГУТ ЗАЙТИ ВО ВЗАИМНОМ НЕПОНИМАНИИ ДВА ДЖЕНТЛЬМЕНА, ПРИ ТОМ ЧТО ПРЕДМЕТ ИХ РАЗНОГЛАСИЙ ОСТАЕТСЯ ДЛЯ ОКРУЖАЮЩИХ ЗАГАДКОЙ

Прочие участники торжеств к тому времени разбрелись по своим берлогам: Лофтус удалился в мансарду, усеянную рваной бумагой и книгами, отец Роуч — в свою маленькую гостиную, где с рычанием выместил злобу на жареном индюке с пряностями, а затем окончательно вернул себе покойное расположение духа за обильным возлиянием (горячий пунш с виски). Он ведь был человеком миролюбивым и в общем добрым малым.

В клубной комнате новоприбывшие застали доктора Тула; тот, вместе с Наттером, сидел за шахматной доской. Последовал рассказ о Лофтусе с его великопостным гимном и муках несчастного отца Роуча. Доктор впивал каждое слово с восхищением, потирая руки, хлопая себя по ляжкам и издавая ликующие возгласы. О'Флаэрти успел отведать пунша — напитка, который, к несчастью, приводил его в недовольное и ворчливое настроение, — и теперь с мрачным видом превозносил несравненные чары своей дамы сердца — леди Магнолии Макнамары. Лейтенанта никоим образом нельзя было отнести к числу тех сентиментальных пастушков, что предпочитают изнывать от любовного томления в уединенных лощинах и прочих безлюдных местах, напротив, он не стыдился шрамов, полученных в любовных битвах, и охотно выставлял их на суд публики, дабы они послужили окружающим назиданием.

Пока О'Флаэрти живописал достоинства своей «обворожительницы», Паддок, расположившийся в двух шагах, с не меньшим пылом воспевал совершенства «волосатого» поросенка, поджаренного в щетине. Те, чей слух улавливал оба панегирика одновременно, могли бы сравнить это попурри с чередованием стихов из «Староанглийского ростбифа» и «Последней розы лета»{38}. О'Флаэрти внезапно осекся и не без суровости в голосе обратил к лейтенанту Паддоку вопрос:

— Зачем вам сдалась эта щетина, сэр? Что за важность, со щетиной или без?

— В рецепте все важно, сэр, — возразил Паддок не без высокомерия.

Наттер, изменив своей обычной молчаливости, счел за нужное предотвратить назревающий конфликт и произнес:

— Бог с ним, с поросячьим волосяным покровом, побережем лучше человеческий.

Одновременно он едва заметным кивком дал Паддоку понять, что с подвыпившим фейерверкером лучше не связываться.

— Человеческий волосяной покров? — с нажимом повторил О'Флаэрти и вызывающе воззрился на Наттера в упор. Вероятно, кивок не ускользнул от его внимания и был неверно истолкован.

— Вот именно, сэр. Кстати, мисс Магнолию Макнамару волосами Бог не обделил, можно вам только позавидовать, — отозвался Наттер, довольный тем, что так ловко вывернулся.

— Мне можно позавидовать? — зловеще повторил О'Флаэрти.

— Вам можно позавидовать, сэр, — твердо прозвучал голос Наттера, который был отнюдь не из робкого десятка.

Несколько секунд собеседники разглядывали друг друга угрожающе, хотя и не без замешательства.

Однако после краткого молчания О'Флаэрти забыл про Наттера и вернулся к прежней теме:

— Клянусь всеми святыми, сэр, в жизни не видел такой прелестной ямочки на подбородке, как у этой молодой леди!

— А вы не пробовали, сэр, горошина там поместится? — бесхитростно осведомился Деврё с бесшабашностью, присущей юности.

— Ну уж нет, сэр, — О'Флаэрти произнес это низким голосом, угрожающе сверкая глазами, — хотел бы я видеть того, у кого протянется рука сделать это в моем присутствии.