Единственный свидетель(Юмористические рассказы) - Ленч Леонид Сергеевич

Герасим Никитич Конский, получив новую цыдулку из области, струхнул. Он понимал, что цыдулка написана неспроста и что «началась какая-то история». Он позвал к себе Любашу, и они стали совещаться.

— Как вы думаете, Любаша, в чем тут зарыта собака? — тревожно спросил Конский свою опытную в таких делах секретаршу.

— Сигнал поступил! — сказала проницательная Любаша.

— Допустим. Но вот что странно: зачем же область запрашивает меня об основаниях и мотивах, когда эти основания и мотивы ей, области, прекрасно известны?.. Если сигнал поступил — область сама должна отбиваться. И я-то при чем?.. Мне тогда предложили рассмотреть — я и рассмотрел.

— Но ведь первая бумажка подписана самим Судариным, а вторая — Брусковым. Понимаете?

— Понимаю… Хотя нет, ничего не понимаю. Как им ответить — вот что вы мне скажите!

— Поговорите по телефону с Судариным, — посоветовала Любаша.

Вечером Конский соединился по междугородному телефону со Степаном Петровичем.

— Здравствуйте, Степан Петрович! — довольно бодро начал Герасим Никитич. — Это Конский говорит, Р-ский райсобес. Мы тут получили от вас одну бумажку…

— Хорошо, что вы позвонили! — перебил его Сударин.

— Я, Степан Петрович, сразу сообразил, что дело тут…

— Обождите! — рявкнул в трубку Степан Петрович. — Я только что получил письмо от своей старухи. Зачем вы делали у нее ремонт? Кто вас просил?

— Вы!.. То есть вы, Степан Петрович, непосредственно не просили, а, так сказать, намекали… через письмо.

— Через какое письмо? Вы что, с ума сошли?

— Нет, еще не сошел, — уже без прежней бодрости ответил Конский, — но, так сказать, близок… Вы же сами переслали нам письмо Анфисы Сергеевны…

— Какое письмо? Кому оно было адресовано??

— Дорогому сынку… Вам, значит… А потом, значит, мне…

— Слушайте, вы действительно с ума сошли. Как я мог послать вам личное письмо матери, подумайте?!

— Не знаю, Степан Петрович. Возможно, что сейчас я уже… того… действительно рехнулся. Но когда я его получил, я был в свежем уме и здравой памяти. Как сейчас помню! Даю вам слово, что письмо у меня. На препроводительном отношении стоит подпись…

— Чья?

— Ваша!.. А теперь товарищ Брусков требует от меня объяснений…

Говорили они долго (телефонистка несколько раз грозила прервать их разговор), пока, наконец, не поняли друг друга и не разобрались во всей этой истории.

— Ну, спасибо вам, товарищ Конский! — с укором сказал на прощанье Сударин. — Видите, к чему приводит, извините меня, подхалимство. И себе устроили неприятность и меня подвели.

— Принимаю ваше «спасибо» только отчасти, Степан Петрович, — резонно ответил ему обиженный Герасим Никитич, — а главное «спасибо» вы своему Брускову скажите!..

Дело это разбиралось в надлежащих инстанциях. Сударину был объявлен строгий выговор с предупреждением, а Конского и Брускова сняли с работы.

В конце заседания Степан Петрович, державшийся спокойно и с выдержкой, поднялся и сказал:

— Считаю, товарищи, что я наказан по заслугам. Меня неоднократно предупреждали насчет Брускова, но я не обращал внимания на критику. Беда таких руководителей, как я, заключается в том, что мы часто не замечаем бюрократизма под самым своим носом!

С места ему сказали:

— Вы лучше расскажите, как это вы, руководитель, не читая подмахнули бумажку к собственной матери!

Степан Петрович вспыхнул, потупился и пролепетал:

— Доруководился!.. На всю жизнь будет уроком!.. Теперь по десять раз буду каждую бумажку читать… прежде чем подпишу.

— Читайте один раз, но не как гоголевский Петрушка, а со смыслом! — сказал ему председатель собрания.

…Брусков сейчас работает на городской почте, тоже в отделе писем… только заказных и спешных. Здесь его быстрота и решительность пришлись к месту. Многие жители города С. специально заходят на почту только затем, чтобы полюбоваться, как ловко и точно — раз-раз! — он стучит штемпельной печаткой, принимая корреспонденцию от граждан. Возле его окошечка очередей не бывает.

1950

Психолог

Дверь в кабинет была закрыта наглухо. Секретарше приказали не пускать ни черта, ни дьявола — ни-ко-го!..

У директора энского деревообделочного объединения П. С. Проходкина шло совещание.

Совещание было особое: на нем присутствовал один человек — сам П. С. Проходкин, а в повестке дня стоял один вопрос — о критике и самокритике на предстоящем хозяйственном активе.

Если бы можно было застенографировать мысленную речь, которую произнес на этом сугубо секретном совещании директор объединения, нервно шагавший по кабинету из угла в угол, то стенограмма выглядела бы так: «Нда-а!.. Начинается! Все было так хорошо, тихо, мирно и — на тебе!.. Но Федоров-то, Федоров каков!..

Поразительное чутье у человека: заболеть в самый, так сказать, канун. Извольте теперь все расхлебывать самому, без секретаря партийной организации!.. Ну, ничего, не робей, Петр Сергеевич, не робей!.. Не в таких переделках бывали!.. Самое главное — сразу же, заранее определить, кто будет выступать… Конечно, первым кинется Рублев из производственного… Вот уж действительно Цицерон Демосфенович!.. (Желчный смех.) „До каких пор наша табуретка будет хромать на все четыре ноги?! До каких пор наши столы будут оставлять занозы в руках и сердцах массового потребителя?!“ Демагог!.. А чьи столы, позвольте вас спросить, товарищ Рублев, стоят в кабинетах обкома и облисполкома?.. Наши столы стоят!.. И не плохие столы — руководящие товарищи не жалуются!.. (Торжествующий смех.) А если население иногда ругается — так мы не можем, товарищ Рублев, считаться с мнением каждой отдельной домашней хозяйки!.. А в общем, от Рублева надо избавиться!.. (Неопределенное мычание.) Идея!.. Он у нас уедет в командировку!.. Пусть проветрится, а то засиделся, зажирел — вот и лезут в голову всякие мысли!.. Шаронов из планового также, конечно, будет кидаться… встанет, очки на лоб — и понес! „За счет перевыполнения плана по табуреткам мы не выполняем план по столам и шкафам, а в отчетности это не указываем — следовательно, занимаемся очковтирательством…“ Тонкая штучка! (Зубовный скрежет.) Большие неприятности могут из-за него получиться… (Тяжелый вздох.) Разве попробовать объявить ему в приказе благодарность за образцовую работу?.. Правильно!.. После такого приказа ему психологически будет неудобно выступать против меня. Так и сделаем!.. (Вздох облегчения.) А дальше что?.. А дальше остается Семенихина. Девчонка, тля, а туда же… лезет критиковать!.. Редактор стенгазеты!.. Подумаешь, орган печати!.. Наверно, орфографических ошибок больше, чем заметок!.. (Смех.) Впрочем, нужно посмотреть, почитать, а то ведь проходишь мимо и не смотришь на эту чепуху… Семенихину надо вызвать к себе, обласкать… „Молодец, Семенихина, — так держать!.. Но… не удаляйся от руководства, Семенихина, прислушивайся к голосу старших товарищей, они тебе худого не посоветуют!..“ Нда-а!.. Самое главное, чтобы эта троица молчала… А остальные, надеюсь, будут сидеть тихонько, как овечки…»

На этом совещание было прервано, и П. С. Проходкин вызвал к себе секретаршу.

— Журова ко мне!

— Слушаю, Петр Сергеевич!

Через пять минут в кабинет директора вошел Семен Семенович Журов, пожилой, франтовато одетый мужчина, на потертом лице которого было написано: «Что касается меня лично — то я знаю все входы и выходы».

— Садитесь, Семен Семенович, — сказал Проходкин благосклонно.

Семен Семенович Журов сел в кресло и с весьма независимым видом стал рассматривать свои ногти.

— Свежим ветерком повеяло, Семен Семенович, — бодро продолжал директор энского объединения, — фронт критики и самокритики расширяется, брат. Читал газеты?

— Читал, Петр Сергеевич! Крепенько бьют!