Маленький человек - Пётр Пигаревский

По-компьютерному это называется «веерная рассылка». И поскольку ты отвечал не новым письмом, а внутри ее письма, то оно и пришло сразу всем адресатам, которые были указаны в ее послании. Лоханулся ты, брат!

— Да забыл я, Паша, об этой каверзе, забыл, что прежде чем отправлять ей ответ, нужно было стереть все адреса, кроме ее адреса. Хреновый из меня компьютерщик. Слушай, а как она, не уволилась?

Павел покачал в ответ головой.

— Да такая уволится, жди! Сразу закрутила романище с директором. Теперь никто пикнуть не может, никаких кривых улыбочек. При встрече с ней все пополам сгибаются. Вот такая, брат, жизнь.

Прощаясь, Павел окинул взглядом мерзнущую очередь и пробормотал:

— Да, слово «забыл» нынче дорого стоит.

В библиотеке

Иннокентий Петрович стоял на кухне своей маленькой однокомнатной квартиры и смотрел в окно. Серый талый снег похудевшим сугробом притулился к стене соседнего дома. Стена была сплошь покрыта влажными подтеками и огромной красной надписью, состоящей всего из одного слова с восклицательным знаком: «Вперед!». Куда ж вперед из этого двора-колодца, в котором не было ни единого зеленого кустика, ни единой скамейки, а только опрокинувшийся набок ржавый мусорный бак. Вырваться из этого замкнутого пространства казалось делом совершенно невозможным. Разве что только броситься в него…

Нет, бросаться Иннокентию Петровичу не хотелось. Напротив, он находился в радостном расположении духа, в ожидании той минуты, когда наконец сможет покинуть свою душную квартирку.

Небольшого роста, сухонький, он отошел от окна и начал суетиться возле газовой плиты. С нетерпением ворошил ножом яичницу, то и дело приговаривая: «Когда ж ты, наконец, поджаришься?» Вообще, Иннокентий Петрович привык разговаривать сам с собой. Еще бы не привыкнуть!

За исключением самых ранних детских лет, Иннокентий Петрович всегда был одинок. Романисты порой любят употреблять словосочетание «пронзительное одиночество». Точнее не скажешь.

Хотя самому Иннокентию Петровичу нравился другой образ, им же и выдуманный: посреди заснеженной, безлюдной степи, прямо в сугробе стоит свеча и теплится маленьким огоньком, который рвет на части и пытается задуть жестокий ветер. Но ему никак это не удается, а этот крохотный огонек помогает спастись заблудившемуся путнику. Пусть хоть одному.

Были в его жизни и школа, и институт, и работа. Однако, крутясь в людском водовороте, Иннокентий Петрович умудрялся никогда тесно не соприкасаться с другими его частицами. При этом он не чурался людей, и люди не сторонились его. Он был вежлив, воспитан, старался помочь, когда об этом просили, не злословил, не сплетничал. Беда заключалась лишь в том, что он смотрел на человека и не видел его, беседовал с ним и не слышал его. Иннокентий Петрович постоянно был замкнут в себе. Он жил в мире своих мыслей, и его гораздо больше интересовал выдуманный человек, чем стоящий напротив со своими заботами и печалями. Окружающие это чувствовали. Наверное, поэтому за свою долгую жизнь он так и не обзавелся ни семьей, ни другом.

Всю жизнь он проработал на одном месте — в машиностроительном конструкторском бюро. Должность его называлась довольно мудрено, а на самом деле он исполнял обязанности инженера-чертежника. Карьера, да и сама профессия интересовали его мало. Поэтому как стал он в двадцать пять лет чертежником, так в шестьдесят пять им и оставался. В далекие времена ему предлагали заняться кандидатской диссертацией, но так ничего путного из этого и не вышло. Однако, несмотря на пенсионный возраст и частые сокращения

Иннокентия Петровича никто никогда не трогал. Работником он был средним и вполне заменимым, но незлобивым и абсолютно незаметным. Вероятно, эти последние качества намного перевешивали все другие. Так и текли день за днем, словно тихая водица в извилистом ручейке на дне темного оврага.

Да что же это такое! Неужто бывает столь пустоцветная жизнь — ни семьи, ни работы, ни привязанностей, ни пороков, ни добродетелей? Возможно, и бывают совсем пустые жизни, чего на свете только не бывает… Однако давайте не будем торопиться наклеивать ярлыки. Ярлык наклеить легко, да как потом отодрать.

Однажды, когда жизнь перевалила за середину, на глаза Иннокентию Петровичу попался томик стихотворений Гумилева.

«На полярных морях и на южных,

По изгибам зеленых зыбей,

Меж базальтовых скал и жемчужных Шелестят паруса кораблей…» —

часто теперь бубнил себе под нос Иннокентий Петрович, стоя у чертежной доски. Глаза его при этом светились вдохновением. Сотрудницы переглядывались и понимающе улыбались. Да, это была влюбленность, но — другая!

Литература поэтическая и прозаическая с ее яркими образами, неожиданными поворотами сюжетной линии все больше захватывала инженера-чертежника. И в какой-то момент Иннокентий Петрович попробовал сам взяться за перо. Вначале, как и положено новичку, он излил на бумагу «всю душу». Средний сочинитель, как правило, на этом и заканчивает свою карьеру. Иннокентий же Петрович сумел взглянуть на написанное им со стороны и осознал, насколько это слабо, беспомощно. «Вперед!» — звала надпись на стене двора-колодца. Учиться, учиться постигать тайны ремесла.

Иннокентий Петрович никогда не забудет эти сумасшедшие дни, месяцы, годы. Очутившись в библиотеках, он с головой погрузился в мир удивительных сочинений, повествующих о правилах стихосложения, компоновке сюжета, теории, истории литературы и прочее, прочее, прочее. Он с восторгом вникал в трактаты авторов-литературоведов, которые в силу ясности ума и знания предмета могли превратить изложение скучной теории стиха в захватывающий детективный роман.

Теперь после работы, перекусив в столовке, Иннокентий Петрович бежал в районную библиотеку. Неказистая снаружи, она была очень уютная внутри. Заказав нужные книги, он садился за небольшой столик, включал старенькую лампу с зеленым абажуром и переносился в бесконечно счастливый мир. Посетителей было мало, а иногда не было вообще, поэтому вокруг царили тишина и покой. Иннокентий Петрович мог брать литературу домой и работать там в одиночестве. Но он этого не делал — ему нравилась таинственная, умиротворяющая атмосфера библиотеки.

Мало-помалу он сдружился с заведующей — суровой на первый взгляд Маргаритой Павловной. После ухода (из-за мизерной зарплаты) последней своей сотрудницы она осталась в библиотеке единой во всех лицах. Помощницей у нее была только приходящая три раза в неделю уборщица Аня. Станешь тут суровой поневоле! Маргарита Павловна была бесконечно предана любимому делу, охраняла книги как зеницу ока, и ей нравилась та любовь, с которой относился к ним Иннокентий Петрович. Она всегда с одобрением наблюдала, как пожилой человек в стареньком, потертом костюме склонялся под лампой и что-то увлеченно реферировал мелким, аккуратным почерком. Она тогда еще не знала, что кроме реферирования он и