Взгляд на убийство - Филлис Джеймс

Далглиш не чувствовал себя достаточно квалифицированным, чтобы комментировать такую версию. Он был готов поверить в ее правдивость, но не в то, что миссис Босток думала о собственных интересах, сообщая это. Мисс Болам могла раздражать психиатров тем, что была им несимпатична, но, по крайней мере, они ей доверяли.

— Вы знаете, кто лечил мать мисс Болам? — спросил он.

Миссис Босток, прежде чем ответить, сняла одну элегантную ногу с другой, устроилась на стуле поудобней.

— Я изложила суть факта, — сказала она. — Но очень сомневаюсь в уместности вопроса.

— Может, вы предоставите решать это мне? Я могу выяснить все достаточно легко. Если вы не знаете или не уверены точно, скажите, и это сбережет нам время, а вам нервы.

— Это был доктор Этеридж.

— А кого, по вашему мнению, назначат преемником мисс Болам?

— В качестве администратора? — спросила миссис Босток невозмутимо. — Разумеется, я над этим не думала.

Наконец главная часть работы, намеченной на вечер Далглишем и Мартином, была выполнена. Тело забрали и регистратуру опечатали. Весь персонал клиники опрошен и большинство сотрудников отпущены домой. Доктор Этеридж был последним врачом, который еще оставался некоторое время и беспокойно ходил вокруг, пока Далглиш не сказал ему, что он может идти. Мистер Лоде и Питер Нагль также находились в клинике, они ожидали вместе в холле, где дежурили двое полицейских в форме. Секретарь правления со спокойной решимостью заявил, что останется в клинике до тех пор, пока там находится полиция, а Нагль не мог уйти, не заперев парадную дверь и не взяв с собой ключ, так как в его обязанность входило открыть клинику в восемь часов утра в понедельник.

Далглиш и Мартин в последний раз обошли помещения. Случайный наблюдатель, увидевший их за работой, мог сделать поспешное предположение, что Мартин служит только фоном, контрастно выделяющим более молодого и более удачливого человека. Но сотрудники Скотланд-Ярда, знавшие их, считали иначе. Внешне они совершенно не походили друг на друга. Мартин, крупный мужчина, около шести футов ростом, широкоплечий, с открытым лицом, выглядел скорее преуспевающим фермером, чем детективом.

Далглиш был чуть выше, худощав, темноволос, легок в движениях. Рядом с ним Мартин казался тяжеловесным. Даже не наблюдая Далглиша за работой, можно было сделать вывод о его остром уме. О Мартине это можно было сказать с меньшей уверенностью. Он был десятью годами старше, чем его шеф, и вряд ли мог рассчитывать на дальнейшее продвижение по службе. Но он обладал качествами замечательного детектива. Никогда не мучился сомнениями по поводу своих собственных мотивов, справедливость и несправедливость воспринимал как два непреложных полюса, никогда не бродил по той сумрачной стране, где нюансы зла и добра бросали свои запутанные тени. Он отличался большой решительностью и неисчерпаемым терпением. Был добрым без сентиментальности и скрупулезно вникал в детали, не упуская из поля зрения всего в целом. Его карьеру нельзя было считать блестящей. Но если он не был способен проявить высоты ума, то не был также способен. проявить глупость. Подавляющее большинство полицейских расследований состоит из надоедливой, не раз повторяемой скрупулезной проверки деталей. Подавляющее большинство убийств — это подлые маленькие преступления, вызванные безверием, невежеством и безнадежностью. Делом Мартина было помогать раскрывать их, терпеливо и беспристрастно, чему он и следовал. Столкнувшись с убийством в клинике Стина, с пугающими полутонами приученной к дисциплине умственной работы, он не чувствовал себя ошеломленным. Методическое внимание к деталям раскрывало другие убийства и должно помочь раскрыть это. Все убийцы, умные или ниже среднего уровня развития, расчетливые или действующие под влиянием импульса, будут схвачены. Мартин шел, как обычно, отстав на шаг или два от Далглиша, и мало говорил. Но когда начинал говорить, делал это всегда к месту.

Они шли, осматривая здание в позднее вечернее время, начав с третьего этажа. Здесь комнаты восемнадцатого столетия были разделены и приспособлены для работников социальной психиатрии, психологов, терапевтов общего профиля, два больших лечебных кабинета принадлежали психиатрам. Одна из комнат в передней части здания, приятная, сохраненная в прежнем виде, была комфортабельно обставлена удобными стульями и маленькими столиками. Здесь, очевидно, размещался кабинет для свиданий группы брачных проблем, пациенты которой в перерывах между анализом их семейной жизни и сексуальной несовместимости могли наслаждаться замечательным видом на площадь. Далглиш оценил досаду отсутствующей миссис Баумгартен: комната превосходно подходила для отделения трудовой терапии.

Более важные кабинеты располагались этажом ниже, а здесь лишь немного переделали и изменили потолки, двери и окна, чтобы содействовать установлению атмосферы элегантности и уюта. Картина Модильяни находилась в помещении конторы, но не бросалась в глаза. Маленькая медицинская библиотека, в которую вела следующая дверь, со старинными книжными шкафами, — на каждом имелось имя сделавшего подарок, — могла показаться библиотекой джентльмена восемнадцатого столетия, если не рассматривать внимательно названия книг. На книжных шкафах стояли низкие вазы с цветами, кресла, придвинутые друг к другу, радовали глаз, несмотря на то, что, очевидно, были собраны сюда из полудюжины различных домов.

На этом этаже также находился кабинет для консультаций главного врача, один из лучших в клинике. У дальней стены стояла медицинская кушетка, как и в других психиатрических кабинетах, имелся низкий диван, покрытый вощеным ситцем, со свернутым красным шерстяным одеялом и подушкой. Остальной мебелью кабинет не был обязан Совету управления больницами. Письменный стол восемнадцатого столетия не загромождали картонные календари или стационарные конторские дневники, на нем лежала только книга для записей, переплетенная в кожу, стояли серебряная чернильница и лоток для бумаг. Рядом находились два кожаных кресла, в углу — буфет из красного дерева. Создавалось впечатление, что главный врач коллекционирует старые эстампы, особенно интересуется выполненными глубокой печатью и гравюрами восемнадцатого столетия. Далглиш осмотрел собрание произведений Джеймса Мак-Арделла и Валентина Грина, выставленных по обе стороны камина на полках, и отметил, что пациенты доктора Этериджа облегчали бремя глубин пошатнувшегося подсознания несколькими прекрасными литографиями Халмендела. Он подумал, что неизвестный вор, проникший в клинику, если и был, по мнению Калли, джентльменом, то, несомненно, знатоком искусства не являлся. Для скороспелого профессионала довольно типично пренебречь добычей из двух литографий Халмендела ради пятнадцати фунтов.

Несомненно, милая комната, свидетельствующая о своем владельце, как о человеке со вкусом и деньгами, доставляющем себе удовольствие, комната человека, который не видит причин, вследствие коих его трудовая жизнь должна протекать в менее приятных условиях, чем досуг. Элегантность пусть несколько затейлива, но хороший вкус, как должно, ортодоксален. Далглиш почувствовал, что пациент, возможно, больше доволен и спокоен в теплой, неряшливой, случайных пропорций клетке верхнего этажа, где Фредерика Саксон делала кавардак из бумаг, цветочных горшков и остатков чайной заварки. Несмотря на гравюры, комнате не хватало оттенков личности. В этом было что-то типичное, присущее ее владельцу. Далглиш вспомнил недавнюю конференцию по психическим заболеваниям, на которой присутствовал вместе с доктором Этериджем, одним из ораторов. Во время доклада доктор казался образцом красноречия и мудрости, хотя впоследствии Далглиш не мог воскресить в памяти ни единого слова…

Они спустились на нижний этаж, где секретарь правления и Нагль, тихо болтавшие с полицейскими, повернулись в их сторону, но не двинулись навстречу. Четыре ожидающих человека стояли вместе, словно печальная группа плакальщиков после похорон, расстроенных и не уверенных в том, что горе прошло. Голоса говоривших таяли в тишине холла.

Планировка нижнего этажа оказалась простой. Непосредственно перед парадной дверью, слева от входивших, располагался отделанный стеклом приемный киоск. Далглиш снова заметил, что из него хорошо виден весь холл, включая большую изогнутую лестницу в конце. Странным казалось то, что наблюдения Калли в течение вечера оставались необычно избирательными. Он уверенно заявлял, что никто не входил в клинику и не выходил из нее после пяти часов пополудни, не будучи отмеченным в его журнале, но на самом деле многие из входивших в холл оказались незамеченными. Калли увидел миссис Шортхауз, направляющуюся из кабинета мисс Болам в переднюю главную контору, но не видел, как администратор спустилась в нижнюю часть холла, к лестнице, ведущей в подвал. Он видел доктора Багли, выходящего из гардеробной медицинского персонала, но не видел его входящим туда. Большинство передвижений пациентов и их родственников не ускользнуло от внимания Калли, и он мог подтвердить, когда пришла и куда ходила миссис Босток. Он был уверен, что доктор Этеридж, мисс Саксон и мисс Кеттл не проходили через холл после шести часов пополудни. Если они проходили, значит, он этого не заметил. Далглиш чувствовал бы больше доверия к свидетельским показаниям Калли, если бы не было слишком очевидно, что жалкий маленький человек сильно напуган. По прибытии полиции в клинику он выглядел только угнетенным и немного угрюмым. Но перед уходом домой был охвачен ужасом. «На какой-нибудь из стадий расследования, — подумал Далглиш, — придется детально изучить, почему это произошло».