Комсомолец (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Попытался вспомнить, что читал в интернете (как же мне его не хватало!) о подобных случаях: когда-то специально разбирался в вопросе, чтобы помочь выскочившей замуж за алкаша помощнице.

— Она чувствует свою значимость, когда мне помогает. Ощущает себя «хорошей», «правильно воспитанной». Ухаживает за мной — доказывает свою «хорошесть» окружающим. Наш комсорг боится, что её посчитают «плохой» — доказывает всем и себе обратное. Как-то так. Другого объяснения я не нахожу.

Парни снова принялись меня разглядывать.

Я представил, что они видели: тощего, невысокого паренька, наряженного в сильно поношенные вещички — да и те будто с чужого плеча. Усик, небось, потому и таскал повсюду комсомольский значок — чтобы придать себе каплю солидности. Ладно, я хоть будёновку не одел! Иначе мои соседи по комнате в общежитии точно бы не удержались от истеричного хохота.

— Ну… признаю: тебя есть за что жалеть, — сказал Могильный. — Даже несмотря на здоровое горло.

Посмотрел на Славку.

— А вот тебя, Слава… Ты б хоть лицо жалобное сделал!

— Больно надо, чтобы меня жалели, — проворчал Аверин.

А вечером наш староста подвернул ногу.

Причём, случилось это не на капустном поле и не на погрузке — в столовой, на виду у большей части группы… и у комсорга.

Аверин вполне правдоподобно застонал, захромал. Ухватился за стену, согнав ползавших там мух. Я поспешил ему на помощь — подставил товарищу плечо. Староста навалился на меня всем своим немалым весом (или это я был таким слабым?), с видимым трудом доковылял до лавки — с гримасой нестерпимой боли на лице. Я помог Славке присесть — спросил, что с его ногой. В ответ Аверин опять застонал, заявил, что перелома ноги нет… «я так думаю», что «всего лишь» потянул связки… «наверное».

Парни загалдели, обсуждая Славкину неловкость — девчонки сочувственно заохали. Усатый доцент схватился за сердце, подбежал к Аверину — попытался поставить диагноз, разглядывая обутую в сапог ногу. Света Пимочкина тоже дернулась было в нашу сторону. Но вдруг замерла, задумчиво посмотрела на ковш с большой деревянной ручкой, который держала в руке. Завертела головой, кого-то высматривая. Комсомольский значок блеснул на её груди, будто капля крови (в колхозе значки носили только комсорг и я).

Света замахала незанятой рукой, привлекая внимание кого-то из студентов.

— Надя! — крикнула Пимочкина. — Боброва!

Никогда не исчезавшая с горизонта старосты Надя Боброва ринулась к соседке по комнате, легко расталкивая студентов мощными плечами.

— Надя, — сказала комсорг. — Взгляни, будь добра, что там случилось со Славой. Ты же спортсмен — разбираешься в травмах. Я бы и сама посмотрела. Но не могу: мне нужно срочно подогреть питьё для Саши Усика.

Глава 7

Перед отъездом из колхоза я с удивлением узнал, что вкалывал неделю не бесплатно. Получил из рук суровой колхозницы три непривычно маленькие по размерам купюры — одну номиналом в три руля и две по рублю. Радовался деньгам не меньше прочих студентов. Потому как не был уверен, что найду в вещах Александра Усика золотые горы. А пять рублей пусть и не делали из меня богача, но обещали: я не помру от голода до того, как определюсь с путями решения бытовых проблем.

В автобус я заходил уже не чужаком — советским человеком (во всяком случае, за неделю научился таковым выглядеть: на меня не указывали руками, обзывая сумасшедшим или «буржуем»). Дым от папирос водителя пришёлся кстати — от собравшихся в салоне студентов попахивало вовсе не ароматами стиральных порошков и кондиционеров. Но ни от кого из первокурсников не несло алкогольным перегаром, как это было бы, отправься студенты в колхоз в девяностых.

Перекличку не устраивали. Должно быть, усатый доцент не поверил, что кто-либо из студентов захочет остаться в колхозе. Первокурсники неорганизованной толпой ринулись занимать места — те самые, на которых неделю назад покидали город. Нарушители «порядка» слышали гневные крики: «Я здесь сидел!». И не спорили — покорно уходили с «чужих» мест. Даже Пашка Могильный и Ольга Фролович не уселись вместе. Поддался этой странной тенденции и я: плюхнулся на сидение рядом с Надей Бобровой, примостил в ногах рюкзак.

— Будешь снова храпеть — ударю тебя локтем, — сообщила Надежда.

Не увидел на её лице радости от скорого возвращения в лоно городской цивилизации.

— Разрешаю, — сказал я. — Хоть локтем бей, хоть ногой. Главное — не буди.

В этот раз я поля не разглядывал: насмотрелся на сельские пейзажи на годы вперёд. Прикрыл глаза, едва только доцент скомандовал: «Поехали». После сорока прожитых лет у меня начались проблемы со сном. Как бы ни уставал, но всегда по нескольку часов ворочался в постели, прежде чем засыпал. А о том, чтобы спать в неудобной позе и уж тем более в сидячем положении — давно и помыслить не мог. Не помогали ни успокоительные капли, ни коньяк. Перемещение в другое тело избавило меня от старческого недуга — едва автобус тронулся с места, как я уже стал погружаться в дремоту, игнорируя и дребезжание, и прыжки по кочкам, и громкие голоса.

В общагу я отправился без Могильного и Аверина. Парни вместе со всеми доехали до института и уже оттуда отправились к автобусной остановке: решили наведаться домой. Пашке предстояло ехать до тринадцатого квартала. Славке в противоположную сторону — до Комсомольских прудов. Но оба собирались ночевать сегодня в общежитии. Сказали, что утром добираться до института проблематично: можно и не поместиться в автобусе. Пообещали привезти из дома продукты. А Павел с ухмылкой сообщил, что не забыл про гитару. «Голос-то к тебе до завтрашнего дня наверняка вернётся».

От института я шёл не спеша. Уже не считал окружавшую меня действительность сном. Почти смирился с тем, что угодил в прошлое. Потому без стеснения тешил любопытство: поглядывал по сторонам. Примечал все вывески. Рассматривал и людей. Рабочий день был в самом разгаре — на улице не заметил толп прохожих. Но всё же народу вокруг было больше, нежели когда я проходил здесь же до поездки в колхоз. Прогуливались мамаши с колясками. Увидел детей в серой школьной форме: кто постарше, щеголяли красными пионерскими галстуками, младшие — с октябрятскими звёздочками на груди.

Встретил и нескольких подростков. Бросилась в глаза их манера одеваться. Никаких балахонов. Ни у кого не увидел голых щиколоток или армейских ботинок. Все наряжены неброско (даже девчонки), рубашки у парней заправлены в брюки. Не заметил выставленных напоказ пупков, пирсинга на лице и синюшных татуировок. Но и не встретил никого в дорогой одежде, подогнанной по фигуре, с эмблемой известного бренда. Ни на ком из мужчин не разглядел приличного костюма — уж в них-то я неплохо разбирался. В женских нарядах понимал значительно меньше — но и они меня не впечатлили.

Молодые мужчины и женщины без смартфонов в руках, подростки без наушников, дети без самокатов с яркими светящимися колёсами — всё это не походило на реальность, заставляло меня искать признаки сна или галлюцинации. Подливало масла в огонь почти пустынная проезжая часть: ни тебе обычных для этого времени пробок, ни даже вереницы разноцветных машин — редким ретро автомобилям, стареньким автобусам и грузовика никак не удавалось убедить, что я шагал по центральному проспекту города. И лишь сидевшие на лавках у дверей подъездов пенсионерки казались частью привычной реальности.

Я притормозил около газетного киоска. Окинул взглядом вывеску «Союзпечать», невзрачную витрину, стоявших у окошка киоска мужчин (двое что-то разглядывали через стекло — третий с интересом просматривал уже купленный «Советский спорт»). Названия газетных передовиц на мгновение показались мне заменой новостным интернет-порталам. Названия газет («Правда», «Труд», «Известия», «Советская Россия»…) мало о чём мне говорили. Хотя некоторые из этих изданий я успел подержать в руках — разрезанные на части, они висели на ржавом гвозде в туалете рядом с домом трактористов.