Цареградский оборотень - Сергей Смирнов

Оглушенный громом, княжич упал ничком, ударившись коленями и ладонями об землю, и земля отозвалась эхом и гулко треснула под ним, как лед над омутом той далекой весною. Но теперь оцепеневший на месте Брога уже не имел сил вытащить побратима из страшной полыньи.

Великий страх закружился вихрем, унося имена предков.

Вместо имен в свисте и гуле вихря послышалось только одно зловещее слово:

-- Волкодлак!

Вскрикнула одна из сестер, первой увидевшая оборотня, и, когда все обмерли и оцепенели, прозревая от ее крика, то зловещее слово замерло и повисло над градом красной радугой-заревом.

Когда боль, вспыхнувшая в груди, стала стихать, княжич приподнял голову, и увидел перед собой белую дорогу, тянувшуюся к нему с небес. По этой льняной дороге опускался вышитый на ней круг солнца.

 Над княжичем стоял старый жрец Богит.

-- Глас Дажьдбожий! -- невольно позвал его на помощь Стимар.

-- Княжич Стимар! -- словно издалека, с высокой кручи, донесся до него голос волхва.-- Найдешь ли силу подняться?

С великим трудом поднимая над собой небо, княжич сумел встать и распрямиться в полный рост. Земля все еще покачивалась у него под ногами, как зыбкая льдина.

Лицо волхва казалось мертвым, глаза его смотрели в темную бездну. Он медленно поднял руку, и княжич похолодел, увидев между собой и родом обережное кольцо:

-- Зачем, глас Дажьбожий?

-- Посмотри вокруг, княжич Стимар,-- повелел Богит.

Вихрь страха разбросал всех, кто был перед вратами кремника, кто пришел встретить сына князя-воеводы с радостью и восхищением, как самого князя. Сестры, разлетевшиеся, как белые перья, скрючились на земле и от страха прятали лица в траву. Многие Туровы стояли на коленях, шептали заговоры и тоже страшились поднять глаза от земли. Сам князь-старшина стоял поодаль, сгорбясь. Он держал священный меч наперевес  и изготовился защитить род от страшного пришельца.

-- Они видят волкодлака, княжич Стимар,-- рек старый Богит.

-- Где он, глас Даждьбожий? -- стуча зубами от нахлынувшего озноба, еле выговорил княжич.

-- Там, где стоишь  т ы,  княжич Стимар,-- отвечал волхв.

-- Здесь стою я сам, глас Даждьбожий! -- не верил княжич.

-- Род видит волка,-- твердо повторил жрец.

Солнце на его белых одеждах опускалось в тучу. День угасал в мутно-алых сумерках.

-- Я слышу тебя, глас Даждьбожий, ты говоришь со мной, -- с трудом выдавил из себя княжич не звериный хрип, а человечьи слова.

Он тщетно пытался задержать в памяти слова Богита, но они все сразу пропадали, улетая, будто ночные птицы, которых не раглядишь.

-- Я вижу обоих, княжича и волкодлака,-- сказал Богит и позвал: -- Воин-инородец, подойди ближе.

Рядом появился бледный и растерянный Брога.

-- Кого видишь ты, чужеродный? -- вопросил Богит, обратив на него взгляд.

-- Глас Даждьбожий, я вижу княжича Стимара, сына князя-воеводы Хорога,-- хрипло отвечал слобожанин.

-- Кого видишь ты? -- повторил волхв свой вопрос.

-- Княжича Стимара! -- стоял на своем Брога.

И в третий раз вопросил его старец, и тайный побратим княжича дал тот же ответ.

-- Кровь,-- сказал волхв.

Он снова обратился к Стимару.

-- Кровь. Тебе испортили кровь, княжич Стимар,-- изрек он и только теперь опустил руку, сотворившую обережное кольцо.-- Ромеи испортили тебя. Твой отец не послушал моего слова. Вот минуло девять лет. Ныне род видит волка.

-- Я же стою здесь,-- снова прошептал Стимар, не в силах поверить.

-- Смирись, княжич,-- горько вздохнул Богит.-- Ныне тебе не войти в град. Порча сильна. Тебе должно очиститься. Придет час -- я призову Даждьбога. Твое сретенье еще грядет. Настанет день величальной. А ныне ступай во Немеженную Рощу, к Дому бродников. Помнишь ли дорогу?

-- Я не инородец! -- со стоном выдавил из себя княжич.

-- Пойдешь старой тропой, детской,-- велел Богит.-- На полуденной стороне Рощи ныне есть сторожа для бродников приходящих. Ожидай меня там. Теперь торопись. Не мучай род. Они не могут долго смотреть.

Всем хорошо известно с глубокой древности, что жрецы и волхвы никогда не имели своей собственной памяти. Время выпадало на их глазах, как выпадает на траву вечерняя роса. Когда жрецы возвращались в свои святилища, дни по каплям стекали из их глаз в озеро, не видимое для непосвященных, простых смертных. Упавший в озеро день разбегался по его поверхности тонким водяным платом, а поверх потом, спустя один рассвет и один закат, ложился прозрачный слой-пенка нового дня.

У жрецов не было своей памяти. Зато, задержавшись на берегу своего тайного озера хотя бы на одну стигму бытия, они могли увидеть каждый из принесенных ими дней в отдельности или же все разом. Задержавшись чуть дольше, они без особого труда прозревали глубины времени, вылитого в озеро их предшественниками, жрецами-пращурами. Если из глаз жреца вытекало все его время, а он продолжал пристально вглядываться в глубину, тогда он мог прозреть самое начало времен, дно, твердое только с другой стороны, с той, где времени еще нет. Тогда он видел красные зрачки того, что было во мраке перед приходом богов, а те красные зрачки начинали видеть самого жреца.

Старый жрец Богит едва не ослеп от жгучей росы минувшего дня. Он встал на кольце-берегу святилища Даждьбога, и две багровых капли упали из его глаз, всколыхнув кругами уже неподвижное, стылое время.

Он прозрел и сразу увидел весь минувший день целиком, от берега до берега. Он увидел чужую радугу над градом. Он увидел смятенный род Туров и великий страх рода, поднимавшийся вихрем выше всех веж и кузнечных дымов. Он увидел на земле тень оборотня-волкодлака, что легла за спиной княжича и осталась портить землю тягучим пятном сажи.

Княжич вырос и окреп, но теперь издалека пах ромейским ладаном.

Лицо его стало светлее, но походило на полированный камень, которым хвалятся ромеи.

Он перестал хромать, но ступал легко и осторожно, словно шел по льду, зная, где опасные места.

Он принес в своих глазах ясный и не по годам мудрый взгляд, но в его глазах мерцали чужие звезды.

Его дыхание отдавало ветром, по которому нельзя определить сторону света, откуда такой ветер дует, а на губах княжича остался след от какой-то прозрачной восковой печати.

Княжич Стимар стал похож на своего отца, Хорога, как если бы князь-воевода со дня своего совершеннолетия вдруг перестал стареть и питался бы с той поры только медом диких пчел и летучей осенней паутиной.

-- Вину себе и роду своему сотворил князь Хорог,-- сказал Богит, едва поспевая к вратам кремника и движением руки уже издалека отводя в сторону острие копья, направленное в невиновного княжича.