БЕЛЫЙ РАБ - РИЧАРД ХИЛЬДРЕТ

- Он своим криком поднимет на ноги весь дом! - со злобой проговорил мой палач. Вытащив из кармана платок, он рукояткой бича забил мне его чуть не в самое горло. Заткнув мне рот, он продолжал избиение. Сколько времени это продолжалось - мне сейчас трудно сказать. Вскоре глаза мои затуманились, голова отяжелела, и глубокий обморок избавил меня от страданий.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Придя в себя, я увидел, что лежу на какой-то жалкой подстилке на полу полуразрушенной хижины. Я был так слаб, что не мог даже пошевелиться. Позже мне сказали, что у меня была горячка. Какая-то глухая старуха, пригодная только для ухода за больными, одна сидела подле меня. Я узнал ее и, забывая, что она не может меня услышать, осыпал ее вопросами. Я жаждал и в то же время боялся узнать хоть что-нибудь о моей бедной Касси, и все мои вопросы касались только ее судьбы. Но напрасно я ждал ответа.

- Кричи не кричи, - проворчала старуха, - все равно я ничего не услышу.

Она, кроме того, заметила мне, что я еще слишком слаб, чтобы разговаривать.

Но я не отставал. Я кричал все громче, стараясь жестикуляцией пояснить смысл моих слов. Вскоре я понял, что тетушка Джуди и не собиралась удовлетворить мое любопытство. Видя, что я не отстану от нее, она поднялась и вышла из хижины, предоставив меня моим размышлениям. Впрочем, я был так слаб, что мысли путались в голове и мне трудно было прийти к какому-либо заключению.

Позже мне рассказали, что я больше недели пролежал в бреду и горячке - последствиях пытки, которой меня подвергли и которая чуть было не положила конец моему жалкому существованию. Но теперь опасность миновала. Молодость и крепкое сложение спасли меня и сохранили для новых страданий.

Выздоровление шло быстро, и вскоре я уже был в состоянии ходить. Чтобы отбить у меня охоту злоупотребить этим приливом сил и предотвратить возможность побега, меня заковали в ножные и ручные кандалы. На час в день с меня снимали цепи и выпускали в поле, где я, под неусыпным надзором Пита, мог двигаться и дышать свежим воздухом.

Но напрасно я пытался выведать у Пита хоть что-нибудь о судьбе моей жены. Он не мог или не желал мне ответить.

Надеясь, что он, может быть, согласится за вознаграждение сообщить мне то, что я так жаждал узнать, я обещал подарить ему костюм, если он позволит мне. проведать мое прежнее жилище. Мы отправились туда вместе. Я уже упоминал, что щедрость миссис Мур и ее дочери позволила мне, в виду моего предполагавшегося брака с Касси, обставить эту хижину даже с некоторым комфортом. Ее украшало множество вещей, обычно недоступных для раба. Сейчас все было разбито, разрушено, разграблено. У меня забрали все. Сундук был взломан, все платье мое похищено.

Увидев, что дом разграблен, что исчезла вся моя одежда, я поспешил ощупать карманы платья, в котором был пойман. Оказалось, что и деньги, находившиеся при мне, также были украдены. Только тогда я вспомнил, что в тот момент, когда мистер Гордон и его сообщники схватили меня, мистер Стаббс ощупал мои карманы и переложил их содержимое в свои собственные.

Оставалось только примириться со случившимся: согласно моральному кодексу, принятому в Виргинии, Стаббсу не приходилось стыдиться своего поступка: нельзя же было оставлять в распоряжении такого бродяги и бездельника, каким я был в его глазах, сколько-нибудь значительную сумму денег, - это грозило бы общественной безопасности. Но платье, исчезнувшее из моего сундука, было явно похищено рабами, а это, согласно тому же виргинскому кодексу, составляло тяжкое преступление. Рабы, совершившие эту кражу, были отъявленными негодяями и заслуживали порку. Все это мне объявил мистер Стаббс, когда, встретив его на обратном пути, я пожаловался на разграбление моей хижины. Почтенный управляющий, выслушав меня, пришел в неистовое негодование и поклялся, пересыпая клятвы отборными ругательствами, что если только похититель попадется ему в руки, он, Стаббс, разделается с ним как полагается.

Несмотря, однако, на этот взрыв "благородного негодования", мистер Стаббс ни единым словом не упомянул о моих деньгах, и я счел за лучшее промолчать о них.

Прошло еще недели три, и я полностью оправился. Зажили также кровоподтеки и раны на моей спине.

Меня уже начинал тревожить вопрос о том, каковы будут дальнейшие решения полковника. Но вот однажды, когда я сидел возле своей хижины, ко мне подошел посланный мистера Стаббса и передал мне его приказание подняться завтра с рассветом и быть готовым отправиться в путь.

Что ожидало меня в конце этого пути? Об этом меня не сочли нужным поставить в известность. Но мне все было безразлично. Что бы ни предприняли мои мучители, они уж не могли увеличить моих страданий. Это сознание поддерживало меня, и я взирал на будущее с равнодушным отупением, которое сейчас, когда я вспоминаю об этих днях, удивляет меня самого.

На следующий день утром мистер Стаббс заехал за мной. Он приехал верхом, как всегда вооруженный плетью. Он снял с меня ножные кандалы, но оставил наручники. Накинув мне на шею веревку, он другой конец ее привязал к своему поясу. Приняв таким образом все меры против возможного побега, он снова вскочил в седло и приказал мне бежать рядом с его конем.

Я был еще настолько слаб, что временами мне становилось трудно не отставать от него, но мистер Стаббс умело подбадривал меня плетью.

Набравшись смелости, я спросил мистера Стаббса, куда мы направляемся.

- Узнаешь, когда прибудешь на место! - грубо отрезал он.

Ночь мы пропели в каком-то подобии таверны. Мы ночевали в одной комнате: Стаббс - на кровати, а я - на полу. Сняв с моей шеи верейку, он связал мне ею ноги, так сильно затянув ее, что она врезалась в тело и причиняла страшную боль, от которой я всю ночь не мог уснуть. Я стонал и жаловался на боль, но мистер Стаббс приказал мне замолчать.

На следующее утро, когда он развязал веревку, оказалось, что ноги мои у лодыжек сильно опухли. Он пожалел тогда, что оставил мои жалобы без внимания.

- Но все вы, - добавил он, - такие лгуны и притворщики, что не знаешь, когда можно вам верить. Вот я и не захотел из-за всяких пустяков подниматься с постели.

Мы снова пустились в путь. Я был так сильно утомлен тяжелой дорогой и измучен отсутствием сна, что мистеру Стаббсу через каждые несколько шагов приходилось прибегать к плети, чтобы заставить меня тащиться дальше.

Вместе с силами уходила моя решимость, угасали мужество и упорство, поддерживавшие меня до сих пор. Потеряв способность владеть собой, я расплакался, как ребенок.

Поздно вечером мы достигли цели нашего путешествия, города Ричмонда. Я не мог бы описать его, ибо сразу по прибытии был отведен в надежное место, другими словами - в тюрьму, и посажен под замок.

Только теперь я узнал, что меня ожидает. Возмущенный моим неповиновением, полковник решил продать меня. Я не видел его больше с того самого дня, когда остался лежать замертво после его "отеческих поучений". Нам больше уже не суждено было встретиться с ним…

Трогательное расставание отца с сыном, не правда ли?

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

На следующий день меня должны были продать. В этот день состоялся аукцион, и на продажу, кроме меня, было выставлено много рабов.

К месту продажи меня отвели в ножных кандалах и наручниках. Весь "товар" был уже на месте. Ввиду того, что до начала торгов оставалось некоторое время, я имел возможность разглядеть тех, кто окружал меня.

Прежде всего мое внимание привлекли старик с белой, как лунь, головой и очаровательная девочка лет десяти или двенадцати - его внучка. Оба были в каких-то ошейниках, охватывавших их шеи, и скреплены вместе тяжелой цепью. Казалось бы, преклонный возраст одного и хрупкое сложение второй делали такую варварскую предосторожность излишней. Но хозяин, как я понял, решил продать их в порыве гнева, и все эти веревки и цепи должны были служить скорее наказанием, чем предотвратить возможность побега.

Рядом с ними стояли мужчина и женщина, оба еще совсем молодые. Женщина держала на руках ребенка. Оба - и отец и мать, - повидимому, страстно были привязаны друг к другу и трепетали при мысли, что могут попасть в руки разных хозяев. Стоило кому-нибудь из покупателей проявить интерес к одному из них, как женщина с горячностью начинала умолять его приобрести их всех вместе и красноречиво перечисляла все их качества и достоинства. Мужчина стоял, опустив голову, и молчал, погруженный в мрачное отчаяние.

Среди выведенных на продажу была и другая группа, состоявшая из мужчин и женщин. Они смеялись, болтали и проявляли такое безразличие к окружающему, словно все происходившее не имело к ним никакого отношения и они были здесь обыкновенными зрителями. Какой-нибудь апологет тирании не преминул бы возрадоваться такому зрелищу и наверняка вывел бы заключение, что быть проданным с аукциона вовсе не так страшно, как расписывают всякие чувствительные люди. Этот аргумент был бы столь же обоснован, как утверждение некоего философа, который, проходя мимо тюрьмы и увидев за решеткой приговоренных к смерти преступников, громко и весело разговаривавших между собой, вывел заключение, что ожидание виселицы таит в себе нечто, вызывающее особую веселость.