Напряженная линия - Григорий Костюковский

Штаб расположился в кирпичном доме. В передней находились раненые сельчане. Они терпеливо ждали врача, с надеждой встречая глазами каждого входящего.

В штабе нам сообщили, что полк пока остается в Хильках, батальонам надо дать связь. Мы тотчас же начали работу.

Вскоре с темного неба повалил огромными хлопьями снег, завыл ветер, началась метель. Она быстро наносила сугробы, придавая месту недавнего боя мирный вид.

Эта метель наделала хлопот: провода завалило снегом. Всю ночь мы бродили по селу, налаживая связь. В небе за селом взлетали ракеты. Или это озорничали наши солдаты, или давали сигналы уцелевшие кое-где группы противника.

К рассвету, когда мы, исправив все линии, вернулись, прервалась связь с третьим батальоном. Прихворнувший Китов, лежа в постели, подозвал меня и приказал:

— Поезжайте верхом по линии, найдите порыв. Да поторапливайтесь! — добавил он тут же недовольным тоном.

— Слушаюсь! — только и сказал я и пошел к конюшне, раздумывая над опасным и тяжелым, в условиях этой снежной ночи, заданием. Почему командир роты Галошин, видя мое состояние, видя нелегкий мой труд в течение всех этих бессонных дней и ночей, не дал мне отдохнуть? Есть же другие офицеры в роте, они не так устали, как я. Но нет, ехать нужно мне, ведь это дело командира линейного взвода. И будь я на месте начальника связи и командира роты, я поступил бы, как они.

Галошин долго выбирал для меня лошадь. И ту жалел и другую. А я облегченно вздыхал, видя, что ротный собирается дать самую тихую, покорную. Меня по-прежнему беспокоили фурункулы… В конце концов его выбор выпал на гнедого невзрачного конька. Я взобрался на него.

Гнедко едва шагал, палки он не боялся, можно было стучать по его ребрам, как по пустой бочке. Голова моя устало опустилась на грудь.

В лесу началась перестрелка; я хорошо различал стрекотание немецких автоматов…

Гнедко насторожил уши и вдруг помчался от леса, — я ухватился обеими руками за седло, держался неумело, но цепко.

Вздорная скотина остановилась внезапно. Через ее голову я чуть не перевернулся в сугроб.

— Сволочь! — выругал я коня и, взяв его за повод, зашагал к лесу. Холодный пот струйками стекал из-под шапки, заливая глаза, спина взмокла, ноги дрожали.

Стало совсем светло. Навстречу из леса вышли солдаты во главе с Шамраем. Вот и он не спит ночами.

— Когда отдыхать будешь, Шамрай?! — неожиданно повеселевшим голосом крикнул я.

— После войны! — махнув рукой, так же весело ответил он.

— Что за стрельба была?

— Фрицам мозги вправляли.

— Вправили?

— А то как же!..

В лесу нетронутый снег. Белые его пласты лежат на зеленых ветвях елей. А внизу, у стволов, сквозь него кое-где розовеют пятна крови, валяются запорошенные снегом, раскинув рыжие и светлые волосы, «завоеватели вселенной», в пятнистых бушлатах и войлочных сапогах, обшитых кожей.

Кружась по леску, я видел почти на каждом шагу трупы немецких солдат.

Линии своей я не смог найти. Не нашел я ее и в поле, и на краю деревни. Мне стало ясно: ее кто-то смотал.

Наконец я въехал в Журженцы. По улице наши солдаты вели колоннами пленных немцев. Их вылавливали в поле, и они плелись, усталые, поддерживая под руки раненых.

И на окраине, у дороги, валялось много трупов вражеских солдат. Здесь события развернулись позже, всего несколько часов тому назад. Немцы от Комаривки бросились в атаку на Журженцы с намерением пробиться к линии внешнего кольца фронта, но «катюши», что стояли у церкви, остановили их своим огненным дыханием.

После такой обработки в поле вырвался танковый батальон и довершил дело — вражеская пехота стала сдаваться гуртом. Наши солдаты, возбужденные и бравые, неслись по сельской улице на трофейных повозках, их легко катили попарно запряженные куцые кони с подстриженными гривами.

Нескончаемые обозы вперемежку с верховыми лошадьми мчались мимо меня, вихри снега взметались из-под колес.

Потом я увидел окруженного небольшой свитой высокого рыжеватого человека. Это был командующий армией генерал-лейтенант. Он шел, осматривая колонны пленных.

Ездовые придерживали лошадей и, круто повернув головы в сторону командующего, натянув вожжи, отдавали ему честь.

В штабе третьего батальона я застал Каверзина. Он курил душистую папиросу. Это был человек короткого фронтового счастья. Старослужащие полка рассказывали, что он обычно в боях бывал недолго, но всегда отлично выполнял свою задачу. При первом нашем знакомстве Каверзин отнесся ко мне пренебрежительно: он любил самозабвенно пехоту, а все остальные рода войск терпел по необходимости. Позднее мы с ним стали друзьями.

Перед Каверзиным стоял пленный.

Широкоплечий, давно не бритый немец с льстивой заискивающей улыбкой тараторил:

— Их бин… я знай код… код до армей… Гитлер армей капут ам код.

Немец просил, чтоб его побыстрее отправили в высший штаб.

— Да ты не финти, не финти! Толком поясняй! — требовал Каверзин. — Отправлю я тебя в штаб, что ты там дашь? Какие показания?

— Герр командир, — перешел пленный на плаксивый тон, — их ин дер штаб код… ферштеен?

— Ничего не ферштейн! — разводил руками комбат и брался за новую папиросу, обнюхивал ее и жмурился.

— Товарищ старший лейтенант, — сказал я, — немец, очевидно, радист.

— Раадиц, раадиц! — удовлетворенно закивал немец.

— Не перебивай! — остановил его Каверзин.

— Он знает важный код для радиостанций.

— А нам теперь этот код не нужен, пусть он с прабабкой пользуется им. Кончилось! Один код раскодировали, возьмемся за другой.

Солдат, приведший пленного, злобно на него покосился:

— Ишь, стервец, задумал рассказать, как порох делают, — он подтолкнул его: — Пойдем!

Немец испугался.

— Их знай во лиген дойче генерал… шоссен…

— Где? — заинтересовался Каверзин.

— Вальд… Их вайсе… показаль.

— Вот это дело! — встал комбат. — Покажи, где генерал лежит.

— Айн момент! — радостно воскликнул пленный.

Его увели.

Мне не удалось узнать до конца историю убитого немецкого генерала. В штабе батальона появился Миронычев, обслуживавший здесь линию после ранения Сорокоумова.

— Куда у тебя девалась линия? — напустился я на Миронычева.

— Кто-то вырезал. Километра четыре, — потупившись, ответил он.

— И ты сидишь… руки опустил? Почему через армию не связался с нами? Возле батальона есть же линия от штаба армии?

— Они не давали возможности переговорить, — пригорюнился Миронычев.