Курс на юг - Борис Борисович Батыршин

На краю света

I

Август 1879 г.

Южный океан. 55°58′ ю. ш., 67°17′ з. д.

Пролив Дрейка – самое скверное место на земле. Здесь лоб в лоб сталкиваются два океана; здесь бушуют самые сильные шторма на планете; здесь бродят отколовшиеся от ледяного панциря айсберги; здесь холодное поверхностное течение гонит воды Тихого океана сквозь горловину пролива в Атлантику. Здесь сливаются воедино все силы ветра, воды и льда, и соваться сюда людям – все равно что добровольно ходить по краю могилы.

Хорошей погоды здесь не бывает. Летом в районе мыса Горн шторма случаются хотя бы раз в неделю, весной – не меньше двух раз; зимой они не прекращаются вовсе. Западные ветры разгоняют океанское течение – гигантскую «реку», опоясывающую весь земной шар. А материковая отмель, лежащая между мысом Горн и Южными Шетландскими островами, заставляет разбиваться в буруны огромные океанские валы. Это порождает волны высотой до пятидесяти футов, и ледяной ветер, прилетевший с запада, с промороженных насквозь снежных просторов королевы Антарктиды, срывает с гребней хлопья пены, смешивая их со снежными зарядами.

Да, неуютно зимой у мыса Горн. Судно тяжко валяет с борта на борт, а когда оно вскарабкивается на гребень волны и, на секунду замерев в неустойчивом положении, скатывается с другой стороны, винт показывается из воды и продолжает вращаться, перемалывая воздух. Втугую выбраны вант-путенсы, штаги едва не звенят; спущены и надежно закреплены стеньги и гафели – одним словом, приняты все положенные меры, чтобы неистовые размахи качки не разболтали рангоут. Тонко посвистывает ветер у снастей стоячего такелажа – шесть баллов, по здешним меркам так, легкий бриз…

– Не понимаю, зачем понадобилось лезть в этот ведьмин котел со штормами и прочими айсбергами? Шли бы себе Магеллановым проливом, как и остальные пароходы. Я понимаю, парусники, им в узостях, если что, непросто лавировать против встречного ветра. Но мы-то!..

Шкипер Девилль стоял на мостике, вцепившись в поручни так, что побелели костяшки пальцев. Вместо привычного форменного, темно-синего с золотом сюртука и такой же фуражки на нем были кожаная зюйдвестка и непромокаемый плащ. На ногах – тяжелые рыбацкие сапоги. В таких если свалишься за борт, то моментально пойдешь на дно, словно с гирей, привязанной к лодыжкам, и никто круга спасательного бросить не успеет. Хотя бросай, не бросай, исход один. Не было еще случая, чтобы несчастного, оказавшегося за бортом на траверзе мыса Горн, удалось спасти, поднять на палубу. Эти воды не выпускают своих жертв.

Греве (он, как и шкипер, был в «непромокабле» – словечко из лексикона Морского училища) спорить с опытным мореходом не стал. Девилль прав, конечно: это парусникам приходится идти в обход мыса Горн, где довольно места, чтобы вырезаться длиннющими галсами. Судам с паровой тягой это ни к чему, ведь в Магеллановом проливе куда безопаснее и удобнее, несмотря на коварные прибрежные камни и выматывающее душу маневрирование в узостях.

– Я уже объяснял, герр Девилль: не хочу раньше времени попадаться на глаза своим будущим служащим. Мимо Пунта-Аренас, где расположен угольный склад «Пасифик Стим», незамеченным не проскочить. «Луизу-Марию» вмиг опознают, а матросы с проходящих пароходов разнесут по всем припортовым кабакам, что новый владелец компании явился принимать дела. А нынешние мои планы требуют, сколь возможно, избегать подобного внимания.

Девилль пожал плечами и что-то буркнул в ответ. Вся сущность старого морехода противилась тому, чтобы рисковать судном по столь ничтожному поводу. Но с судовладельцем не поспоришь, тем более что супруга его, также вполне сведущая что в морских, что в коммерческих делах, с мужем вполне согласна. Правда, сейчас она лежит пластом в своей каюте, и стюард таскает ей куриный бульон и зажаренный кукурузный хлеб вместо горничной, которая находится в таком же незавидном состоянии. Пролив Дрейка безжалостен.

– Мачты на правом крамболе! – Сигнальщик едва перекрикивал завывания ветра. – Большое парусное судно в двадцати кабельтовых, идет нам напересечку!

Греве вскинул к глазам бинокль, вгляделся – и замер, пораженный. Поначалу ему показалось, что в линзах бинокля мелькнул лишь клок тумана, сгусток пены, сорванный с гребней волн и принявший по прихоти ветра причудливые очертания. Но стоило только приглядеться, и неясный силуэт приобрел резкость, четкость очертаний, превращаясь в контур парусника, идущего с сильным креном под всеми парусами. Корпус, прогнутый глубокой седловиной в районе шкафута; сильно заваленные, словно у французских броненосцев, борта; на юте и баке громоздятся двух-, а то и трехярусные надстройки. Длинный гальюнный выступ под круто задранным вверх бушпритом, несущим вместо привычных стакселя и кливеров малый прямоугольный парус блинд. Суда с таким парусным вооружением бороздили моря во времена Френсиса Дрейка. А еще – таинственный пришелец не карабкался, подобно «Луизе-Марии», на гребни волн, он шел сквозь них, словно не замечая стены ледяной воды, вздымающиеся на пути…

Греве услышал, как вздохнул – или всхлипнул? – стоящий рядом Венечка Остелецкий.

– Ты тоже видишь это… эту?..

– Ясно как день, – отозвался Остелецкий. – Что за чертовщина? Как можно в такой ветер, при такой волне нести все паруса? И вообще, этому корыту лет двести, не меньше…

– Сохрани меня святой Эмеберт и его сестры, святые Фараильда и Рейнельда! – Девилль мелко закрестился, в глазах его плескался темный ужас. – Это судно проклятого капитана ван дер Деккена! Все, кто его увидит, обречены!

Жуткая тень приближалась. На глаз до нее было теперь не более пяти кабельтовых. Греве почувствовал, как спина, несмотря на пронизывающий ледяной ветер, покрылась потом, волосы зашевелились под зюйдвесткой – на ноках реев и на клотиках всех трех мачт чужака пылали мертвенно-синие огни. И, словно в ответ, палуба «Луизы-Марии» озарилась сиянием огней святого Эльма, вспыхнувших на клотиках ее мачт, на ноках гафелей, даже на леерных стойках, окаймляя палубу призрачным световым контуром. И – тишина, внезапно навалившаяся на людей, словно не свистел минуту назад ветер у снастей, словно не били в барабан корпуса валы, словно не отзывались измученные шпангоуты и киль глухими тресками и скрипами…

Девилль медленно опустился на колени. Подзорная труба выпала из его рук, глухо стукнулась о доски палубного настила и откатилась, застряв в шпигате.

Этого Греве снести не мог.

– Возьмите себя в руки, шкип! Веня, вперехлест тебя через жвака-галс, чего встал столбом? Высвистывай к носовому орудию своих архаровцев, да поживее!

Остелецкий кивнул и ссыпался с мостика, судорожно хватаясь за поручни – Греве заметил, как побелели у него костяшки пальцев. «А ведь перепугался старый друг… Да и кто бы на его месте не перепугался?..»

Он стоял,