Пролитая вода - Владимир Сотников

Бреясь, взбивая на щеках пену, Тенишев заметил, что ни одного волоска старый помазок не потерял. Он улыбнулся: вот уже и прячутся ненужные подробности. Тенишев вспомнил вчерашнюю девушку и заметил с удивлением, как при этом просияли в зеркале его глаза, чего он давно уже за собой не замечал. Так всегда оживляешься, не успев заметить падающую звезду, и долго еще смотришь в темноту неба – в то место, где она только что сверкнула.

Какая глубокая и неразгаданная тайна заключается именно в самых обычных вещах! Вчера он целый день был занят глупейшим, в сущности, делом: наблюдением за своими впечатлениями, за настроением, которое с каждой минутой, словно он уставал от тяжелой работы, становилось все невыносимей. И вдруг в череде всех ненужных подробностей, проплывающих перед его глазами, вспыхнула, казалось бы, такая же – спокойный взгляд незнакомой девушки. Почему этот взгляд показался ему значительным, похожим на ответ, на разрешение всех его сомнений и бессмысленных переживаний? В чем тайна этого разрешения, тайна перехода от обыденности, ненужности жизни к ее значительности и необходимости? В одном мгновении кроется эта тайна, и неуловим ее смысл. Одно мгновение перетягивает, уравновешивает бесконечные минуты и часы жизни. И не в человеческих силах разгадать эту тайну. Но если об этом думаешь, значит ли это, что ты слепо веришь в значимость и необходимость обычной жизни, частью которой является и твоя собственная? Сомневаешься, мучаешься, но веришь.

И Тенишев чувствовал, как хочет сказать кому-то все, о чем думал сейчас. Но кто поймет его хотя бы так, как он понимает себя, и может быть, прав был когда-то Даня, говоря: «Об этом нельзя написать»? О самом главном и настоящем – нельзя? Что же тогда задержалось в тех бегущих строках на листах белой бумаги, которые он рассматривал вчера, сидя за столом? Он даже и не перечитывал эти слова, словно хотел над ними различить их смысл. Скорее всего, глядя мимо слов, неосознанно он и понял единственную возможность существования написанного. Не в словах, а над ними должен таиться их смысл, оставаться, как след после вспыхнувшей звезды, как взгляд вчерашней девушки оставил после себя в окружающем тревожном воздухе ощущение ясности и покоя.

И Тенишев с сожалением подумал о том, что предстоит ему сегодня вечером слушать мнения других людей о его написанных словах. Что он услышит?

Странно, но Тенишев про себя никогда не мог назвать свои рассказы иначе, как «написанные слова». Или совсем никак не называл – какое-то внутреннее понятие «это» определяло исписанные им бумаги. И только в разговорах с другими людьми, приостанавливаясь перед этим словом, словно собираясь откашляться, выговаривал «рассказы».

Тенишев принял сразу, как принимает нормальный человек правила поведения, все кажущиеся условности, переполнявшие странное заведение, в котором он сейчас учился. Оно называлось Высшие литературные курсы, и посещавшие его люди назывались слушателями. Слушатель Высших литературных курсов – это определение вызывало у Тенишева улыбку. Все его коллеги так же, как и Тенишев, имели какие-то профессии. И сейчас судьба свела этих взрослых людей вместе, подарив им возможность развеять сомнения в своем странном занятии – как он это называл про себя, «написании слов».

Он писал с самой ранней юности, но признание в этом даже перед самим собой было постепенным и осторожным. Писали его однокурсники в университете. Но студент, пишущий стихи или рассказы, – явление понятное. Тенишев замечал, что это дополнительное занятие словно прощалось, понималось и самими пишущими, и окружающими как довесок, как сопровождение молодости. Исключение составлял Даня, которого Тенишев считал поэтом, безо всяких оговорок. Поэтом, который временно учится в университете. На себя самого у Тенишева смелости определения не хватало.

О Высших литературных курсах он впервые и услышал от Дани. Когда Тенишев спросил, не хочет ли Даня поехать учиться в Москву, тот просто ответил: «Зачем?» – и как-то стало не нужно повторять и уточнять свой вопрос.

Уже в деревне, когда Тенишев работал учителем, он однажды собрал рукопись и послал на конкурс, скорее всего, просто от уныния одиночества. Потом пришел вызов, и Тенишев сразу не отнесся к этому серьезно, но потом обстоятельства складывались все более запутанно и странно: отъезд Дани, ставшее невыносимым общение с учителями, с директором школы, переполненность деревенским уединением, – и Тенишев уехал в Москву. Он намного опоздал и не прилагал особенных усилий, чтобы быть зачисленным. Просто объяснил, что жил в дальней деревне, были сложности на работе, и приехал он так, на всякий случай, и конечно, придется возвращаться опять в свою глубинку. Наверное, он чем-то понравился, и разыграли вариант приема, взятый из какого-то старого фильма: если уж кому и надо учиться, то этому человеку, бросившему работу, приехавшему из такого захолустья в Москву… И Тенишев был принят, и даже пошутил по этому поводу: «Зачислен в виде исключения».

Все эти обстоятельства подходили к его мироощущению – соединению в жизни именно случайных, необязательных событий, идущих как бы параллельно с собственно жизнью, – и Тенишев охотно принял все условности новой жизни. Человек, уже начавший привыкать к своей взрослости, профессии учителя, мгновенно возвратился в юношеское состояние. И то, что он назывался не студент, а слушатель, было естественной, объясняющей поправкой. Великий и могучий и здесь извернулся, одним словом объяснив изменения в судьбах Тенишева и его коллег, таких же слушателей.

Все они были необычными людьми, выхваченными из жизни, как казалось на первый взгляд, в спешке и наугад, но все же по каким-то общим правилам. Когда в перерывах между лекциями они бродили между деревьями по двору Литературного института, во флигеле которого и размещались курсы, то сами казались Тенишеву похожими на такие же деревья, выдернутые из своих корней. И так же, как деревья, они были и похожими, и разными одновременно. Были среди них говоруны, были молчаливые, внимающие – прошелестит ветер разговора, и кто-то продолжает говорить, а остальные затихнут, прислушиваясь больше к себе.

Когда Тенишев подходил к своим однокурсникам, стоящим группой где-нибудь в глубине институтского двора, то ощущал, почти осязательно, какое-то накопленное равнодушие, направленное от этих людей во внешний мир. Казалось, все чувства этого мира были преломлены, восприняты в этом кругу и опять холодно отринуты в окружающее пространство. По-разному светились их глаза – у кого-то с лихорадочным блеском, у кого-то взгляд был направлен как бы внутрь себя и казался потухшим. Но взгляда усредненной, уравновешенной силы Тенишев не встречал. В каждом из этих людей чувствовался отголосок давнего прошлого, словно они прожили свою первую жизнь, и сейчас каждый по-своему справляется с тревогой осознания своего прежнего существования.

Тенишев понимал, что он преувеличивает то впечатление, которое производят на него однокурсники, но ему нравилась такая необычность восприятия этих людей. Как в раздробленном зеркале, он собирал свое отражение, поэтому и придавал каждому из них какие-то собственные, незаметные для себя черты, уже встречая их на обратном пути излишне впечатлительно.

3

Они стояли полукругом в институтском сквере. В ранних сумерках ярко светились огоньки сигарет. Перекур перед семинаром был своеобразным ритуалом. И тот, кого собирались обсуждать на семинаре, в этот день напоминал заболевшего, который не дождался посетителей в больнице, а наоборот, пришел к ним сам.

– Он идет, под собою не чуя вины, – встретили его.

– Встречаете, как подсудимого. И я себя таким чувствую.

– Есть высший суд.

– Там я буду обжаловать ваш приговор.

– Долго ждать придется. К тому времени все там будем. На одной скамье.

Тенишев видел, как всем хочется поговорить в таком отвлеченно-шутливом тоне, и чтобы он, подошедший к ним, оставался при этом чуточку лишним. Формула небольшого коллектива – несколько человек плюс один. Любая группа людей, начиная с трех человек, живет, подчиняясь этому нехитрому закону. В треугольнике любые две вершины, переглядываясь, уже собираются посплетничать о третьей. Несколько человек всегда готовы вытолкнуть из себя одного, чтобы можно было вытянуть руку и показать на него пальцем. И сегодня этот человек – Тенишев.

«Вот я и определил свое сегодняшнее место», – усмехнулся он про себя.

Никто не спешил в аудиторию. Подошла староста – действительно самая старшая из всех, Арина Родионовна, как все ее называли.

– Сегодня нас попросили провести совместный семинар со студентами института. Тебе, Тенишев, придется прочесть какие-нибудь рассказы. И кто-то из студентов будет читать. А потом все вместе обсудим.

– А чей семинар ожидаем в гости?

– Пшеничного.