Новый Мир ( № 1 2012) - Новый Мир Новый Мир

Прости меня, читатель, я слышу шумящую кровь в ушах толп, красный ветер у них в головах. Ледоход времени, треск пространства.

Я начинаю свой поход в наихудших для  предприятий такого рода условиях.

Я отправляюсь на поиски собратьев по духу в далекие земли. Во все времена человеческой истории, даже самые темные, отыскивались мудрецы и святые. Они знали друг о друге, даже если время их земной жизни разделяли века. Они продолжали неслышимый диалог, не давая роду человеческому захлебнуться в собственном дерьме. Они верили в высокое предназначение человека. Без них любая история была бы только мрачным перечнем бесчестий и кровопролитий. Но с ними прошлое обретает другой смысл, превращаясь в тайную историю духа, света и радости…

Прости меня, Господи! Со смутными мыслями улетал я в Азербайджан.

Прости и ты меня, читатель.

II. ЛИЦО В ТЕМНОТЕ

Старый «боинг» «Азербайджанских авиалиний», экранчики дисплеев которого весьма походили на экраны лэптопов начала компьютерной эры, начал снижаться. За время полета я успел пролистать очередной номер журнала «Azerbaidjan airlines» с рекламой одежды, часов и бриллиантов и заметил девушку. Остановил на ней взор, провел глаза дальше, поразглядывал гастарбайтеров, которые занимали дешевые места в хвосте самолета и, очевидно, летели повидаться с родственниками, чтобы передать им заработанные деньги. Потом — коренных бакинцев, которых отличала уверенность в себе, граничащая с самодовольством. А девушка… Пожалуй, с такой я мог бы познакомиться и в Москве. Красивая, распущенные каштановые волосы, чуть акцентированный тюркский разрез глаз… Читала Мураками, втиснув в уши наушнички с какою-то музычкой…

Мне нужны были собеседники в полете и, может быть, проводники там, в неизвестной земле. Так что я совсем было решился познакомиться с ней, но было в ней что-то неуловимое, что мешало мне сделать первый шаг. Что это было? Какая-то бесплотность, «ломкость» тела: она как будто не могла сидеть, не «сломавшись» в двух-трех местах, как деревянная кукла, оставленная в кресле недоигравшим ребенком. Потом по проходу провезли тележку с напитками, она взяла бокал красного вина и, едва пригубив его, вдруг стала не просто ломкая, а, знаете, как на коробках пишут: fragile. Хрупкая. Одно неверное движение, одно слово — и она может разбиться на тысячи сверкающих осколков… Не знаю, чего я больше испугался: сломать чужую хрупкость — или быть пронзенным и израненным этой хрупкостью…

Чем старше я становлюсь, тем меньше мне хочется что-то менять в своей жизни: она ведь непросто и не без ошибок строилась и только теперь, к пятидесяти годам, более или менее сложилась сообразно моим представлениям о свободе, о творчестве и о любви. И все равно в каждом моем путешествии есть миг соскальзывания в пустоту, выпадения из самого себя, внезапно-острого переживания себя листком, оторвавшимся от ветки, игрушкой ветра, случайных обстоятельств, мимолетных встреч, когда, кажется, все возможно. Это всего лишь опьянение временем, внезапно отворившимся, как в юности, во все стороны, эйфория, красивый автомобиль без тормозов, поездка на котором не сулит ничего, кроме катастрофы, — и все равно он обязательно случается, этот миг, когда ты с ужасом и одновременно с восторгом в сердце заглядываешь в какую-то нереальную, уже иную вероятность собственной жизни. Как в пропасть. Один пронзающий миг.

Потом в иллюминаторе самолета мелькнула темная синяя гладь воды — Каспий.

Потом куски желто-серой, безжизненной суши.

Потом облака-облака, какие-то крыши внизу, тысячи крыш — и самолет садится на посадочную полосу аэропорта Гейдара Алиева в нескольких километрах от Баку. 

Первое впечатление в аэропорту: я бестолково тычусь туда-сюда в поисках окошка, где проплачивается виза.

— Сначала сюда, — по-русски приглашает меня местный пограничник в форме цвета морской волны к окошку паспортного контроля.

— Здравствуйте, — отзывается на мое приветствие второй пограничник в кабинке, бросает на меня короткий взгляд и метит мой паспорт простым лиловым штампом.

— А виза? — как дурак спрашиваю я, все еще не понимая. Я спрашиваю его с той долей идиотизма и непонимания момента, что он вдруг осознает, что созрел момент для высказывания. Не так-то часто пограничнику в капсуле паспорт-контроля выпадает момент для полноценного высказывания. И он не упускает его. Вкладывая в свое послание весь пафос, который он должен донести до дурака-чужеземца, и одновременно всю гордость за себя и за свою страну, он громко и радостно выпаливает:

— Гражданам России в Азербайджане виза не нужна!!!

Меня мигом выплюнуло в какой-то коридор, а оттуда — сразу за двери (как, оказывается, все просто!), где ожидают прибывших родственники и таксисты. Я прохожу мимо незнакомых лиц и фигур, думая увидеть что-нибудь вроде наспех сделанного плаката с моей фамилией или, на худой конец, услышать звонок мобильного, но тут вдруг кто-то тянет меня за рукав:

— Василий?

— Да.

— Я вас сразу узнал. Я — Азер, шофер машины.

— Азер… Здравствуйте… А как вы меня узнали?

— Я ваших всегда узнаю…

— Так… Далеко тут? Да у вас тепло… Дайте я зимнюю куртку сниму…

Мы вышли на воздух. Было градусов семь-восемь тепла. Никакого снега. Машина была припаркована под эстакадой: уютная «тoyota-previa».  Я снял куртку и удобно расположился на кожаном сиденье. Настроение поползло вверх. Все, в общем, складывалось.

— Ничего не забыли? — заботливо спросил Азер.

— У меня только рюкзак и сумка…

— Тогда поехали.

Вот, и с того момента, как мы поехали, я помню на удивление мало: потому что все было в новинку и что-либо отдельное запомнить было почти невозможно. Помню, было косое вечернее солнце, дорога сухая, по сторонам — длиннющий, вообще как будто нигде даже не прерывающийся от аэропорта до самого города желтоватый забор, имитирующий то стену замка, то крепостную стену: за ним скрывались те тысячи крыш, которые я видел сверху. Зелень еще не проклюнулась. Лишь сосны качали темной хвоей да в одном месте круглилась жесткой, почти черной листвой роща оливковых деревьев.

— Ее скоро не будет. Беженцы срубят.

Я впервые услышал слово «беженцы», но не обратил на него особого внимания. Но оливковые деревья мне стало жалко.

— Срубят оливы на дрова?

— Нет, просто срубят. Поселок будут строить. Зачем на Апшероне дрова?

Я не сразу понял, что дрова и все, что горит, здесь заменяет нефть.

Азер разговаривал спокойно, уверенно. На вид ему было лет сорок пять: плотный синий свитер без воротника и серая джинсовая куртка облекали спортивное тело. Позже я узнал, что каждое утро Азер делает пробежку до бассейна, плавает, успевает завезти на работу жену своего начальника и еще переделать кучу дел —  в общем, ведет спартанский образ жизни. Но тогда бросилась в глаза только непринужденная уверенность, с которой он вел машину, и выражение естественного спокойствия на лице. Даже дорожная полиция, которая свирепствовала на дороге, казалось, не замечает его.

— Нас не тормознут? Пристегнуться?

— Можешь пристегнуться. Но не тормознут.

— Почему?

— Они же знают, чья это машина.

— А чья это машина?

— Сейчас это машина Фонда Гейдара Алиева, но совсем недавно на ней ездила первая леди страны, жена президента Ильхама Алиева… Так что им не стоит связываться с такой машиной…

А потом на нас обрушился город. Причем сразу было ясно, что даже в сравнении с Москвой это город довольно большой. Но была в нем какая-то неуловимая странность: как будто и он за минувшие девятнадцать лет был почти весь перестроен набело…

Поужинать Азер предложил в отличном, по его мнению, ресторанчике, который размещался почему-то на задворках Больницы нефтяников.  Ни вывески, ни фасада — ничего не было. Несколько оббитых ступенек советского подъезда со стеклянными дверями, второй этаж. Все убранство ресторана составляли тростниковые циновки на стенах и сделанные из таких же циновок кабинки.

— Если хочешь прийти поужинать с женщиной — заказываешь кабинку, — сказал Азер.

Я огляделся: в зале были одни мужчины.

Азер заговорил с одним из официантов по-азербайджански.

Он заказал традиционный бакинский ужин: люля-кебаб, огурцы-помидоры, зелень. Официант знал его, тут же принес лаваш и чай в маленьких, красиво ограненных стеклянных стаканчиках — армудах. К нему прилагалась горстка крепкого колотого сахара, которого не сыщешь уже, пожалуй, ни в Москве, ни в Париже, но который составляет здесь, в Баку, непременную часть чаепития, ибо по-хорошему чай следует пить вприкуску. Метафора времен не столь отдаленных, когда щипчики для сахара и сам этот колотый сахар, похожий на кусочки кварца, составляли принадлежность всякого неторопливого и вдумчивого чаепития. Первый нефтяной бум Баку пережил в начале XX века. И тогда на месте города старого, еще очень во многом азиатского, был воздвигнут совершенно другой город — с особняками в стиле модерн и рококо, с трамваями, городскими садами, оркестрами в них и, разумеется, ресторанами, где чистая публика того времени и изобрела этот, не лишенный своеобразного изящества, способ чаепития. Так вот: способ уцелел. А город — куда-то  исчез. Я надеялся как раз на то, что в Баку будет много этого — прелестного дореволюционного модерна, который пленяет и томит меня, любителя старинных открыток, ценителя булыжных мостовых, трамвайных депо, старых парков и деревянных павильонов для чтения… Но как раз ничего такого нам на пути не встретилось. Со своими прямыми проспектами, запруженными огромными дорогущими джипами, «мерсами» и «вольво», город выглядел несколько одномерно. Может быть, мы еще не доехали?