Порок сердца - Антон Соя

— Неужели Михалыч? — нахмурился Женя.

— Он самый. Хам трамвайный! Я ему и говорю, что же это ты слово не держишь, девочку мою обижаешь! А он сначала тихий такой был, а потом вдруг как разорется, что все его уже достали! Обвинил меня во всех смертных грехах. Намекал, Катюша, на нашу с тобой связь! Совсем люди совесть потеряли и всех по себе судят. Так вот повесил я трубку, прилег отдохнуть, а встать уже не смог — прихватило меня. Так ты меня, Катя, и нашла. Спасибо тебе, что старика не бросила.

— Да что вы, Геннадий Андреич, заладили, старикда старик! — Катя порывисто обняла Папагена. — Какой вы старик, да мы еще танцевать с вами будем. Нечего себя в запас списывать. А Михалыч…

— Только не смейте с ним связываться, я вас умоляю! Его Бог накажет.

— Милый Геннадий Андреич, все будет хорошо, вы только не волнуйтесь и поправляйтесь скорей, — сказала Катя и поцеловала учителя в лоб.

На выходе из больницы их ждал сюрприз — навстречу, загорелая и сияющая, шла Лена Павлова. Она была в платье, подчеркивающем ее беременность, и с удовольствием ловила каждый взгляд, брошенный на свой явно наметившийся живот. Она мило улыбалась:

— Какая неожиданная встреча! Какими судьбами?

— Привет, Лена! — Катя совершенно искренне обрадовалась. — Мы были у Папагена. А ты уже вернулась? Замечательно выглядишь, такая загорелая, посвежевшая!

— Да уж, там мне нервы никто не мотал! А что произошло с нашим pobre[25] стариканом?

— У него — инфаркт и микроинсульт, но сейчас он идет на поправку, ему намного лучше!

Лена задумчиво обвела взглядом холл больницы, а после в упор посмотрела на Женю, будто следующие ее слова предназначались ему:

— Dios mio![26] Уехала вроде ненадолго, а тут столько уже всего произошло.

Не успели они прийти домой после похода по магазинам и положить продукты в холодильник, как зазвонил телефон. Катя взяла трубку, и по ее лицу Женя сразу понял, что новости не принесут радости и веселья. Катя медленно положила трубку:

— Это из больницы. Папагену стало хуже. Они нам уже не первый раз звонят.

Около реанимации их уже ждали — там сидела Катина мама. У Ирины Александровны был подавленный вид, она даже как будто состарилась на несколько лет, несмотря на как всегда аккуратные волосы и макияж. Она поднялась навстречу дочери, нервно теребя в руках сумку. Катя же сразу стала вызывающе спокойна.

— Здравствуй, мама, давно не виделись. Какими судьбами? Кстати, познакомьтесь — это Женя, Женя — это моя мама Ирина Александровна.

— Здравствуйте, я вас как-то не разглядела тогда на лестнице — быстро бегаете. И совсем другим по голосу представляла, более взрослым, — произнося это, Ирина Александровна жестко глядела в упор на Женю, но потом как будто потеряла всякий интерес к нему. — Катя, давай зайдем в часовню, свечку поставим. У меня к тебе серьезный разговор.

Женя украдкой рассматривал Катину мать, ведь он впервые ее видел. Гром-баба, довольно высокая, ростом почти что с дочь. Выглядит неплохо, только вот челюсть тяжеловата, придает суровый вид. Ей бы децел похудеть и постричься, казалась бы помоложе, а то прическа дурацкая. Женя вспомнил, что Ирине всего тридцать пять, и внутренне содрогнулся, в его личной коллекции мелькали экземпляры и постарше. Перед глазами сама собой начала раскручиваться картина возможного секса с директором универмага.

Катя взглянула на Женю, словно ища его поддержки и защиты, он отвлекся от своих скабрезных мыслей, но решил, что не будет вмешиваться в семейные отношения:

— Катюха, ты давай, иди, иди. Я тебя здесь подожду.

— Хорошо. Мама, пожалуйста, если хочешь мне что-то сказать, не тяни резину.

— В часовне и поговорим.

Женя посмотрел им вслед, Катя один раз оглянулась и, как обреченная, последовала за матерью.

Часовня располагалась на первом этаже больницы, туда можно было пройти через холл, надо было только спуститься на первый этаж и пройти через левое крыло. Всю дорогу они прошли молча, не проронив ни слова. Войдя в часовню, они так же молча поставили свечки, и только после этого Ирина Александровна предложила присесть на скамейку для разговора. Она начала не очень уверенно, иногда прерываясь и замолкая:

— Катя, я тебе должна сказать что-то очень важное, прошу, не перебивай меня, мне и так очень трудно. Я в молодости тоже увлекалась танцами. В то время учиться у Геннадия Андреевича считалось очень модно и престижно, я тебе когда-то говорила, он руководил своей школой танцев. Гена уже был очень известный педагог и первый красавец в городе, а мне только стукнуло семнадцать. Так получилось, что мы…

— Я что-то подобное подозревала. Так вы были любовниками?

— Мы очень любили друг друга. Я залетела. Угу.

— Ты сделала аборт, да? — Кате все меньше хотелось выслушивать откровения матери. Хотелось крикнуть «замолчи», но она сидела, стиснув руки.

— Катя, не перебивай меня, мне тяжело говорить. Я забеременела тобой, и тут разразился жуткий скандал. Гену обвинили в совращении малолетнего. Скандал раздул Анатолий Михайлович, директор вашего клуба, он был тогда директором школы. Ему якобы написали анонимку. Ты не представляешь, как это было страшно в те годы. Официально все замалчивалось, но слухи просочились. Весь город шептался, криво ухмыляясь и закатывая глазки. Нас всех, кто у него учился, унизительно допрашивали, и девочек и мальчиков, но никто слова плохого про любимого учителя не сказал. Школу в городе за глаза обзывали рассадником разврата. Гену посадили в тюрьму, пока велось следствие.

— Господи, какая гадость, кому все это надо было делать?

— Не знаю, ему все завидовали: талантливый преподаватель, сердцеед, а танцевал как бог! Школа благодаря ему была знаменита далеко за пределами области. И тут такое. Я очень испугалась! Дура молодая. Не знала, что делать. Ревела ночи напролет. Боялась за тебя, за себя, Гену подставить и что мать меня убьет. Про аборт у меня даже мысли не было, как и про то, что Гена хоть в чем-то виноват. А с ним мне было даже не переговорить. Я открылась самому близкому другу, однокласснику Феде, а он сказал, что любит меня еще с третьего класса и готов на мне жениться, с тобой в животе, хоть завтра. В общем, наврали мы матерям, побили они нас, а через неделю поженили. Так я вышла замуж за своего спасителя и дала тебе его фамилию.

— Ты хочешь сказать, что мой отец — Папаген? — На Катю накатила тяжелая волна усталости. — Боже, ну конечно! Это все объясняет! По-другому и быть не могло, а я-то, дура, все думала, в кого я так танцы люблю. Не в тебя же и не в этого…

— Не смей говорить ничего такого про отца!

— Он мне не отец!

— А кто тебя, дуру, на руках носил, по врачам таскался да с ложечки кормил, пока я на работе гробилась? Кто тебя к книжкам твоим дурацким пристрастил, кто от меня, дуры злобной, защищал?

— Да, все так. Мы были друзьями. А еще папочка мыл меня в ванной до десяти лет и укладывал в постельку, пока ты работала сверхурочно. Все было так мило и невинно. Я помню, как ты застукала нас в ванной и устроила ему скандал. Ты думала, что я уже сплю. А я не спала и всю ночь переживала за бедного папу, ведь ему ни за что досталось от злобной мегерыбезотцовщины, у которой просто никогда не было такого классного отца.

— Что за бред? Как тебе не стыдно.

— Мне теперь стыдно. А тогда, я еще до двенадцати лет позволяла доброму папе помыть себя в твое отсутствие. Наша с ним тайна. Это так сближало. Пока у меня не начали расти сиськи и я не стала запираться в ванной.

— Дрянь! Какая же ты дрянь! Маленькая испорченная дрянь!

— Конечно, я дрянь. Ведь это не ты, а я предала Папагена и всю жизнь живу с нелюбимым слизняком, которому я даже ребенка не родила, и даю ему по большим праздникам из благодарности. А сама небось по ночам к Папагену бегаешь? Федю не жалко?

— Ты не можешь меня судить! Я на тебя свою молодость угробила, с работы не вылезала, в уродину превратилась. Я в тебя всю душу вкладывала, а ты?! Я знала, что этот разговор добром не кончится. Ты посмотри на себя, на кого ты только похожа!

— Надеюсь, что на Папагена. Если ты еще с кем-нибудь тогда не трахалась…

Звонкая пощечина на миг ослепила и оглушила Катю.

— Вот и поговорили. Все обсудили. Прощай! — Она бросилась из часовни на улицу.

Катя остановилась отдышаться. Это была та же улица, что и два дня назад, когда они с Женей вышли из больницы такие счастливые. Ничего вокруг не изменилось. Но сейчас она всем своим существом ощутила конец детских иллюзий. Что-то навсегда сломалось у нее внутри. Женя там такой одинокий и родной, сидит у дверей реанимации и ждет ее, ждет свою Катю. Но он не знает, что придет к нему уже совсем другой человек и возврата к прошлой, легкой и наивной Кате больше нет.