Опасная фамилия - Антон Чиж

Ванзарову хотелось сейчас совсем иного. Только он отлично понимал, что не имеет на это никакого права.

23

Дворник Колька, служивший в доходном доме третий год, с тех пор как помер его дядька и благодетель, оставивший в наследство бесценное место, не припомнил такого трудного дня. Даже в метель и сугробы не бывало так худо. А тут одна напасть за другой. Только утром побывала сыскная полиция, и вот опять стой навытяжку. Заявилась, откуда не ждали, охранка. Господин с погонами жандармского поручика был хоть невысок, но страху нагнал предостаточно. Приказал за околоточным сбегать. Это Колька выполнил с большим удовольствием. Околоточный прибежал впереди дворника, вытянулся перед жандармом в струну и отдал честь, ожидая дальнейших указаний. Поручик желал знать, в какой квартире проживает некая Остожская. Колька под строжайшим взглядом околоточного взялся проводить.

В квартире таким гостям тоже не обрадовались. Хозяйка, как увидела жандарма, не разобрав, что к чему, решила, что за ней пришли, и схватилась за сердце. Видно, было от чего испугаться. Поручик усмехнулся только и приказал открыть дверь квартирантки. У хозяйки руки тряслись, пока ключ в замок вставляла. Открыла кое-как. Поручик во всю ширь дверь распахнул и вошел, – дескать, чтобы все видели, как он обыск производит. Кольке тоже было интересно нос сунуть, но он за спиной околоточного держался, только выглядывал чуток.

Увидев свалку, в которую превратила свое жилище юная балерина, Вронский поморщился. Он не выносил этот мещанский дух. Ему было жаль перчаток, которые придется выбросить, если только коснется хоть чего-то из этой дряни. Чувствуя любопытные взгляды, он небрежно прошелся по комнате, стараясь ни к чему не притрагиваться и усердно делая вид, как старательно разыскивает нечто. Наконец, решив, что достаточно натерпелся, Вронский вышел, брезгливо держа руки за спиной.

– Ваша квартирантка получала за последние дни какие-то письма? – спросил он.

Хозяйка тут же донесла, что вот как раз вчера была получена записка с посыльным в конверте и без подписи. Посыльного она не знает, видать, уличный мальчишка.

Вронский был приятно удивлен столь подробным ответом: население столицы становится сознательным не по дням, а по часам. Не зря работает охранное отделение. Благонадежность растет на глазах.

– Где это письмо?

– Так ведь забрали уже, – ответила хозяйка как о деле само собой разумеющемся.

– Кто забрал? – спросил Вронский, вместо того чтобы сказать «кто посмел».

– Из сыскной полиции, господин Ванзаров. Еще велел вам передать, что, ежели вам записка понадобится, к нему обращайтесь.

– Это он велел передать лично мне? – еще больше удивился Вронский.

Хозяйка улыбнулась: такой важный, в погонах, а еще совсем мальчишка молоденький, не понимает простых вещей.

– Никак нет, ваше благородие. Он вашей фамилии не поминал. А велел так: как придут из охранного с обыском, так и передай. Чего-нибудь еще желаете, господин офицер?

24

Не так давно Китти вдруг поняла, что превратилась в окончательную сорокалетнюю старуху. У нее нет никакого будущего и прошлого никакого нет. Все ее мечты о счастливой семейной жизни, о доме, полном детей, о любящем муже обернулись бесконечными заботами, бессонными ночами над колыбелью и нескончаемыми трудами по дому. Хуже всего, что у нее не осталось главного, ради чего и стоит жить: любящего мужа. Костя Левин, тот милый, смешной, нелепый Костя, что добивался ее, дважды делая предложение, а второй раз не смог даже выговорить слова и писал заглавные буквы мелом на ломберном столике, тот Костя, в которого она верила, который был смыслом ее жизни, превратился в вечно брюзжащего, недовольного и сварливого старика, эгоистичного до последней степени. Свой эгоизм он оправдывал самими высокими целями, при этом ничего не прощая ни ей, ни детям. Китти знала, что муж ее давно питается ее жизнью, как паук, что высасывает муху, попавшую к нему в паутину, по капельке, смакуя и считая, что за это ему должны быть благодарны.

Винить себя в этом Китти не могла. Все стало рушиться после того, как Левин продал фамильное имение Покровское и они всей семьей переехали в Петербург, чтобы Митенька мог делать карьеру, находясь под родительской опекой. Этот холодный, равнодушный и гранитный Петербург отнял у Китти ее доброго Костю. Потеряв имение с сенокосами, мужиками, летними заботами, Левин всю нерастраченную энергию обратил на поиск смысла семейной жизни и устройства ее в самом правильном виде. И так в этом преуспел, что Китти порой завидовала выбору Анны Карениной, не раз подумывая наложить на себя руки.

Левин изводил ее мелочными придирками, напоминая, какой идеал видел в ней и чем она оказалась на самом деле. Сначала Китти плакала, надеясь, что Костя одумается, потом ей стало безразлично. Только было жалко детей, которых Левин не щадил с таким же упорством. Китти знала, что, если бы не обстоятельства, заставившие продать Покровское, они были бы счастливы. Во всем виноват этот жуткий Петербург. Он настолько бесчеловечен, что даже дачные предместья его выглядят как каменные надгробия. Этот город испортил жизнь ее мужу и теперь взялся за сына. Китти обожала Митю, но с ужасом думала, что ее первенец превратится в такое же механическое чудовище, как и все чиновники, которых ей доводилось видеть. Даже дачу эту они сняли для того, чтобы Митя выглядел достойно. Как бы ей хотелось вернуться в милую, теплую, уютную Москву. Но возвращаться было некуда. Их дом на Покровке давно продан, отец и мать, князь и княгиня Щербацкие, давно умерли. У сестры своих бед хватает. Им не до нее. Китти опять подумала, что лучше уж быстрая смерть, чем вот такая жизнь.

На этом размышления ее прервались: она увидела, что к ним идет Стива с каким-то молодым человеком. Деверя своего Китти любила, не могла устоять под его победительным обаянием, хотя отлично знала, сколько слез и горя доставил он Долли. Вместе со Стивой в их дом приходило немного шумной радости, взрывавшей серую паутину, которую изо дня в день плел Левин.

Стива радостно приветствовал Китти:.

– Ты очаровательна, как всегда! – и расцеловал в обе щеки.

Китти знала, что это ложь. Но ложь была нужна ей, как лекарство, от которого розовеют щеки. Только рук своих она не могла показать. Ей становилось страшно от одной мысли, что Стива может прикоснуться своими сочными губам к ее венам. Этого нельзя было допустить. Она так и прятала их за фартуком.

– Позволь представить тебе юное дарование, – Стива сделал широкий жест в сторону гостя. – Ванзаров, чиновник для особых, ты только представь, Китти – для особых… – подчеркнул он, произнеся слово по буквам, – … поручений. Нам бы хоть одного такого особого в министерство. А он – пожалуйста. Большой талант, рекомендую.

Она вежливо кивнула молодому человеку, который был совсем не в ее вкусе. Слишком официален и слишком гордится собой. Таких, исключительно петербургских личностей Китти на дух не переносила. И усы у него невозможно какие.

– Где Константин Дмитриевич? – спросил Стива, оглядываясь, словно ожидал увидеть Левина, скрывающегося среди деревьев.

– Как обычно, в кабинете, – ответила Китти, невольно ощущая, как изучает ее молодой человек.

– Китти, окажи милость, прикажи послать за ним. Кстати, завтра я забираю его на охоту, так и знай.

– Очень тебе благодарна за это, – ответила она. – Только попробуй сам Костю вытащить. Может быть, у тебя получится.

Стива исчез в проеме двери. Китти думала, что уговоры затянутся, и не знала, как вести себя с гостем, который не выказывал светских манер, чтобы занять хозяйку легким разговором, и вообще никак себя не выказывал. А только стоял молча, упрямо осматривая сад. Но расчеты ее не оправдались. Левин появился исключительно быстро.

На крыльцо вышел человек огромного роста и могучего сложения, который заставил себя стать скрюченным и почти горбатым. Одет он был в простую холщовую рубаху, подпоясанную веревкой. Борода, давно не стриженная, торчала клочьями, как у старого дворового пса. Взгляд его, мутный и тяжелый, уставился на Ванзарова из-под разросшихся седых бровей.

– Очень хорошо! – крикнул он, сжав высушенные кулаки. – Поделом ему досталось! Очень рад! Давно пора!

– Что случилось, Костя? – мягко спросила Китти.

– Господин Каренин умер! Справедливость свершилась. Сдох, сдох, подлая, мерзкая тварь! Туда ему и дорога!

Терпение кончилось. Китти прикусила губу, закрыла уши ладошками и выбежала.

– Ишь, какие мы нежные! – прокричал ей вслед Левин. – Убежала. А от Божьего гнева не убежишь. Не скрыться. За все ответишь. За каждую слезинку, за каждую подлость ответишь. Сказано: И Аз воздам!

Палец с отросшим ногтем нацелился на Ванзарова, словно отправляя на его голову все проклятья. Стива совершенно не ожидал такого. Он смущенно хмыкнул и попытался успокоить приятеля. Но Левин отбросил его руку.