Закрытый перелом - Виталий Владимиров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как сказал Дидро, чем больше расстояние между повелевающим и повинующимся, тем меньше значения имеют для первого кровь и слезы второго. Не будь наивен, Вика, вспомни своего Ивана Сергеевича или даже член-корреспондента Академии наук товарища Чернова, хотя, прошу прощения, он уже академиком стал, не так ли? И часто ты с ним, Вика, видишься?
— Ведь Чернов видел в тебе своего продолжателя, ты мне сам говорил, Вика, — не без сарказма улыбнулась Марина.
— Ну… — протянул Виктор. — Чернов теперь постоянно за рубеж ездит, сотрудничество развивает, международное разделение труда осуществляет…
— А как же, Антон, любовь? — спросила Марина. Она в разговоре почти не участвовала, но очень внимательно следила за словами Антона. — Неужели и в нее нельзя верить?
— Верить можно во что угодно, — ответил Антон, — но нельзя становится рабом своей веры. У Пушкина сказано, гениально сказано, что тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман. Прав был классик. Любовь — это такая же иллюзия, как и религия. Бывают, конечно, исключения, но пока ни твой личный опыт с Пижоном, как ты его назвала, ни безоглядная любовь Вики к Галине, которая уложила его в больницу, счастья вам не принесла. Можно, конечно, сказать, что вам не повезло, что, повстречай вы других людей, все сложилось бы иначе. Но если, положа руку на сердце, быть честным и откровенным с самим собой до конца… Пусть мои слова не покажутся вам злыми, но в любви всегда кто-то пользуется привилегией. В любви просто нет, не может быть равноправия, потому что любовь преходяща. Все проходит, все тускнеет, все меркнет, все забывается. Ты, Марина, любила Пижона даже не задумываясь, любит ли он тебя, и он воспользовался этим. Ты, Вика, любил Галину намного сильнее, чем она тебя, и она ушла от тебя, когда ты перестал быть ей нужен.
— А если я согласна на такое неравноправие, лишь бы любимый был рядом? — спросила Марина.
— В этом случае, когда ты осознанно поступаешь так, то ты наденешь на себя маску, станешь двойной, перестанешь быть искренней, естественной и чувство твое деформируется, перестанет быть естественным, а настоящая любовь не терпит, не выносит этого…
— Антон, но ты же не оставляешь никакого просвета, никакой надежды, нельзя же так, — запротестовал Виктор, хотя сам подумал о том, как он эгоистично пользовался чувствами Марины к нему. — Что же теперь искать веревку покрепче или стакан пополнее?
— Желающего судьба ведет, нежелающего тащит, — улыбнулся Антон. — Замучил вас цитатами. Так говорили древние стоики. Вот, действительно, философия для непростых людей. Выход, конечно, есть: да, в глубине своей души человек — скотина, да, человеческая цивилизация стоит на грани своей гибели, да, тяжек и горек путь духовного познания и совершенства… Что делать?.. Ищи элиту, элиту себе подобных. Их не так много, но они есть — те, кто способен быть, достоин быть в союзе равных, но независимых…
Антон весело посмотрел на Марину, потом опять на Виктора:
— Мы, например, чем не достойны такого союза? Почему бы нам сейчас не поднять бокал за единственную заповедь нашего союза: "Если кто-то из нас о чем-то просит, значить, это ему надо." Для чего — неважно. Но нужно сделать все, что в твоих силах, чтобы исполнить эту просьбу. Напрягать друг друга по пустякам не надо, это ясно… Немного длинновато объясняю, но смысл, я думаю, понятен. И потом, разве наши отношения строятся на другой основе?.. А самое главное, если знаешь, что ты не одинок, что есть кому довериться, то и жить легче.
Так Антон объявил о существовании триумвирата.
16
Прошло три года.
Виктору исполнилось тридцать три.
Начальник лаборатории технологических режимов прокатки трудно-деформируемых сплавов, кандидат технических наук Виктор Григорьевич Коробов был на хорошем счету у руководства института.
Чувствовалось, что Виктор усвоил уроки Антона. Теперь он никогда не говорил, если его не спрашивали, внимательно слушал других, записывал указания и мысли начальства. Если же от Виктора Григорьевича ждали ответа, то он всегда учитывал, что полностью правдивый ответ далеко не всегда желательно знать спрашивающему.
Виктор был дружелюбным, гостеприимным приятелем — в его двухкомнатной квартире всегда можно было устроить междусобойчик или отметить событие, касающееся только избранного круга из числа сослуживцев или знакомых. Дом его запоминался и стенкой, на которой были развешены маски.
Виктор щедро, не скупясь, использовал "Жигули" для нужд того же круга избранных. Автомобиль он купил на сбережения, оставшиеся от родителей.
С годами Виктор не то чтобы возмужал и окреп, он оставался по-мальчишески обаятельным, но при этом налился, расправился, и уж, конечно, трудно было представить себе, что его когда-то прозвали "Тысяча и одна кость".
Союз троих — Антона, Марины и Виктора — действовал и оказывал немаловажное влияние на его добровольных участников, причем не только с точки зрения взаимной выгоды и бескорыстной помощи, но и с духовной. Виктор со временем полностью проникся сознанием собственной независимости, дороже которой для него ничего не существовало на свете, но и абсолютно уверовал в своих друзей по союзу и спокойно, с трезвым цинизмом и расчетом смотрел на жизнь.
Встреча с Люсей выбила Виктора из привычной колеи, внесла беспокойство в его безмятежную жизнь. Безмятежную, конечно, сравнительно — Виктор сам или с помощью Антона и Марины обеспечивал стабильность своего существования. Круг его знакомых был широк и разнообразен, временами в его жизни появлялись женщины, но он с ними, как впрочем и они с ним, расставались также легко, как и сходились. Марина точно угадала потребность Виктора не столько в новизне ощущений, сколько в духовном общении, чему с ее точки зрения, соответствовала Люся. Так Виктор воспользовался заповедью союза о взаимной выручке в сугубо личных целях.
Впрочем, Марина, познакомив Виктора с Люсей, таким образом возвращала свой долг союзу — в свою очередь Антон выполнил ее просьбу и познакомил Марину с Сергеем.
Все эти просьбы и договоренности иногда даже не облекались в открытую форму — они звучали мельком, вроде шутки, но истинный их смысл был понятен каждому из них. И каждый ощущал полную свободу от каких-либо моральных угрызений — первая и единственная заповедь союза ничем не ограничивала желаний его участников.
И та же заповедь подразумевала гарантию полной тайны их вклада в то или иное дело. Как в сберкассе.
Это была правда. Та правда, о которой все знали, но о которой предпочитали даже не говорить, а Виктор вообще старался даже не думать о ней. Это была та правда, о которой он не рассказал Люсе в погожий весенний день на Ленинских горах.
Люся слушала Виктора, и слова его переплетались с шумом ветра, порывами налетавшего из-под бегущих белых туч, с неясным шумом далекого города, раскинувшегося за подковой Москвы-реки, с тихим бульканьем набиравших силу весенних ручьев.
Люся была увлечена исповедью Виктора настолько, что сама не заметила, как начала с раздражением думать о жене Виктора, возмущаться майором-бюрократом Савеловым и радоваться блестящей служебной победе Виктора над тупоголовым Иваном Сергеевичем.
Люсе захотелось увидеть структуры Марка и огромную картину всеобщего благоденствия, написанную Петровым. Она невольно стала внимательно рассматривать лицо Виктора и поисках асимметрии, оставшейся после пореза лицевого нерва слева и никак не могла понять, с какой же стороны считать это лево: от себя или от Виктора.
Люся с ужасом подумала о своих уже немолодых родителях, когда Виктор рассказывал о смерти своих близких. И ей стало хорошо от мысли, что на свете много хороших людей, таких как Антон, таких как Марина, таких как Вика…
Люсе совсем не хотелось расставаться с Виктором и возвращаться к своим монотонным домашним обязанностям, и она с удовольствием приняла его приглашение поехать к нему пообедать.
По пути Виктор ни словом не обмолвился больше о своем прошлом, словно просто поделился с Люсей наболевшим и забыл об этом, наоборот, он весело пересказывал миниатюры сатирика-юмориста, на встречу с которым Виктор как-то приглашал Люсю.
В салоне темно-синих "Жигулей" с красными сиденьями звучала музыка.
Музыка сразу же зазвучала и в квартире Виктора, — Люся заметила, что он предпочитает неторопливые мелодичные блюзы, где главную партию ведет саксофон, так сильно напоминающий по тембру сильный и грустный человеческий голос.
Виктор усадил Люсю в мягкое кресло, а сам пошел хозяйствовать на кухню. Люся полистала предложенный Виктором журнал, потом отложила его и стала рассматривать маски на стене. И снова она задумалась о Викторе, о том, какой он искренний, обаятельный, о том, как он беззаветно любил свою жену, что он, судя по всему, однолюб и истосковался по ласке и… Люся сама смутилась своей тайной мысли о том, что Виктор так отчаянно в нее влюбился.