Короче говоря - Джеффри Арчер

Джон вошёл внутрь галереи, чтобы рассмотреть её получше. Маленькая, нежная и изысканная.

— Сколько? — тихо спросил он, глядя на женщину, сидевшую за стеклянным столом.

— Вюйар? — уточнила она.

Джон кивнул.

— Тысяча двести фунтов.

Словно во сне, он достал чековую книжку и выписал чек на сумму, которая, он знал, опустошит его счёт.

Вюйара он повесил напротив Данстена. Так начался роман Джона с дамами на портретах со всего мира, хотя он никогда не признавался жене, во сколько ему обходятся эти возлюбленные, заключенные в изящные рамы.

Изредка картины Робина появлялись в укромных уголках Летней выставки, но персонального показа у него не было уже несколько лет. Если полотна не продаются, арт-дилеры не проявляют понимания, когда им говорят, что это надёжное вложение денег, так как к художникам признание часто приходит после их смерти, — ведь и владельцы галереи к тому времени тоже умрут.

Когда наконец пришло приглашение на следующую персональную выставку Робина, Джон понял, что у него нет выбора и он обязан пойти на открытие.

В последнее время он занимался приобретением контрольного пакета акций «Рейнолдс и К0». В семидесятые спрос на автомобили увеличивался с каждым годом, равно как и потребность в колёсах к ним, поэтому он мог себе позволить хобби коллекционера-любителя. Недавно его коллекция пополнилась Боннаром, Дюфи, Камуэном и Люсом. Он всё так же прислушивался к советам знатоков, но, в конечном счёте, доверял своим глазам.

Джон сошёл с поезда на вокзале Юстон и назвал таксисту адрес галереи. Таксист на мгновение задумался, почесывая голову, и повёз его в сторону Ист-Энда.

Когда Джон вошёл в галерею, Робин бросился ему навстречу со словами:

— Вот человек, который никогда не сомневался в моём таланте.

Джон улыбнулся брату, и тот предложил ему белого вина.

Джон огляделся: в маленькой галерее группками стояли люди, которых посредственное вино интересовало явно больше, чем посредственные картины. Когда же брат наконец поймёт, что на открытии не нужны неизвестные художники со своими прихлебателями?

Робин взял его за руку и повёл по галерее, знакомя с людьми, которым не хватило бы денег даже на рамы, не говоря уж о полотнах.

Чем дольше тянулся вечер, тем больше Джон жалел брата, и в этот раз он с радостью позволил заманить себя в ловушку с ужином. Ему пришлось угощать двенадцать приятелей Робина, включая владельца галереи. Джон подозревал, что за этот вечер владелец не получит ничего, кроме ужина из трёх блюд.

— О нет, — уверял он Джона. — Мы уже продали пару картин, и многие проявляют интерес. Дело в том, что критики никогда не понимали Робина, и вам это известно лучше, чем кому-либо другому.

Джон печально слушал комментарии друзей брата: «никогда до конца не понимали», «непризнанный талант» и «его давно должны были избрать в Королевскую Академию». При этих словах Робин встал и, едва держась на ногах, провозгласил:

— Никогда! Я буду, как Генри Мур и Дэвид Хокни. Когда мне придёт приглашение, я пошлю их к чёрту.

Все радостно загалдели и заказали ещё вина за счёт Джона.

В одиннадцать часов Джон извинился, сославшись на раннюю утреннюю встречу. Он оплатил ужин и уехал в «Савой». В такси он наконец осознал то, что давно подозревал: у его брата просто не было никакого таланта.

Прошло несколько лет, прежде чем Джон снова услышал о Робине. Ни одна лондонская галерея больше не желала выставлять его работы, поэтому он счёл своим долгом уехать на юг Франции к компании друзей — таких же «талантливых и непонятых».

«Это снова вдохнёт в меня жизнь, — объяснял он в редком письме брату, — у меня появится шанс реализовать свой потенциал, которому так долго не давали развернуться все эти пигмеи от искусства, весь это лондонский истеблишмент. И я подумал, не мог бы ты…»

Джон перевёл пять тысяч фунтов на счёт в Провансе, и Робин отправился искать счастья в тёплые края.

Предложение о слиянии свалилось на «Рейнолдс и К0» как гром среди ясного неба, хотя Джон всегда предполагал, что они — лакомый кусок для любой японской автомобильной компании, которая пытается зацепиться в Европе. Но даже он был удивлён, когда их главные конкуренты в Германии сделали встречное предложение.

Стоимость его акций каждый день ползла вверх, но только когда «Хонда» наконец перебила цену «Мерседеса», он понял, что пришла пора принимать решение. Он предпочёл продать свои акции и уйти из компании. Он сказал Сьюзан, что хочет совершить кругосветное путешествие, останавливаясь только в тех городах, где есть знаменитые картинные галереи. Первой остановкой на их пути был Лувр, за ним последовал Прадо, потом Уффици, Эрмитаж в Санкт-Петербурге и, наконец, Нью-Йорк, — а колёса на машины пусть ставят японцы.

Джон ничуть не удивился, когда получил от Робина письмо с французской маркой. Брат поздравлял его с удачей и желал успешного времяпрепровождения в отставке, а про себя писал, что у него нет другого выбора, кроме как продолжать бороться до тех пор, пока критики не образумятся.

Джон перевёл ещё десять тысяч фунтов на счёт в Провансе.

Первый сердечный приступ случился, когда Джон любовался Беллини в музее Фрика.

Той ночью он сказал Сьюзан, сидевшей у его постели, что счастлив, потому что они успели побывать в музее изобразительных искусств «Метрополитен» и музее американского искусства Уитни.

Второй приступ случился вскоре после их возвращения в Уорвикшир. Сьюзан сочла своим долгом написать Робину на юг Франции и предупредить его, что, по прогнозам врачей, надежды почти нет.

Робин не ответил. Его брат умер три недели спустя.

На похоронах было много друзей и коллег Джона, но почти никто из них не знал грузного человека, который потребовал, чтобы его посадили в первом ряду. Сьюзан с детьми точно знали, зачем он пришёл — вовсе не для того, чтобы почтить память покойного.

— Он обещал позаботиться обо мне в своём завещании, — заявил Робин скорбящей вдове, не успели они выйти с кладбища.

Потом он разыскал племянников и повторил им то же самое, хотя тридцать лет почти не общался с ними.

— Понимаете, — разглагольствовал он, — ваш отец был одним из немногих людей, кто понимал, чего я сто́ю на самом деле.

На поминках, пока остальные утешали вдову, Робин бродил по комнатам, рассматривая картины, которые многие годы собирал брат.

— Хорошее вложение денег, — заверил он местного викария, — пусть даже им не хватает оригинальности и страсти.

Викарий вежливо кивнул.

Когда Робина представили семейному поверенному, он первым делом спросил:

— Когда вы собираетесь огласить подробности завещания?

— Миссис Саммерс пока не дала никаких распоряжений, когда мне следует зачитать завещание. Однако я полагаю, это будет ближе к концу следующей недели.

Робин остановился в местной гостинице и каждое утро звонил в контору поверенного, пока ему наконец не сказали, что завещание будет оглашено в три часа в следующий четверг.

В тот день Робин явился в контору поверенного за несколько минут до начала — впервые за многие годы он пришёл раньше назначенного времени. Сьюзан в сопровождении сыновей появилась чуть позже. Даже не взглянув на него, они заняли места в другом конце комнаты.

Всё своё имущество Джон Саммерс завещал жене и двоим сыновьям, однако он сделал особое распоряжение относительно своего брата Робина.

«За всю жизнь мне посчастливилось собрать коллекцию картин, и некоторые из них сейчас ценятся весьма высоко. Всего у меня восемьдесят одно полотно. Моя жена Сьюзан может выбрать любые двадцать. Потом ещё по двадцать картин могут выбрать мои сыновья Ник и Крис. А оставшиеся двадцать одно полотно я завещаю моему младшему брату Робину. Надеюсь, это позволит ему вести жизнь, достойную его таланта».

Робин светился от удовольствия. Даже на смертном одре брат верил в его способности.

Когда поверенный дочитал завещание до конца, Сьюзан встала и подошла к Робину.

— Мы выберем картины, которые хотим оставить в семье, а остальные я пришлю вам в «Колокол и утку».

Она развернулась и ушла, не дожидаясь ответа Робина. «Глупая женщина, — подумал он. — Так непохожа на брата — не разглядит настоящий талант даже у себя под носом».

В тот вечер за ужином в «Колоколе и утке» Робин строил планы, как распорядиться своим неожиданным богатством. Допив бутылку лучшего в заведении кларета, он принял решение: каждые полгода он будет выставлять по одной картине на «Сотби» и по одной на «Кристи», что, дословно цитируя брата, позволит ему вести жизнь, достойную его таланта.

Он лёг спать около одиннадцати и заснул с мыслями о Боннаре, Вюйаре, Дюфи, Камуэне и Люсе и о том, сколько могут стоить такие шедевры.