В ожидании козы - Евгений Дубровин

Подбегая к тому месту, где лежал валун, я услышал треск сучка, как будто кто-то переступил с ноги на ногу. Неужели все-таки пришла? Она, конечно, слышала, как я бежал. Слышала и прячется. Ну так и есть, в кустах мелькнул огонек фонарика.

– Лора! – крикнул л.

– … а, – ответил лес.

Кто-то опять там переступил с ноги на ногу. Мне послышался даже смех.

– Эй! Хватит валять дурака! Уже поздно!

– о-о-о… – подхватил лес.

Я сделал шаг. Она тоже сделала шаг. Я сделал вид, что бегу к тем кустам, она сделала вид, что убегает.

– Ну, держись! – крикнул я и кинулся напрямик через заросли.

Там мелькнула тень, послышалось шуршание листвы. Меня взяла злость. Стоило отмахать столько километров, чтобы гоняться за ней тут по лесу.

– Догоню – уши оторву!

Вот не думал, что она такая верткая, скользит, как призрак, между деревьями.

Наконец я запыхался и остановился на залитой луной лужайке. Она остановилась тоже. Я слышал ее дыхание и видел смутно платье. Края лужайки были обгрызаны черными тенями, как у льдины, что плывет лунной ночью в черной воде.

Я достал будильник. Зеленые стрелки показывали четверть второго.

– Ну и дура ты! Скоро уже рассветать будет. Как хочешь, я пошел!

Я повернулся назад и увидел в кустах свет фонарика Это было странно. Я глянул туда, где стояла она, там тоже зажегся фонарик. И сбоку… И вдруг я понял: я гнался за волком. И вокруг – волки.

Мои руки машинально сжали будильник – единственное оружие.

– Рекс! – Крикнул я хрипло – Рекс…

Вдруг что-то метнулось у меня из-за спины. Послышалось рычание и хруст. Это было последнее, что я услышал. Ноги со страшной скоростью уже несли меня через кусты.

Конец ночи я провел на каком-то сеновале. Я не мог заснуть, мне все время казалось, что рядом кто-то ходит, осторожно хрустя ветками и посвечивая зеленым фонариком.

Едва встало солнце, я пошел на речку. Не успела высохнуть на траве роса, как стала собираться «кодла». Первым пришел Комендант. Он отстегнул протез, швырнул его вместе с палкой на землю, разделся, небрежно кивнул мне и занял свое обычное место на охапке сена. Он ни о чем не спросил меня. Он просто лежал с закрытыми глазами, словно здесь никого не было. Сено было мокрым, но тело Коменданта даже не покрылось мурашками.

Затем примчался Шептун. Этот, наоборот, заахал, увидев меня так рано. Он с ходу начал гадать: не выгнали ли меня из дому, не провел ли я всю ночь с Лоркой Лебедевой. Затем он вывалил мне кучу всяких новостей и стал разводить костер – печь картошку.

Я подошел к Коменданту.

– Комендант, – сказал я. – Ночью у меня была встреча с волками… В лесу… Я схожу с ребятами, похороню овчарку.

Я думал, что он вскочит, начнет задавать вопросы. Но Комендант только открыл глаза.

– Ладно…

– Ты знаешь, если бы не она…

– Хорошая собака лучше иного человека.

Я подумал, нет ли здесь чего обидного, но вроде бы ничего не было.

Похоронить овчарку вызвались Шептун и еще несколько пацанов.

Шептун без конца сыпал вопросами. Особенно его волновал вопрос, зачем я ночью забрался в лес.

– Неужели с Лоркой? – крутил он своей рыжей тыквой. – А? Она же трусиха страшная! Я однажды червяка ей за шиворот бросил – визжала на всю школу. Ну скажи, с Лоркой? Значит, ты ей здорово понравился. Как ты считаешь? Ну и что вы делали?

– С волками дрались.

– Ага! Вот ты и попался. Значит, она была?

– А тебе какое дело?

– Да так просто. Интересно. Корчит из себя недотрогу, а сама по лесам шатается с первым встречным.

– А ну-ка повтори!

Шептун спохватился:

– Я хотел сказать, что вы еще мало знакомы. Но ты сразу умеешь втере… произвести впечатление. Тебя даже Комендант сразу в «кодлу» принял. Другие знаешь сколько ходят, ходят, просят, просят. Я сам… Комендант строгий, но справедливый. Зазря не обидит. Сильней его нет в поселке. А знаешь, какая у него воля? Он ногу себе нарочно отрубил!

Я так и остолбенел.

– А ты не знаешь? – обрадовался Шептун. – Это давно было. У него отца на войне убили, а мать замуж собралась выходить. А он сказал: надо ждать отца, может, еще объявится. Мать – ни в какую. Тогда он говорит: выйдешь – отрублю себе пальцы на ноге. Ну и отрубил… Пока нашли его в сарае – заражение началось. Так ногу и отхватили. Он дома почти не живет. Целыми днями на речке, потому и Комендантом его прозвали. Он и зимой загорает. Выберет место против солнца, разденется и лежит. Одна старушка с хворостом наткнулась – чуть концы не отдала.

Лес весело шумел под ветром и солнцем. Все кругом было светло, празднично, и я даже намека не находил на ночные ужасы. Мы долго плутали по тропинкам и полянам. В конце концов даже я начал сомневаться, было ли все это. Пацаны принялись подсмеиваться, как вдруг мы наткнулись на волка. Над ним уже вились зеленые мухи. Зрелище было настолько страшным, что мы не решились приблизиться, а смотрели издали. Рекса нигде не было. Мы очень долго искали его, но так и не нашли.

Я увидел его сам, когда шел домой. Рекс полз по дороге, оставляя за собой в пыли кровавый след. Он полз очень медленно. Отдохнет, а потом опять ползет.

Я снял брюки и устроил на них носилки. Я положил на них Рекса и потащил его по пыли, как по глубокому снегу. Так тащил я его очень долго, до самого обеда, и когда уже показалась деревня, я увидел Вада.

– Что случилось? – бросился он ко мне.

Мы сели на пыльную траву, и я рассказал ему о событиях этой ночи. В рассказе они выглядели еще более страшно. И только здесь я по-настоящему испугался. Брат покачал головой. Это было явное неодобрение. Еще ни разу брат не сомневался во мне.

Презрение

Я очень боялся, что посмотреть на нас сбегутся люди, но улица была пуста: все работали в поле. Только возле одного из домов стоял очень толстый человек и смотрел на нас из-под руки.

– Он туберкулезный и ест собак, – сказал Вад.

Видно, в мое отсутствие брат не терял времени даром. Толстяк вышел на дорогу.

– Подожди, ребята, – сказал он. – Это чья собака?

– Наша, – ответил Вад довольно грубо.

– Что с ней?

– Ничего.

Но толстяк не обиделся.

– Крепко ее отделали. Сдохнет.

Мы не ответили и налегли на ремень.

Толстяк пошел следом.

– А здоровая, – бубнил он сзади. – Что твой телок. Кило на сорок потянет. И жиру до хрена.

Возле нашей калитки он сказал напрямую:

– Слышь, братва, отдайте ее мне, все равно сдохнет. Яму копать надо, возня. Я три сотни заплачу.

– Не продается, – сказал я. – Поищите в другом месте.

– Я уже их всех в поселке съел. Больной я, ребята, мне собачий жир нужен… Неужели вам жалко дохлятины?

– Жалко! – сказал Вад, и мы ушли в дом.

Из окна мы видели, как толстяк постоял еще немного, глядя на Рекса, потом взял палку и ткнул овчарку в бок. Рекс оскалил зубы. Толстяк бросил палку и ушел.

– Вари кулеш с салом, я пойду Рекса напою.

Я налил в миску воды и вышел во двор. Рекс лежал на животе, положив морду на лапу, и тяжело дышал. С его языка капала пена.

– Пей, – оказал я.

Рекс открыл глаза, посмотрел на меня и отвернулся.

– Пей, пей, – удивился я.

Но овчарка продолжала смотреть в сторону. Вышел Вад с чугуном.

– День не пил и не хочет.

– Ну-ка! Дай! – Брат взял у меня миску и протянул ее Рексу. Рекс набросился на воду. Вад принес еще. Рекс выпил и ее.

Тут у меня появилась одна мысль.

– Принеси хлеба, – попросил я.

Вад принес. Я протянул овчарке кусок. Она отвернулась. Тогда дал хлеб Вад. Рекс жадно съел. Вад уставился на меня.

– Понимаешь, – невесело рассмеялся я, – этот чудак воображает, что мы ходили на какое-то боевое задание, Ну и что я… вроде струсил… оставил одного с волками. . Он привык там, у партизан, что они всегда подоспевали ему на помощь. Но у них были ножи или автоматы, а у меня один будильник.

– Ясное дело, – сказал Вад.

– Посмотрел бы я, кто бы бросился на волков с голыми руками.

– Конечно, – сказал Вад.

– Но разве собаке объяснишь?

– Собака есть собака, – сказал Вад.

Но все-таки было неприятно проходить через двор и видеть устремленные на тебя презирающие глаза. Пусть даже собачьи. Меня еще никогда никто не презирал.

Сладкое бремя славы

Утром мы не пошли в райцентр, так как надо было ухаживать за Рексом. Мы промыли его раны, залили йодом и забинтовали. Рекс чувствовал себя лучше, аппетит у него был неплохой, и он свободно управился с кулешом, который мы ему сварили. Но ел он по-прежнему лишь из рук Вада. Я думал, что его презрение за ночь пройдет, и был удивлен таким злопамятством. Я даже пошел на не очень хороший прием. Я поджарил кусок сала и сунул его под нос овчарке. Рекс корчился и глотал слюни, глядя на сало, но так и не съел, пока я стоял рядом. Стоило мне отвернуться – сало исчезло.

Мы с Вадом хорошо позавтракали и отправились на пруд. Там по-прежнему торчал лишь один Иван. Он ловил рубашкой селявок.