Братья - Селим Ялкут

— Прислать, согреть постель?

— Нет. Я хочу спать.

Михаил успел свернуть за угол, вжался в стену, человек прошел совсем рядом, спустился по лестнице, которую Михаил только что миновал. Оставалось ждать. Некоторое время он простоял за неплотно прикрытой дверью, чутко ловя тишину, пока не расслышал протяжное, всхлипывающее дыхание спящего. Он потянул дверь на себя и отпрянул, оказавшись в столбе лунного света. Встал на колени и заполз в комнату. Смутно белели простыни, на подушке. Он разглядел голову спящего. Михаил присел на кровать, прижал острие ножа к горлу, другой рукой крепко зажал рот. Сабана замычал. Михаил навалился всем телом. Глаза открылись. Прямо на Сабана в лунном свете скалилась злобная волчья морда. Сабана рванулся, тело его изогнулось, голова заметалась, пытаясь уйти от ножа, коленями он ударил Михаила в спину. Сдернул маску. Страшный крик разбудил дом. Сабана хрипел и дергался, сбивая ногами простыни. Нож проткнул горло, Михаил еле успел уклониться от хлынувшей крови. Сабана затих. Михаил бросился к двери и остановился. На крик должны были подниматься, путь был закрыт. Он метнулся к открытому окну. Выглянув, Михаил увидел карниз и крышу ближнего дома. Он зацепился рукой за выступ, сделал шаг, вжимаясь в стену, и спрыгнул, оказавшись этажом ниже, перебежал через открытое пространство на другую сторону дома, повис на руках, оказался на земле и ушел в глубокую тень подворотни. Прислушался. Пока было тихо. Он быстро прошел к своему дому, и уже входил в комнату, когда услышал крики. Удача сопровождала его, кровать Альберта пустовала. При свете луны он осмотрелся. Рукав рубахи был запачкан кровью. Михаил лег и укрылся, стараясь не касаться постели окровавленной рукой. Почти сразу явился Альберт, наклонился над Михаилом. Помедлив, тот открыл глаза и сонно оглядел приятеля.

— Убили этого Сабана. Которого я тебе сегодня показывал. Помнишь?

— Не помню. Я сплю.

— Идем. Поглядим. Что творится в городе.

Пряча руку, Михаил натянул рубаху и пошел вслед за Альбертом. Под стеной стояла бочка с водой. Их держали полными на случай пожара. — Я догоню. — Сказал он Альберту — Умоюсь, раз встал.

Альберт убежал, Михаил тщательно вымыл руки, застирал рукава, подвернул их до локтя и еще раз внимательно осмотрел себя. Потом вернулся домой и снова лег. Когда Альберт вернулся, он уже спал. Действительно спал, а не притворялся, предыдущий день оказался самым долгим в его жизни.

Утром он был готов к походу. Несмотря на ночной переполох, герцогиня приказала трогаться в путь. Люди садились в седла, смущенные дурным предзнаменованием. Впрочем, задерживаться по такому случаю тоже не хотелось. Михаил был безразличен к слухам. Он видел, как стражники вели Жака — слугу господина Сабана в ратушу. Там велось дознание.

В двенадцать выступили. Прошли через город, провожаемые колокольным звоном, вышли за ворота. Дорога шла вдоль стены. Невысокая часовня из красного камня пряталась среди деревьев. Бил колокол, птицы чертили небо. Шли молча, осеняя себя крестом мимо свежей насыпи.

— Городское кладбище. Тут хоронили всех, кто умер за недавние дни.

Михаил сел на обочину, поправляя обувь. Дождался, пока остался один. Подошел к могиле. Опустился на колени, взял в ладони горсть земли, поднес к губам, подышал на нее и бережно положил назад. — Их похоронили в одной могиле со всеми. — Подумал он.

— Их похоронили, как людей. — Он прислушался, чем отзовется в нем эта мысль, и не почувствовал ничего. Только пустоту. Он встал, отряхнул одежду и, уже не оглядываясь, бросился догонять ушедших вперед паломников.

После того, как дож Доменико Сельво сочетался браком с дочерью византийского императора, Венеция обрела восточную утонченность и блеск. Обе страны, казалось, устали от многолетнего соперничества и вражды и, наконец, скрепили союз узами достойного брака. Теперь они открыли друг для друга торговые пути, связали жаркие глубины востока и пространства европейского континента. Зависть и злость генуэзцев, марсельцев и других соперников Венеции была бессильной. Им доставались объедки со стола новых союзников. Венецианцы теперь могли без помех придушить амальфийцев — давнего и настырного торгового конкурента, а византийцы — осадить сицилийских норманнов — многоликое чудище, превзошедшее по вероломству и жестокости варварские народы.

Роскошь Венеции затмила Константинополь. И понятно почему. Великие христианские воины Востока — так гордо называли себя византийцы — не успевали отбиваться от набегов и нашествий, которые, как тяжелые волны, накатывались на стены города. Они шли с севера — из глубин причерноморских степей и юга — оттуда, где цветущие долины Романии сменялись отрогами малоазийских гор. Год за годом Византия сражалась и побеждала, более преуспевая хитростью, чем мощью, и теряя силы в этой борьбе. А Венеция, не знающая военных угроз, свободно могла распорядиться богатством, возводя все новые дворцы, сбрасывая в море, как ненужную скорлупу, остатки старых стен и одевая в мрамор набережные и пристани. Теперь там разом стояли десятки кораблей со всего Средиземноморья и далее, вплоть до далекого Кавказа. Город рос бурно — надменный он каждый день умножал свое великолепие. Благодарность небу была благодарностью богача, не знающего меры собственному тщеславию. Базилика Святого Марка, вставшая над его мощами, не уступала великолепию византийской Софии, а во многом превзошла ее выставленными напоказ драгоценными реликвиями. Когда-то эти мощи похитили из Александрии и тайно вывезли, прикрыв соломой, венецианские купцы. Их лукавством гордились, разве торговля не та же хитрость. Евангелист Марк стал небесным покровителем, охраняющим Венецию, а его знак — ее гербом. Именно здесь, более чем где бы то ни было на аскетичном христианском Западе, богатство служило утверждению красоты, как понимали ее сами венецианцы — красоты щедрой, пышной, обрамляющей священные реликвии в золото и драгоценности. Бог явился сюда не босым странником, а богатым купцом, заключившим, как удачную сделку, союз неба и земли и освятившим его во имя державного процветания. Для утверждения служило серебро огромных соборных лампад, беломраморные колонны, великолепие вертепа (мыслимо ли?), выложенного россыпями жемчуга и драгоценных камней, блеск мозаик, золото свода с устремленным ввысь сонмом ангелов. Но, переняв у Византии это почти пугающее великолепие, смешавшие воедино Божьи заповеди и авторитет кесаря, Венеция не без лукавства добавила к ним нечто свое, лишив византийский образ надменной чопорности и нерассуждающего повиновения. Не зря благообразие старцев соседствовало здесь с блеском роскошных туалетов, а запах ладана неизменно дополнялся ароматами благовонных смол, вытяжек и растираний, которыми знатные дамы умащали цветущую плоть.

Сладкоголосые напевы с бесшумно снующих лодок, прозрачные тени, скользящие по мостам, серебряное сияние лагуны и розовое свечение мраморных плит таили в себе чувственную энергию, не желавшую мириться с монашеской аскезой и смирением. И чем более громко звучали здесь призывы к покаянию, тем необузданнее и сильней проявляли себя желания, утверждавшие языческую страсть жить и наслаждаться.

Уже более месяца Михаил жил в Венеции. Они прибыли сюда в начале зимы, когда дальнейшее морское путешествие стало невозможным. Михаил бродил по городу озабоченный, как раздобыть денег для сносного существования. Изношенная одежда еле держалась. Небольшие деньги, с которыми он выходил в дорогу, кончились. Оставались надежды на близящийся карнавал. Тогда, укрывшись под маской, он рассчитывал поправить свои дела. Пока он скрывал актерские способности. Теперь, когда дорога растянулась на несколько месяцев, каждый был занят собой. Из многочисленных попутчиков Михаил сошелся лишь с Альбертом. Но молодой человек утомлял его чрезмерным изъявлением чувств и желанием преданной дружбы. Михаил не любил торжественных признаний. Как актер, он по-своему относился к словам, считая их достойным оружием Януса. Сказать можно, что угодно, высокие слова были нужны для игры, в обычной жизни он предпочитал обходиться без них.

Молодые люди постоянно посещали дом герцогини. Сам Альберт бывал там ежедневно, оказывая знаки пылкой привязанности своей невесте. Михаил присоединялся к нему редко и со скуки. Его никто там не ждал. Герцогиня встречала его равнодушно, не желая простить разочарование, которое он доставил нежеланием следовать в ее свите. Казалось, несколько раз, когда взгляд ее задерживался на Михаиле, в нем можно было рассмотреть неясные огоньки. Они вспыхивали и гасли, как светлячки в глубине темного леса. Спокойное и молчаливое наблюдение за собственным окружением было в характере Миллисенты. Она была не только любопытна, как все женщины, но умна, и пыталась разбавить скромными развлечениями зимнюю скуку. Когда ждешь весны и продолжения путешествия, время тянется особенно долго. Впрочем, жаловаться на невнимание Михаилу долго не пришлось, герцогиня предложила навещать ее регулярно и читать книги, любезно предоставленные самим дожем. Она же доверила ему выбор. До этого Миллисента проэкзаменовала Михаила в искусстве риторики и осталась довольна. Актерское умение придало его голосу выразительность. Перелистывая книгу, Михаил украдкой следил, чтобы ветхость его одежды не бросалась в глаза. Герцогиня никак не обратила на это внимания, но через казначея выдала денег в счет будущего расчета. В новом более достойном виде Михаил стал являться по утрам, когда герцогиня собирала своих фрейлин. Часто он посещал библиотеку дожа, где, пытаясь угадать вкус слушательницы, подбирал книги. Впрочем, большого труда это не стоило, он остановился на старых комедиях и не ошибся. Что касается зрелищ и удовольствий, все женщины одинаковы. Он уносил книги под плащом и стал похож на студента, с чем и поздравил его Альберт.